[~TRISTIA~]

Clevvertv.com сделала сообщение о слухах про фильм "голодные игры" студии Lionsgate. Как отметили на прошлой неделе Дэвид Слейд, Сэм Мендес и Гэри Росс являются возможными кандидатурами на кресло режиссера. Последняя новость - к списку присоединился британский режиссер Руперт Сандерс. Так же в список попали Эндрю Адамсон (первые 2 фильма о Шреке) и Сюзанна Уайт (Моя ужасная няня возвращается ).

@темы: видео-репортажи, Фильм "голодные игры", режиссер Гэри Росс

---

[~TRISTIA~]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[~TRISTIA~]

Новое сообщество о Кристен Стюарт!
Добро пожаловатьв её клуб!

http://pay.diary.ru/~KrisStew/

@темы: Капитолий (администрация)

---

[~TRISTIA~]

frowninghour

@темы: коллажи, обои, баннеры

---

[~TRISTIA~]

The Playlist: Эндрю Адамсон, Руперт Сандерс и Сюзанна Уайт присоединяются к списку кандидатов для "Голодных игр"

Эндрю Адамсон (Хроники Нарнии: Лев, колдунья и волшебный шкаф), Руперт Сандерс (коммерческий директор) и Сюзанна Уайт (Моя ужасная няня возвращается; Generation Kill) присоединились к ранее объявленным трем режиссерам Сэму Мендесу, Дэвиду Слейду и Гэри Россу ("Плезантвиль","Фаворит" ) в качестве претендентов на экранизацию трилогии "Голодных игр" компании Lionsgate.

На основе романа Сюзанны Коллинз, Билли Рэй помог адаптировать сценарий о Китнесс Евердин предприимчивой 16-летней девушке из бедного района, который расположен где-то в горах Аппалачи, и становится трибутом в событиях реалити-шоу, ставшим для нее смертным приговором в ее отношениях и в отношении подростков других 12 районов , которые составляют то, что осталось от США под руководством жесткого тоталитарного режима.

По словам Deadline " они могли бы расширить список - Фрэнсис Лоуренс, кажется, послдений кандидат", хотя неясно, находится он в рассмотрении или нет. Но почему эти три малоизвестных режиссера рассматриваются? Они, вероятно, чертовски намного дешевле обойдутся компании, чем любой Мендес, Слейд или Росс. Решение ожидается в ближайшее время.


перевод ~TRISTIA~

Вот данные по режиссерам
Andrew Adamson

Rupert Sanders

Susanna White

Sam Mendes

David Slade

Gary Ross

Вопрос: А вы за кого?

1. Andrew Adamson		2	(9.09%)
2. Rupert Sanders		0	(0%)
3. Susanna White		1	(4.55%)
4. Sam Mendes		1	(4.55%)
5. David Slade		7	(31.82%)
6. Gary Ross		1	(4.55%)
7. мне всё равно		0	(0%)
8. должна снимать женщина. только она может полностью отразить характер Китнесс		1	(4.55%)
9. неизвестный режиссер лучше. Он как художник! Например, как было с Хардвик.		2	(9.09%)
10. известный режиссер! ибо он мастер и знает как снимать хорошее кино		7	(31.82%)
Всего:		22 Всего проголосовало: 15

@темы: голосование, Фильм "голодные игры", режиссер Гэри Росс

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: FoxyFry
Редактор: gazelle
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 9.

После нескольких попыток заснуть, прерываемых ужасающими кошмарами, я бросаю эту затею. Просто лежу спокойно и притворяюсь спящей, если кто-нибудь заходит меня проверить. Утром я выписываюсь из больницы, и врачи советуют поменьше волноваться. Крессида просит меня записать несколько реплик для нового промо с Сойкой-пересмешницей. В обед я по-прежнему жду, что люди заговорят о вчерашнем выступлении Пита, но все молчат. Ведь кто-то должен был видеть это, кроме нас с Финником.

По расписанию сейчас у меня тренировка, но Гейла оправили с Бити - работать над созданием какого-то оружия или чего-то вроде того, поэтому мне разрешают взять с собой в лес Финника. Для отвода глаз мы некоторое время бродим поблизости, а затем закапываем наши коммуникаторы под кустом. Отойдя на безопасное расстояние, мы усаживаемся, чтобы обсудить трансляцию с Питом.
- Я ни единого слова об этом не слышал. Тебе никто ничего не рассказывал? - интересуется Финник.
Я качаю головой. Он ненадолго замолкает, затем спрашивает: - Даже Гейл?
Я цепляюсь за последнюю надежду, что, возможно, Гейл, и правда, ничего не знает о послании Пита. Но что-то убеждает меня в обратном.
- Может, он просто ждет подходящего момента, чтобы рассказать тебе?
- Может быть, - отвечаю я.
Мы сидим в абсолютной тишине так долго, что даже кролик осмелел и оказался в пределах досягаемости. Я пронзаю его стрелой, а Финник оттаскивает к забору.

На ужин сегодня рубленая тушеная оленина. После еды Гейл провожает меня до Отсека Е. Когда я спрашиваю его, что здесь происходит, он снова ничего не говорит о Пите. Как только мама с сестрой уснули, я вытаскиваю жемчужину из ящика комода и, зажав ее в руке, вторую бессонную ночь провожу, прокручивая в голове слова Пита.
"Спроси себя, доверяешь ли ты людям, с которыми работаешь? Знаешь ли ты, что происходит на самом деле? И если нет... выясни".
Выясни. Что? У кого? И как Пит может знать что-то кроме того, что ему говорят в Капитолии? Это всего-навсего их промо. Стремление вызвать как можно Больше шумихи. Но если Плутарх думает, что все это лишь стратегия Капитолия, почему он не сказал мне? Почему нас с Финником не посвятили в это?
Но вся эта полемика скрывает истинную причину моего беспокойства: Пит. Что они сделали с ним? И что они делают с ним прямо сейчас? Очевидно, Сноу не купился на то, что мы с Питом ничего не знали о восстании. Теперь, когда я взяла на себя роль Сойки-пересмешницы, его подозрения укрепились. Пит может лишь гадать о тактике повстанцев и сочинять истории, чтобы рассказывать их своим мучителям. Однако, как только вся эта ложь раскроется, его жестоко накажут. Ему, должно быть, кажется, что я его бросила. В своем первом интервью он пытался защитить меня и от Капитолия, и от повстанцев, а я не только не справилась с задачей защитить его, но и навлекла на него еще большие беды.

Наступает утро. Я прикладываю руку к стене и затуманенным взглядом изучаю свое расписание. Сразу после завтрака у меня назначена Съемка. В столовой, забирая свои хлопья с молоком и толченую свеклу, я замечаю коммуникатор на запястье Гейла.
- Когда это тебе вернули его, Солдат Хоторн? - спрашиваю я.
- Вчера. Они решили, что, если я отправлюсь с тобой на поле сражения, это может послужить запасным способом связи, - отвечает Гейл.
Мне никто никогда не предлагал коммуникатор. Интересно, а если я попрошу, они дадут?
- Ну, думаю, хотя бы один из нас должен быть доступным, - говорю я едва не срывающимся голосом.
- Что это значит? - недоумевает он.
- Ничего. Просто повторяю твои слова, - отвечаю я ему. - И совершенно согласна, что этим доступным должен быть ты. Я просто надеюсь, что по-прежнему имею доступ к тебе.
Мы встречаемся взглядами, и я понимаю, насколько зла яна Гейла. Что я ни на секунду не поверю, будто он не видел промо с Питом. Что я чувствую себя преданной от того, что он не рассказал мне об этом. Мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы он мог уловить мое настроение и догадаться о его причинах.
- Китнисс..., - начинает он. В его голосе чувствуется признание вины.
Я хватаю свой поднос, направляюсь в зону хранения продуктов и с грохотом швыряю свои тарелки в мойку. К тому времени как я оказываюсь в коридоре, он догоняет меня.
- Почему ты ничего не сказала? - спрашивает он, хватая меня за руку.
- Я? - выдергиваю я свою руку. - Почему ты не сказал мне, Гейл? А я, между прочим, спрашивала тебя вчера вечером о том, что происходит!
- Прости. Хорошо? Я не знал, что делать. Я хотел сказать тебе, но все боялись, что ты расстроишься, увидев это промо, - оправдывается он.
- Они были правы. Я расстроилась. Но еще больше я расстроена тем, что ты врешь мне ради Койн, - В этот момент его коммуникатор подал сигнал. - А вот и она. Лучше поспеши. Тебе есть, что ей рассказать.
На мгновение на его лице отражается боль. Но ее тут же сменяет ледяная злоба. Он разворачивается на пятках и уходит. Может, я была чересчур язвительна, не дав ему возможности объясниться. Может, этой ложью все просто пытаются защитить меня. Мне плевать. Я устала от людей, врущих мне ради моего же блага. Потому что на самом деле это больше для их блага. Соврите Китнисс о восстании, чтобы она не натворила глупостей. Отошлите ее на арену без единой подсказки, так как мы можем вытащить ее оттуда. Не говорите ей о промо с Питом, потому что это может ее расстроить, и тогда нелегко будет снять достойный материал.
Я действительно нездорова. Я подавлена. И очень устала, чтобы сниматься целый день. Но вот я уже в Гримерной, а значит, я в строю. Сегодня, как я только что узнала, мы вернемся в Дистрикт-12. Крессида хочет взять интервью с места событий у меня и у Гейла, дабы пролить свет на наш разрушенный город.
- Если, конечно, вы оба согласны, - говорит Крессида, вглядываясь в мое лицо.
- Можешь на меня рассчитывать, - отвечаю я.
Я стою, молча и неподвижно, словно манекен, пока моя подготовительная команда одевает меня, делает прическу и накладывает легкий макияж. Не особо заметный, но зато скрывающий мешки под глазами.

Боггс сопровождает меня вниз до Ангара, но дальше банального приветствия разговор не идет. Я рада, что удалось избежать еще одного нагоняя за мое непослушание в Восьмом, особенно учитывая то, что его маска выглядит жутко неудобной.
В последний момент я вспоминаю о том, что должна оповестить маму о своем отъезде из Тринадцатого, и что волноваться ей не о чем. Мы садимся на борт планолета, и меня направляют к месту за столом, где Плутарх, Гейл и Крессида изучают карту. Плутарха переполняет радость, когда он показывает мне результаты первых промо. Повстанцы в некоторых дистриктах, которые едва удерживали опорный пункт, возобновили активную атаку. Они захватили Третий и Одиннадцатый – взятие последнего весьма важно, так как он является главным поставщиком продуктов для Панема – и вторглись в несколько других дистриктов.
- Обнадеживающе. Поистине очень обнадеживающе, - говорит Плутарх. - Сегодня вечером Фалвия собирается запустить первые отрывки из серии "Мы Помним", так мы сможем воздействовать на отдельные дистрикты, напомнив им про их погибших горожан. Финник просто великолепен.
- На самом деле, очень мучительно смотреть это, - произносит Крессида. - Многих из них он знал лично.
- Именно поэтому они настолько эффективны, - поясняет Плутарх. - Идут от самого сердца. Вы все делаете превосходно. Койн будет довольна.
Получается, Гейл им ничего не рассказал. О том, что я якобы не видела выступление Пита, и о моей ярости из-за укрывательства правды. Но считаю это недостаточным, чтобы простить его, да и уже слишком поздно для этого. И вообще, это неважно. Он тоже не говорит со мной.
Только когда мы приземляемся на Луговине, я понимаю, что с нами нет Хеймитча. Когда я спрашиваю Плутарха о его отсутствии, он лишь качает головой и говорит: - Он не мог смотреть на это.
- Хеймитч? Не мог на что-то смотреть? Скорее, просто захотел выходной, - предполагаю я.
- Вообще-то, дословно он сказал "Я не могу смотреть на это без бутылки”, - поясняет Плутарх.
В ответ я лишь закатываю глаза. Я давно уже устала от заморочек своего ментора, от его слабости к алкоголю и от того, на что он может и не может смотреть. Но через пять минут моего пребывания в Двенадцатом, я начинаю жалеть, что у меня у самой нет бутылки. Мне казалось, что я уже смирилась с разрушением Двенадцатого - я много об этом слышала, видела с воздуха и даже бродила по его пеплу. Так почему же все это причиняет мне новую боль? Может, раньше я до конца не осознавала потерю своего мира? Или это выражение на лице Гейла, когда он осматривает руины, заставляет меня по-новому прочувствовать весь этот ужас?
Крессида дает наставления команде начать с моего старого дома. Я спрашиваю ее, что мне делать.
- То, что считаешь необходимым, - отвечает она.
Я снова стою на кухне, и мне совсем ничего не хочется делать. В итоге я просто смотрю в небо, потому что на меня нахлынуло слишком много воспоминаний.
Спустя какое-то время Крессида говорит: - Отлично, Китнисс. Пойдем дальше.

Но Гейлу в его прежнем жилище не так просто начать. Крессида снимает его в тишине в течение нескольких минут, но как только он выуживает из пепла единственное, что осталось из его прошлой жизни — погнутую металлическую кочергу — она начинает расспрашивать его о семье, работе и жизни в Шлаке. Она заставляет его вернуться в ночь бомбежки и воспроизвести все, начиная от его дома, сопровождая его по дороге до Луговины, и через лес к озеру. Я плетусь позади съемочной группы и телохранителей, считая их присутствие здесь осквернением моего любимого леса. Это сокровенное место, святилище, опороченное злом Капитолия. Даже оставив обуглившееся конечности далеко за забором, мы все еще натыкаемся на разлагающиеся тела. Интересно, мы запишем все это, чтобы показать другим?
К тому времени, как мы достигаем озера, Гейл, кажется, потерял способность говорить. Все мы обливаемся потом — особенно Кастор и Полидевк в своих панцирях — и Крессида объявляет перерыв. Я зачерпываю руками воду из озера, мечтая о том, чтобы окунуться в него с головой, голышом, одной, без посторонних глаз. Я брожу по периметру, осматриваясь. Возвращаясь назад и проходя мимо маленького бетонного домика около озера, я останавливаюсь в дверях и вижу, как Гейл осторожно прислоняет обретенную им кочергу к стене у очага. На секунду я представляю, как какой-нибудь одинокий путник в далеком будущем, заблудившись, бродит по дикой местности и натыкается на это небольшое пристанище с кучкой дров, очагом и кочергой. Удивляясь, как все это здесь оказалось. Гейл поворачивается и встречается со мной взглядом, и я знаю, что он думает о нашей последней встрече в этом доме. Когда мы спорили о том, убегать нам или нет. Если бы мы сбежали, был бы Дистрикт-12 по-прежнему цел? Думаю, да. Но Капитолий все так же заправлял бы Панемом.
Бутерброды с сыром разошлись по рукам, и, усевшись в тени деревьев, мы приступаем к еде. Я намеренно сажусь в дальнем конце группы, рядом с Полидевком, чтобы мне не пришлось говорить. Хотя и так мало кто разговаривает. В относительной тишине птицы снова садятся на деревья. Я толкаю локтем Полидевка и показываю ему маленькую черную птичку с хохолком. Она перепрыгивает на другую ветку, на мгновения расправляя крылья, будто хвастаясь своими белыми пятнышками. Полидевк указывает на мою брошь и вопросительно приподнимает брови. Я киваю, подтверждая, что это сойка-пересмешница. Приподнимаю вверх указательный палец, как бы говоря: "Подожди, я покажу тебе" и изображаю птичий свист. Сойка-пересмешница вздергивает головку и отвечает мне. Затем, к моему огромному удивлению, Полидевк насвистывает несколько своих собственных нот. Птичка тут же ему отвечает. Лицо Полидевка озаряется восторгом, и он обменивается с птицей мелодичным пересвистом. Думаю, это его первая беседа за долгие годы. Музыка привлекает соек-пересмешниц, как цветы пчел, и вскоре ему аккомпанируют полдюжины птиц, примостившихся на ветвях над нашими головами. Он хлопает меня по плечу и веткой на земле выводит одно единственное слово. СПОЕШЬ?
При других обстоятельствах я бы отказалась, но в сложившейся ситуации я не могу сказать "нет” Полидевку. Кроме того, поют сойки-пересмешницы совсем иначе, чем свистят, и я хочу, чтобы он это услышал. Поэтому, прежде чем я успеваю осознать, что делаю, я уже беру четыре ноты Руты, те самые, что она использовала, чтобы сообщить о конце рабочего дня в Одиннадцатом. Ноты, что стали музыкальным фоном к ее убийству. Птицы не знают их. Они подхватывают простую фразу и благозвучно перебрасывают ее между собой. В точности, как они делали на Голодных Играх перед тем, как переродки вырвались из-за кустов, загнали нас на Рог Изобилия и, не спеша, раздирали плоть Катона...
- Хочешь услышать, как они поют настоящую песню? - выпаливаю я.
Что угодно, лишь бы заблокировать эти воспоминания. Встав на ноги, я отхожу подальше к деревьям, кладя руку на грубый ствол клена, на котором устроились птицы. Я не пела "Виселицу" вслух десять лет, потому что она запрещена, но я помню каждое слово. Я начинаю тихо, нежно, как делал мой папа.

А ты придешь к тому дереву у реки
Где вздернули парня, якобы убившего троих?
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Сойки-пересмешницы замолкают, когда понимают, что я предлагаю им что-то новенькое.

А ты придешь к тому дереву у реки
Где мертвец кричал своей возлюбленной "Беги!"
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Теперь птицы внимательно слушают меня. Еще один куплет, и они обязательно уловят мотив, ведь он довольно простой и повторяется четыре раза с небольшими вариациями.

А ты придешь к тому дереву у реки
Где я просил тебя бежать, чтоб были свободны мы?
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Тишина в кронах деревьев. Лишь шелест листьев на ветру. Но ни единой птички, ни сойки-пересмешницы, ни какой-либо другой. Пит прав. Они замолкают, когда я пою. Точно так же было и с отцом.

А ты придешь к тому дереву у реки
Наденешь ожерелье из пеньки, рядышком со мной?
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Птицы ждут, когда я продолжу. Но это все. Последний куплет. В воцарившемся затишье я вспоминаю картину. После дня, проведенного в лесу с отцом, я была дома. Сидела на полу с Прим, которая тогда едва научилась ходить, и пела "Виселицу", плетя ожерелье из клочков веревки, как это сказано в песне, не понимая истинного смысла слов. Мотив был простой и легко запоминался, хотя раньше я без труда могла воспроизвести почти любую мелодию, услышав ее раз или два. Вдруг мама выхватила у меня веревочное украшение и закричала на папу. Я начала плакать, потому что мама никогда не кричала, за мной захныкала и Прим, а я выбежала на улицу и спряталась. Так как у меня было только одно укромное место — на Луговине под кустом жимолости — отец быстро меня нашел. Он успокаивал меня, говоря, что все хорошо, только нам лучше не петь эту песню. Что мама хочет, чтобы я забыла ее. Поэтому, конечно же, каждое слово четко и безвозвратно закрепилось в моей памяти.

Мы с папой больше никогда ее не пели, даже не говорили о ней. После его смерти, она часто всплывала в моей памяти. Взрослея, я начинала понимать смысл слов. В начале кажется, что парень уговаривает девушку встретиться с ним тайком в полночь. Но он выбирает довольно странное место для свидания — дерево, на котором за убийство повесили мужчину. Возлюбленная убийцы, должно быть, имела какое-то отношение к преступлению или они просто хотели ее наказать, потому что его труп просит ее убегать. Безусловно, все это странно — говорящие трупы, но в третьем куплете кое-что проясняется. Становится понятно, что исполнитель песни и есть мертвый убийца. Он все еще на виселице. И хотя он велит своей возлюбленной бежать, он продолжает спрашивать, придет ли она к нему на встречу. Строка "Где я просил тебя бежать, чтобы были свободны мы" - самая сложная для понимания, потому что сначала кажется, что он говорит ей бежать, по-видимому, в безопасное место. Но затем, ты задаешься вопросом, а, может, он просил ее бежать к нему? К смерти. В последней строфе, становится ясно, что это именно то, чего он ждет. Его возлюбленная, с веревочным ожерельем, висит мертвая рядом с ним.
Раньше я думала, что этот убийца - самый омерзительный парень, какого только можно себе вообразить. Теперь, с багажом из двух поездок на Голодные Игры, я решила не судить его, не зная всех подробностей. Возможно, его возлюбленная уже была приговорена к смерти, и он старался облегчить ее участь. Дать ей знать, что он будет ее ждать. Или, может быть, он думал, что то место, где он ее оставляет, в действительности, хуже смерти. Разве не я хотела убить Пита шприцем, чтобы спасти его от Капитолия? Неужели это, и правда, был мой единственный вариант? Возможно, нет, но в тот момент я не смогла придумать ничего другого.

Полагаю, моя мама думала, что все это слишком запутанно для семилетней девочки. Особенно для той, что плела свое собственное веревочное ожерелье. Не то чтобы я слышала о повешении только из историй, множество людей в Двенадцатом были казнены таким образом. Просто она не хотела, чтобы я запела эту песню перед всем классом на уроке пения. Она, наверное, была бы даже против моего исполнения для Полидевка, но, по крайней мере, меня не — стоп, кажется, я ошибаюсь. Взглянув в сторону, я вижу, что Кастор снимал меня все это время. Все внимательно наблюдают за мной. А по щекам Полидевка бегут слезу, потому что, несомненно, моя причудливая песня напомнила ему о каком-нибудь ужасном инциденте в его жизни. Превосходно. Я вздыхаю и облокачиваюсь на ствол. И в этот момент сойки-пересмешницы начинают свою интерпретацию "Виселицы". С их голосами получается очень красиво. Догадываясь, что меня снимают, я стою молча, пока не слышу, как Крессида кричит "Снято!"
Плутарх приближается ко мне, смеясь. - И где ты этого набралась? Никто бы не поверил, если бы мы это придумали! - он обнимает меня за плечи и смачно целует в макушку. - Ты просто золотко!
- Я делала это не для камер, - говорю я.
- Нам повезло, что они были включены, - отвечает он. - Эй, народ, возвращаемся в город!

Продираясь сквозь дебри, мы ступаем на гальку, и мы с Гейлом одновременно поворачиваем головы в одном направлении, как пара гончих, взявших след. Это не ускользает от взгляда Крессиды, и она спрашивает, куда ведет эта дорога. Не сговариваясь, мы в один голос отвечаем, что это место служило нам для встреч перед охотой. Она хочет увидеть его, даже после того, как мы говорим, что там нечего смотреть.
Ничего, просто то место, где я была счастлива, думаю я.
Наш каменный выступ, возвышающийся над долиной. Возможно, не такой зеленый как обычно, но кусты ежевики усыпаны ягодами. Здесь начинались бесчисленные дни охоты и ловли в силки, рыбалки и собирания ягод, блуждания по лесу, обмена мыслями, пока мы наполняли свои охотничьи сумки. Это место было воротами в мир поддержки и здравомыслия. И мы были друг для друга ключами.
Больше нет Дистрикта-12, чтоб сбегать оттуда, нет Миротворцев, чтоб их дурить, нет голодных ртов, чтоб кормить. Капитолий лишил меня всего этого, и я вот-вот потеряю Гейла. Тот клей, замешанный на взаимной потребности друг в друге, что крепко связывал нас вместе все эти годы, видимо начал усыхать. Как такое может быть, что сегодня, перед лицом ужасной катастрофы сокрушившей Двенадцатый, мы настолько злы друг на друга, что даже не можем поговорить?
Гейл соврал мне. Это неприемлемо, даже если он был уверен, что делает это мне во благо. Хотя его извинения казались искренними. А я швырнула их ему в лицо, вдобавок сдобрив оскорблениями. Что с нами происходит? Почему мы все время ссоримся? Сплошная неразбериха, но каким-то образом я чувствую, что если бы я обратилась к самой сути наших проблем, то в основе всего лежали бы именно мои действия. Неужели я, и правда, хочу оттолкнуть его от себя?
Обхватив пальцами ежевику, я срываю ее с куста. Перекатываю ее аккуратно между большим и указательным. Внезапно я разворачиваюсь в его сторону и подбрасываю ягоду в его направлении. - И пусть удача... - произношу я.
Я бросаю ее достаточно высоко, чтобы у него было время решить – оттолкнуть ее или принять. Взгляд Гейла устремлен на меня, не на ягоду, но в последний момент он открывает рот и ловит ее. Он жует, глотает, и после долгой паузы говорит: - ... всегда будет на вашей стороне.
Он все же это сказал.
Крессида усаживает нас в своеобразном кармане в скале, так что получается весьма трогательная картина, и пытается разговорить нас на тему охоты. Что заставило нас выйти в лес, как мы встретились, любимые моменты. Мы оттаиваем, начинаем потихоньку шутить и смеяться, вспоминая случаи с пчелами, дикими собаками и скунсом. Когда разговор заходим о том, помогли ли нам навыки владения оружием во время бомбардировки Восьмого, я замолкаю.
Гейл говорит лишь: - Нам пора.

К тому времени, как мы достигаем городских ограждений, день клонится к вечеру. Я веду Крессиду к развалинам пекарни и прошу ее снять сюжет. Единственная эмоция, которая у меня выходит, это изнеможение.
- Пит, это твой дом. О твоей семье ничего не было слышно со времени бомбардировки. Двенадцатого больше нет. И ты призываешь к разоружению? - я окидываю взглядом пустоту. - Не осталось никого, кто мог бы услышать тебя.

Стоя перед огромным куском металла, который раньше был виселицей, Крессида интересуется, подвергался ли кто-либо из нас пыткам. В ответ Гейл задирает свою рубашку и поворачивается спиной к камере. Я смотрю на отметины и снова слышу свист хлыста, вижу его окровавленное бессознательное тело, подвешенное за запястья.
- Я закончила, - сообщаю я. - Встречу вас в Деревне Победителей. Заберу кое-что для... мамы.

Полагаю, что я пришла сюда пешком, но следующее, что помню - это как сижу на полу в кухне напротив шкафчиков в нашем доме в Деревне Победителей. Педантично складываю керамические баночки и стеклянные бутылочки в коробку. Кладу между ними чистые бинты, чтобы они не разбились. Оборачиваю ими же пучки засохших цветов.
Вдруг я вспоминаю про розу на моем комоде. Была ли она настоящей? И если да, по-прежнему ли она там? Мне приходится бороться с соблазном проверить. Если она там, она лишь снова напугает меня. Я решаю поторопиться со сборами.
Опустошив все ящики, я поднимаюсь и обнаруживаю Гейла на кухне. Порой меня беспокоит то, как бесшумно он может двигаться. Он облокачивается на стол, кладя широко расставленные ладони на деревянную поверхность. Я ставлю коробку между нами.
- Помнишь? - спрашивает он. - Здесь ты меня поцеловала.
Значит лошадиной дозы морфлия, введенной ему после порки, оказалось недостаточно, чтобы стереть это из его памяти.
- Я думала, ты этого и не вспомнишь, - отвечаю я.
- Придется умереть, чтобы забыть. Хотя, может, даже тогда я буду помнить, - говорит он мне. - Может, я буду как тот парень из "Виселицы". По-прежнему ждать ответа.
Гейл, тот самый Гейл, которого я никогда не видела плачущим, стоит со слезами на глазах. Чтобы они не успели скатиться, я подаюсь вперед и прижимаюсь своими губами к его. На вкус это как жар, пепел и страдание. Необычный вкус для такого нежного поцелуя. Он первым отстраняется и одаривает меня кривой улыбкой.
- Я знал, что ты поцелуешь меня.
- Откуда? - удивляюсь я.
Потому что я и сама не знала.
- Потому что мне больно, - спокойно отвечает он. - Только так я могу привлечь твое внимание, - он поднимает коробку. - Не переживай, Китнисс. Это пройдет.
И уходит, прежде чем я успеваю ответить.

Я слишком устала, чтобы обдумывать его последнее обвинение. Недолгую поездку обратно в Тринадцатый я провожу, съежившись в своем кресле и стараясь игнорировать Плутарха, вещающего на свою любимую тему - оружие, которого больше нет в распоряжение человечества. Высоко-летающие самолеты, военные спутники, клеточный дезинтегратор, беспилотные самолеты, биологическое оружие с ограниченным сроком годности. Запрещенные из-за разрушения атмосферы или из-за недостатка ресурсов, или из-за нравственной щепетильности. И явное сожаление слышится в голосе Главы распорядителей Игр, которому остается лишь мечтать о подобных игрушках, которому приходится обходиться планолетами, ракетами класса 'земля-земля' и простыми старыми автоматами.
Сбросив с себя костюм Сойки-пересмешницы, я отправляюсь прямиком в кровать, даже не поужинав. И все равно с утра Прим приходится расталкивать меня, чтобы разбудить. После завтрака я забиваю на свое расписание и решаю вздремнуть в кладовке. Выспавшись, я выползаю из укромного местечка между коробками с мелом и карандашами и понимаю, что наступило время обеда. Я получаю большую порцию горохового супа, а после направляюсь в Отсек Е, но путь мне преграждает Боггс.
- Собрание в Штабе. Можешь проигнорировать свое текущее расписание, - говорит он.
- Без проблем, - отвечаю я.
- Ты вообще следовала ему сегодня? - спрашивает он раздраженно.
- Кто знает? Я же псих, - я поднимаю запястье, чтобы показать свой медицинский браслет, и понимаю, что его нет. - Видишь? Я даже не помню, когда они сняли этот браслет. Зачем я понадобилась Штабу? Я что-то пропустила?
- Думаю, Крессида хотела показать тебе промо из Двенадцатого. Но, скорей всего, ты их увидишь, когда они выйдут в эфир, - отвечает он.
- Вот что нужно включить в мое расписание. Время, когда выходят промо, - говорю я.
Он окидывает меня взглядом, но никак это не комментирует.
В Штабе было полно народу, но мне оставили местечко между Финником и Плутархом. Мониторы на столах уже в вертикальном положении, транслируют ежедневную Капитольскую ерунду.
- Что это? Разве мы не собираемся смотреть промо из Двенадцатого? - спрашиваю я.
- Нет-нет, - отвечает Плутарх. - То есть, возможно. Я не знаю, какой материал собирается использовать Бити.
- Бити думает, что нашел способ вклиниться в трансляцию по всей стране, - поясняет Финник. - Так что наши промо увидят и в Капитолии. Он сейчас в отделе Спецобороны, как раз работает над этим. Вечером планируется прямой эфир. Сноу будет произносить речь или что-то подобное. О, кажется, начинается.
Под аккомпанемент гимна появляется эмблема Капитолия. В следующее мгновение я уже смотрю прямо в змеиные глаза президента Сноу, который приветствует народ. Кажется, будто он забаррикадирован за своим подиумом, но белая роза на его лацкане видна полностью. Камера отъезжает назад, чтобы захватить в панораму и Пита, находящегося перед спроецированной на стене картой Панема. Он сидит на высоком стуле с подставкой для ног в виде металлического обода. Стопа его протеза выстукивает странный нервный ритм. Капельки пота выступили поверх грима над его верхней губой и на лбу. Но что напугало меня больше всего, так это взгляд в его глазах — яростный, но рассеянный.
- Он выглядит хуже, - шепчу я.
Финник в подбадривающем жесте сжимает мою руку, и я благодарна ему за это.
Отчаянным голосом Пит начинает говорить о необходимости разоружения. Он освещает урон, нанесенный основным объектам инфраструктуры многих дистриктов, и пока он говорит, на карте загораются различные области, показывая степени поражения. Разрушенная плотина в Седьмом. Сошедший с рельсов поезд с огромной лужей токсических отходов, разившихся из танкера. Зернохранилище, рухнувшее после пожара. Все эти действия он приписывает повстанцам.
Бам! Безо всяких предупреждений в телевизоре появляюсь я, на развалинах пекарни.
Плутарх вскакивает с места: - Он сделал это! Бити прорвался!

В комнате раздается пронзительное гудение, и возвращается изображение Пита. Растерянного. Он видел меня на мониторе. Он пытается продолжить свою речь, переходя к бомбардировке водно-очистных сооружений, но его тут же сменяет ролик с Финником, говорящем о Руте. То, что происходит дальше, можно назвать настоящей битвой за эфир. Техники Капитолия пытаются отражать атаки Бити. Но они были к ним не готовы. А Бити, очевидно ожидая сопротивления с их стороны, подготовил целый арсенал пяти и десятисекундных роликов. Мы видим, как распадается вся их затея с официальной презентацией, так как она приправлена случайными отрывками из наших промо.
Плутарх разражается восторгами, и все остальные аплодируют Бити, лишь Финник остается неподвижным и безмолвным рядом со мной. Я встречаюсь взглядом с Хеймитчем и вижу в его глазах отражение своего собственного ужаса. Осознание того, что с каждым одобрительным возгласом Пит все дальше ускользает от нас.
На экраны возвращается эмблема Капитолия в сопровождении монотонного аудиоряда. Но приблизительно через двадцать секунд мы снова видим Сноу и Пита. В студии суматоха. Мы слышим неистовые выкрики их съемочной группы. Сноу подается вперед, сообщая, что, вероятно, повстанцы пытаются прервать распространение информации, которую они считают обвинительной, но правда и справедливость восторжествуют. Что трансляция возобновится, когда служба безопасности наведет порядок. Он спрашивает Пита, есть ли ему что сказать Китнисс Эвердин после сегодняшнего показа.

При упоминании моего имени лицо Пита натужно искажается.
- Китнисс... как ты думаешь, чем это закончится? Что останется? Никто не спасется. Ни в Капитолии. Ни в Дистриктах. И ты... в Тринадцатом... - он резко вдыхает, будто ему не хватает воздуха, а глаза его кажутся безумными, - к утру будешь мертва!

За камерой раздается приказ Сноу: - Прекратите это!
Бити повергает всю трансляцию в полный хаос, вспышками пуская кадры со мной, стоящей перед госпиталем, каждые три секунды. Но в интервалах между ними мы видим то, что происходит в данный момент на съемочной площадке. Пит пытается продолжить говорить. Камера сбита, и теперь она снимает лишь белый кафельный пол. Шарканье ног. Звуки ударов в связке с криками Пита.

И его кровь, разбрызганная по кафелю.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: Stacy_S
Редактор: gazelle
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 8.

Появляется Боггс и хватает меня за руку, но я не собираюсь убегать. Я бросаю взгляд на больницу – как раз вовремя, чтобы успеть увидеть все, что осталось от здания – и силы покидают меня. Всех этих людей: сотен раненых, их родственников и врачей из Тринадцатого - их больше нет.
Я поворачиваюсь к Боггсу, и вижу кровоподтек на его лице, оставленный ботинком Гейла. Я не специалист, но его нос определенно сломан. Тон его голоса, скорее, властный, нежели сердитый. – Возвращайся к взлетно-посадочной полосе.
Я послушно делаю шаг вперед и тут же корчусь от ужасной боли в правом колене. Действие адреналина, который все это время заглушал боль, прошло, и теперь поврежденная часть моего тела ныла от боли. Я избита и истекаю кровью, и ощущение такое, будто что-то стучит в моем левом виске. Боггс быстро изучает мое лицо, подхватывает на руки и бежит по взлетной полосе. На полпути к ней меня вытошнило на его бронежилет. Из-за его учащенного дыхания я не совсем уверена в этом, но мне показалось, что он вздохнул.
Небольшой планолет, не похожий на тот, который доставил нас сюда, ждет нас на взлетной полосе. Моя вторая команда поднимается на борт, и мы взлетаем. На этот раз нет ни удобных сидений, ни иллюминаторов. Мы словно очередной перевозимый груз. Боггс оказывает остальным первую медицинскую помощь, чтобы они продержались до Тринадцатого. Я хочу снять свой бронежилет, так как он был изрядно запачкан рвотой, но сейчас слишком холодно, чтобы беспокоиться об этом. Я лежу на полу, положив голову на колени Гейлу. Последнее, что я помню – Боггс, накрывающий меня парой мешков из брезента.

Просыпаюсь я в тепле, вся закутанная, на своей старой кровати в больнице. Рядом находится мама, она проверяет мои показатели.
- Как ты себя чувствуешь?
- Немного потрепанной, но все в порядке, – говорю я.
- Никто даже не сказал нам, куда вы уехали, до тех пор, пока вы не вернулись, - говорит она.
Меня пронзает чувство стыда. После того, как моя семья была вынуждена дважды отправить меня на Голодные Игры, я не могу позволить себе упускать подобные детали.
- Мне очень жаль. Они не ожидали нападения. Предполагалось лишь, что я навещу пострадавших, - объясняю я. – В следующий раз я попрошу их обсудить это с тобой.
- Китнисс, со мной никто ничего не обсуждает, – говорит она.
И это правда. Даже я не обсуждаю с ней что-либо. С тех пор, как умер мой папа. Тогда к чему притворяться?
- Ну, тогда я велю… предупредить тебя в любом случае.
На тумбочке лежит осколок, который они вытащили из моей ноги. Поскольку мое сотрясение еще не совсем прошло, доктора намного более озабочены сотрясением мозга, полученным от взрывов. Но у меня не двоится в глазах, ничего подобного, и я вполне могу ясно мыслить. Я проспала весь вечер и ночь, и я ужасно голодна.
Мой завтрак ничтожно мал. Всего несколько кусочков хлеба, размоченные в теплом молоке.

Меня позвали в Штаб на раннее утреннее совещание. Я начинаю подниматься, и тут же понимаю, что они планируют привезти меня туда прямо на больничной койке. Я хочу ходить, поэтому негативно отношусь к идее отвезти меня на собрание в инвалидной коляске. Ведь я на самом деле чувствую себя отлично. Ну не считая мою голову и ногу, и пульсирующую боль в местах ушибов, и тошноту, которая подкатила ко мне уже через пару минут после еды. Так что не исключено, что инвалидная коляска не такая уж и плохая идея.
Как только меня сдвигают с места, я начинаю переживать о том, что меня ждет. Мы с Гейлом вчера нарушили приказ, и Боггс может доказать это своими травмами. Естественно, наши действия будут иметь последствия, но на сколько тяжелые? Аннулирует ли Койн наше соглашение о неприкосновенности победителей? Не лишила ли я Пита той защиты, которую могла ему дать?

Добравшись до Штаба, обнаруживаю там лишь Крессиду, Мессаллу и насекомых.
Мессалла лучезарно улыбается и говорит: - Это же наша маленькая звезда! – а все остальные улыбаются так искренне, что я не могу не улыбнуться в ответ.
Когда мы были в Восьмом, они удивили меня еще сильнее, во время бомбардировки последовав за мной на крышу и оставив Плутарха, отступая, заполучить кадры, которые были так им нужны. Они не просто выполняют свою работу, они испытывают гордость за нее. Так же, как и Цинна.
У меня возникает странная мысль, что окажись мы на арене вместе, я выбрала бы их в союзники. Крессиду, Мессаллу, и… и…
- Я должна перестать называть вас "насекомыми", - выпаливаю я операторам.
Я объясняю, что имена их мне неизвестны, а у их костюмов такой же панцирь, как у тех существ. Кажется, такое сравнение, ничуть их не волнует. Даже без камер в руках они все равно похожи друг на друга. Те же рыжеватые волосы, рыжие бороды и голубые глаза. Один, с длинными ногтями, представившийся как Кастор и другой, его брат Полидевк. Я жду, что Полидевк поприветствует меня, но он лишь кивает. Сначала я подумала, что он скромный или просто не особо болтлив. Но что-то было не так – положение губ, видимые усилия, которые он прилагает, чтобы глотать – и я понимаю, что с ним, еще до того, как Кастор объясняет мне. Полидевк Безгласый. Они вырезали ему язык, и он больше никогда не будет говорить. И мне больше не приходится задаваться вопросом: что заставило его рисковать всем ради свержения Капитолия.

По мере того, как комната наполняется, я настраиваю себя на не очень радужный прием. Но единственные, кто источает негативный настрой - это Хеймитч, который всегда не в духе, и Фалвия Кардью, со своим кислым лицом. На лице Боггса, от верхней губы до бровей, надета гипсовая маска телесного цвета – я была права насчет сломанного носа – поэтому выражение его лица понять сложно. Койн и Гейл стоят в центре и общаются, и, похоже, настроены они позитивно.
Когда Гейл устраивается на сиденье рядом с моей коляской, я спрашиваю: - Завел новых друзей?
Его глаза устремляются на президента и возвращаются ко мне. - Ну, один из нас должен быть общительным, – он нежно дотронулся до моей головы. – Как ты себя чувствуешь?
Должно быть, на завтрак они едят тушеный чеснок и овощную кашу. Мой желудок сжимается, а освещение вдруг кажется слишком ярким.
- Как-то нестабильно, - говорю я. – А ты как?
- Я в порядке. Они вытащили несколько осколков. Ничего страшного, - отвечает он.

Койн объявляет совещание открытым: - Наша Атака в прямом эфире уже официально запущена в эфир. Для тех из вас, кто пропустил вчерашнюю восьмичасовую трансляцию нашего первого пропо - или повтор, организованный Бити - мы прокрутим ролик прямо сейчас.
Прокрутят его? Так они успели не только просмотреть отснятый материал, но и смонтировать из него ролик, и даже уже несколько раз передать его в эфир?
Мои руки вспотели от предвкушения, что увижу себя по телевизору. А что, если я все так же ужасна? Что, если я такая же неуклюжая и бесполезная, какой была в студии, и они отказались от попыток это исправить?
В этот момент из каждого стола выдвинулся экран, свет чуть потускнел, и комната погрузилась в молчание.
Поначалу мой экран черный. Потом в центре начинает мигать маленькая искорка. Она мигает, увеличивается в размере, медленно пожирая черноту, пока не превращается в пылающий на весь экран огонь, который кажется таким реальным и жарким, что я представляю, будто ощущаю исходящее от него тепло. В кадре появляется изображение моей сойки-пересмешницы, сверкающей красным золотом. Низкий, звучный голос, который преследует меня в снах, начинает вещать.
Клавдий Темплсмит, главный комментатор Голодных Игр, говорит: - Китнисс Эвердин, девушка, побывавшая в самом пекле.

Внезапно, на фоне настоящего огня и дыма в Дистрикте-8, заменив собой сойку, появляюсь я.
- Я хочу сказать восставшим, что жива. Что я здесь, в Восьмом Дистрикте, где Капитолий разбомбил больницу, полную беззащитных мужчин, женщин и детей. Там, где не осталось выживших.
Показывают больницу, которая рушится, отчаяние очевидцев, в то время как мой голос за кадром продолжает.
- Я хочу обратиться к людям: если вы хоть на одно мгновение поверили, что Капитолий будет относиться к нам по справедливости, если вы поверили в прекращение огня, то вы обманываете сами себя. Потому что вы знаете, кто они на самом деле и что они делают.
Камера снова возвращается ко мне, и я развожу руками, показывая на разрушения вокруг себя.
- Вот как они поступают! И мы должны дать им отпор!
И на экране появляется фантастически-смонтированные кадры битвы. Падают бомбы, мы бежим, земля взрывается - крупным планом показывают мою рану, она выглядит неплохо, но кровоточит – вскарабкивание на крыши, ныряние в переулки, и несколько удивительных кадров самих повстанцев, Гейла, и много меня, меня, меня, воюющей с планолетами в небе. Резкая смена кадров, и вот уже я бегу прямо на камеру.
- Президент Сноу говорит, что предупреждает нас? Ну что ж, я тоже хочу его предупредить. Вы можете мучить и бомбить нас, сжигать наши Дистрикты до основания, но видите вот это?
Мы с камерой наблюдаем за планолетом, горящем на крыше склада. Эмблема Капитолия, высеченная на крыле, плавится, постепенно превращаясь в мое лицо, я кричу президенту:
- Огонь занялся! И если сгорим мы, вы сгорите вместе с нами!
Огонь снова заполняет собой весь экран. И поверх него накладываются черные, монолитные буквы, из которых слагается фраза:
ЕСЛИ СГОРИМ МЫ, ВЫ СГОРИТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ
Слова воспламеняются, и экран гаснет.

Мгновение в комнате сохраняется тишина, затем в комнате раздаются аплодисменты, а следом за ними и просьбы прокрутить ролик еще раз. Койн с удовольствием нажимает на кнопку воспроизведения, и на этот раз, зная, чего ожидать, я пытаюсь представить, что смотрю это по своему телевизору дома в Шлаке. Анти-Капитолийское выступление. Такого никогда не показывали по телевизору. По крайней мере, не на моем веку.
К тому времени, как экран погас во второй раз, у меня появляется потребность узнать больше. - Это транслировалось по всему Панему? Это видели в Капитолии?
- Не в Капитолии, - говорит Плутарх. – Мы не смогли пробиться сквозь их систему, несмотря на то, что Бити работает над этим. Но зато во всех дистриктах. Мы даже показали это во втором, который, возможно, в этой битве намного значимее Капитолия.
- А что, Клавдий Темплсмит за нас? – спрашиваю я.

Мой вопрос очень смешит Плутарха. – Только его голос. Он очень легко нам достался. Даже не пришлось подвергать его какой-то особой редакции. Он сказал это еще на твоих первых Играх, – он стучит рукой по столу. – Ну что сказать? Давайте еще раз поаплодируем Крессиде, ее потрясающей команде и, конечно, нашей звезде экрана!
Я тоже хлопаю, пока не осознаю, что я и есть та самая звезда экрана, и, наверное, отвратительно аплодировать самой себе, но никто не обращает на это внимания. Я не могу не заметить напряжение на лице Фалвии. Наверняка, ей очень трудно смотреть на успех идеи Хеймитча под руководством Крессиды, когда студийный подход Фалвии потерпел такой провал.

Терпение Койн к самовосхвалению, похоже, иссякло. – Да уж, заслуженно. Результат превзошел наши ожидания. Но я должна вынести на обсуждение тот риск, которому вы подвергли себя во время этой операции. Я знаю, что рейд был непредсказуемым. Однако, учитывая обстоятельства, я считаю, мы должны обсудить решение направить Китнисс в реальный бой.
Решение? Отправить меня на поле боя? Значит, она что не знает, что я вопиющим образом игнорировала приказы, вытащила наушники и ускользнула от своих телохранителей? Что еще они скрыли от нее?
- Это было трудное испытание, - говорит Плутарх, потирая лоб. – Но все согласны, что мы бы ничего не добились, каждый раз во время взрывов запирая ее где-нибудь в бункере.
- И ты согласна с этим? – спрашивает президент.
Гейл пинает меня под столом, и я понимаю, что она обращается ко мне. – О! Да, полностью поддерживаю. Это здорово – делать хоть что-нибудь для изменения сложившейся ситуации.
- Что ж, тогда давайте разумно использовать ее влияние. Тем более что Капитолию известно, на что она способна, - говорит Койн.
Гул согласия раздается в комнате.

Никто не выдал нас с Гейлом. Ни Плутарх, с чьим авторитетом мы не считались. Ни Боггс с его сломанным носом. Ни насекомые, которых мы повели в огонь. Ни Хеймитч – нет, подождите-ка. Хеймитч убийственно улыбается мне и ласково говорит: - Точно, мы же не хотим потерять нашу маленькую сойку, когда она наконец-то начала петь, – я отмечаю для себя, что нельзя оставаться с ним наедине в одной комнате, потому что он точно подумывает отомстить мне за то, что я сняла наушник.
- Итак, что еще вы задумали? – интересуется президент.
Плутарх кивает Крессиде, которая занимается пропо.
- У нас есть несколько ужасающих кадров, на которых запечатлена Китнисс в госпитале Восьмого. Это должно быть другое пропо с главной темой "Потому что вы знаете, кто они на самом деле и что они делают”. Мы сосредоточимся на том, как Китнисс общается с пациентами, особенно с детьми, на подрыве больницы и обломках планолета. Мессалла уже монтирует. Также мы задумываемся об отрывке о сойке. Нарезка из самых ярких моментов Китнисс вперемешку со сценами мятежных восстаний и кадрами войны. Мы называем его "Огонь приручен”. И еще Фалвия поделилась с нами гениальной идеей.
На лице Фалвии начинает появляться то самое полный-рот-кислого-винограда выражение, но она справляется с ним.
- Что ж, не знаю, насколько моя идея гениальна, но я подумала, что мы могли бы сделать серию роликов под названием "Мы Помним". В них мы бы отдали дань погибшим трибутам. Маленькой Руте из Одиннадцатого или пожилой Мэг из Четвертого. Смысл в том, что каждый из этих отрывков мы могли бы нацелить на какой-то конкретный дистрикт.
- Чтобы отдать дань своим трибутам, - говорит Плутарх.
- Это потрясающе, Фалвия, - искренне восклицаю я. – Это идеальный способ напомнить людям, за что они воюют.
- Полагаю, это должно сработать, - соглашается она. – Я подумала, что мы могли бы привлечь и Финика, рассказать его историю. Конечно, если это его заинтересует.
- Честно говоря, я не понимаю, как мы сможем сделать столько роликов серии "Мы Помним", - говорит Койн. – Вы можете начать делать их уже сегодня?
- Конечно, - отвечает Фалвия.
Одобрение ее идеи явно взбодрило ее.

Таким образом, Крессида сглаживает все конфликты в творческом отделе. Похвалила Фалвию за ее - и в самом деле - такую замечательную идею, и расчистила путь к работе над своим собственным видео-портретом Сойки-пересмешницы. Интересно то, что, Плутарх, похоже, не заинтересован в том, чтобы разделить похвалу. Ему нужно лишь, чтобы вся эта Атака в прямом эфире сработала. Я напоминаю себе, что Плутарх - Распорядитель Игр, а не член команды. Не пешка в Играх. Таким образом его ценность определяется не одним элементом, а общим успехом. Если мы выиграем войну, тогда Плутарх выйдет на поклон. И будет вознагражден.
Президент отправляет всех работать, поэтому Гейл катит меня обратно в госпиталь. Мы немного смеемся над тем, что все нас прикрывают. Гейл говорит, что никто из них не хочет казаться глупым, признавшись, что не смогли нас контролировать. Я проявляю к ним снисходительность, сказав, что они, скорее всего, не хотели ставить под угрозу нашу следующую возможную вылазку, ведь кадры получились отличными. Не исключено, что верны оба предположения. Гейл должен идти на встречу с Бити в Оружейную, поэтому я погружаюсь в полудрему.

Мне показалось, что я прикрыла глаза буквально на несколько минут, но открыв их, я вздрагиваю, обнаружив, что в нескольких шагах от моей кровати сидит Хеймитч. Выжидая. Может быть - если верить часам - на протяжении нескольких часов. Я думаю о том, чтобы позвать сестру, но рано или поздно я все равно встречусь с ним лицом к лицу.
Хеймитч наклоняется ко мне и болтает прямо перед моим носом чем-то тонким и белым. Сфокусироваться на нем очень тяжело, но я догадываюсь, что это. Он бросает его на простынь.
- Это твой наушник. Я дам тебе еще один шанс надеть его. Если ты снова вытащишь его из своего уха, я снабжу тебя вот этим, – он показывает мне какой-то металлический предмет, который явно одевают на голову, и я тотчас же нарекаю его кандалами для головы. – Это альтернативное аудиоустройство, которое оборачивается вокруг твоей головы и защелкивается под подбородком, а открывается ключом. И только у меня будет этот ключ. И если ты вдруг окажешься настолько умной, чтобы суметь его снять, – Хеймитч кладет этот хомут для головы на кровать и берет в руки маленький серебристый чип, – я прикажу им имплантировать вот это в твое ухо, чтобы я мог разговаривать с тобой двадцать четыре часа в сутки.
Хеймитч круглосуточно в моей голове. Это ужасно.
- Я больше не буду вытаскивать наушник, - бормочу я.
- Прости, что? – переспрашивает он.
- Я больше не буду вытаскивать наушник! – повторяю я так громко, что бужу половину госпиталя.
- Ты уверена? Потому что меня устроит любой из трех озвученных вариантов, - говорит он мне.
- Я уверена, - отвечаю я.
Зажимаю наушник в одной руке, а свободной швыряю хомут прямо ему в лицо, но он легко ловит его. Он явно ожидал, что я его кину. – Что-то еще? – Хеймитч поднимается.
- Пока ждал… я съел твой обед.
Мои глаза находят пустую миску и лоток на моем прикроватном столе. - Я на тебя нажалуюсь, - бормочу я в подушку.
- Будь так любезна, дорогуша, – он выходит, уверенный в том, что я этого не сделаю.

Я снова хочу заснуть, но я слишком возбуждена. Картины вчерашнего дня начинают просачиваться в сегодняшний. Бомбардировка, крушение горящего планолета, лица раненых, которых уже нет. Я повсюду вижу смерть. В то время как я, беспомощная, прикована к больничной койке, я вижу первый упавший на землю снаряд, чувствую, как взрывается крыло моего планолета, как мы с головокружительной скоростью падаем в никуда, как на меня обваливается крыша склада. Все те вещи, которые я видела собственными глазами или на пленке. Все те вещи, которые вызвала я сама, лишь натянув свою тетиву. Все те вещи, которые я никогда не смогу стереть из своей памяти.

Когда наступает время ужина, Финник приносит свой поднос к моей кровати, и мы можем вместе посмотреть новый ролик. Вообще-то он занимает отсек на том же этаже, где раньше жили и мы, но у него так часто случаются нервные срывы, что он практически живет в госпитале. Мятежники показывают пропо "Потому что вы знаете, кто они и что делают”, который смонтировал Мессалла. Материал напичкан короткими студийными клипами с Гейлом, Боггсом и Крессидой, где они описывают произошедшее. Тяжело наблюдать за моим посещением госпиталя в Восьмом, ведь я знаю, что произойдет дальше. Когда бомбы обрушиваются на крышу, я зарываюсь лицом в подушку, и выглядываю только к концу, после того, как все пациенты госпиталя умерли.
По крайней мере, Финник не аплодирует и не выглядит счастливым, когда все заканчивается. Он просто говорит: - Люди должны знать что происходит. И теперь они точно знают.
- Давай выключим, Финник, пока они опять не поставили на повтор, – прошу я его.
Но как только рука Финника тянется к пульту, я кричу: - Подожди!
Капитолий представляет отрывок из программы, и что-то кажется мне в ней знакомой. Да, это Цезарь Фликерман. И я могу догадаться, кто будет его гостем.

Физические изменения в Пите повергли меня в шок. Здоровый мальчик с ясными глазами, которого я видела несколько дней назад, похудел, по крайней мере, на 15 фунтов, а его руки тряслись нервной дрожью. Они по-прежнему гримировали его. Но под слоем грима невозможно спрятать его мешки под глазами, а красивая одежда не может скрыть боли, которую он чувствует при каждом движении - этому человеку нанесли серьезные травмы.
Мой мозг работает, пытаясь понять. Я же совсем недавно видела его! Четыре – нет, пять – да, уже пять дней назад. Как он так быстро изменился? Что могли они сделать с ним в такой короткий срок? Затем меня осенило. Я прокрутила у себя в голове его первое интервью с Цезарем, ища какое-нибудь сходство с тем парнем. Ничего общего. Они могли взять то интервью через день или два после того, как я покинула арену, а уж потом они могли делать с ним все, что захотят.
- О, Пит… - шепчу я.

Цезарь и Пит обмениваются несколькими фразами, после чего Цезарь спрашивает, что он думает о моих агитационных роликах для дистриктов.
- Они явно используют ее, - говорит Пит, – чтобы подстегнуть повстанцев. Я не сомневаюсь, что она даже не знает, что на самом деле происходит на войне. Что поставлено на карту.
- Может, ты хотел бы что-нибудь сказать ей? – спрашивает Цезарь.
- Да, есть кое-что, - говорит Пит. Он смотрит в камеру, прямо мне в глаза. – Не будь дурой, Китнисс. Подумай сама. Они превратили тебя в оружие, которое способствует уничтожению человечества. Если ты и правда имеешь хоть какое-то влияние, используй его, чтобы притормозить это. Пока все не зашло слишком далеко, прекрати войну. Спроси себя, доверяешь ли ты людям, с которыми работаешь? Знаешь ли ты, что происходит на самом деле? И если нет... выясни.

Черный экран. Знак Панема. Шоу закончено.

Финник нажимает на кнопку на пульте и выключает телевизор. Через минуту сюда заявятся, чтобы разрушить то влияние, которое оказали на меня и состояние Пита, и произнесенные им слова. Я должна буду опровергнуть их. Но правда в том, что я не доверяю ни повстанцам, ни Плутарху, ни Койн. Я не уверена в том, что они говорят мне правду. Я не смогу скрывать это.
Шаги уже приближаются.
Финник сжимает мне руку. - Мы этого не видели.
- Что? - спрашиваю я.
- Мы не видели Пита. Только пропо из Восьмого. Затем мы выключили, потому что видео расстроило тебя. Идет? – спрашивает он, я киваю. – Заканчивай с ужином.
Я успеваю немного прийти в себя, так что когда входят Плутарх и Фалвия, мой рот набит куском хлеба и капустой. Финник говорит о том, как удачно смотрится на экране Гейл. Мы поздравляем их с новым роликом. Уверяем, что он был настолько мощным, что мы сразу же выключили телевизор. Они выглядят менее озабоченными. Они верят нам.

Никто не упоминает о Пите.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: Eva_666
Редактор: FoxyFry
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 7.

Стремительными спиралевидными маневрами планолет опускается на широкую дорогу в окрестностях Восьмого. Моментально открываются двери и опускается лестница, с которой мы спрыгиваем на асфальт. Едва последний пассажир ступает на землю, планолет поднимается в воздух и улетает. Меня оставляют на попечение телохранителям в лице Гейла, Боггса и двух других солдат. Съемочная группа состоит из пары Капитолийских операторов, с тяжелыми переносными камерами, нагроможденными на их тела как раковины диковинных насекомых, режиссера, женщины по имени Крессида с бритой головой, украшенной татуировками в виде виноградных лоз, и ее помощника, Мессаллы, стройного молодого человека, уши которого сплошь увешаны сережками. Присмотревшись, я замечаю, что он носит серьгу с серебряным шариком и в языке.
Как только Боггс отпихивает нас в сторону от дороги, ближе к складам, второй планолет заходит на посадку. Этот перевозит команду из шести врачей, как я догадываюсь по их белой униформе, и запасы медикаментов. Мы все направляемся вслед за Боггсом вниз по тропинке, идущей между двумя высокими серыми складами. Изредка на обшарпанных стенах встречаются лестницы, ведущие на крышу. Когда мы выходим на широкую дорогу, кажется, будто мы попадаем в иной мир.

Раненых в утренней бомбежке несут внутрь. На самодельных носилках, в тачках и тележках, перекинув через плечо и просто крепко зажав в руках. С кровотечениями, без конечностей, без сознания. Отчаявшиеся сограждане тащат их к складу с небрежно намалеванным красным крестом над дверным проемом. Напоминает картинки из прошлого на старой кухне, где моя мать ухаживала за умирающими, только здесь их в десятки, в сотни раз больше. Я ожидала увидеть разрушенные бомбежками здания, а вместо этого оказываюсь окруженная изуродованными человеческими телами. Это здесь они меня снимать собираются? Я поворачиваюсь к Боггсу.
– Это не сработает, - говорю я. – Здесь у меня ничего не выйдет.
Скорее всего он замечает панику на моем лице, потому что останавливается на секунду и кладет руки мне на плечи.
– Выйдет. Просто дай им себя увидеть. Ты подействуешь на них лучше всякого лекарства, которые могут предложить врачи.

Женщина, принимающая пациентов, замечает нас. Присмотревшись и убедившись, что зрение ее не подводит, она широкими шагами направляется в нашу сторону. Ее темно карие глаза выглядят припухшими и уставшими, и от нее несет металлом и потом. Повязку на ее горле не плохо было бы сменить еще дня три назад. Ремень от автомата, болтающегося у нее за спиной, врезается ей в шею, поэтому она дергает плечом, ища более удобное положение. Жестом большого пальца, она направляет медиков внутрь склада. Они повинуются без вопросов.
- Это Командующая Восьмым Пэйлор, - говорит Боггс. – Капитан, это Солдат Китнисс Эвердин.
Для капитана она выглядит довольно-таки молодо. Тридцать с небольшим. Но в ее голосе столько власти, что у тебя не возникает никаких причин сомневаться в ее назначении. Рядом с ней, в своей новенькой форме, начищенной и сияющей, я чувствую себя глупым новобранцем, неопытным, только начинающем разбираться в жизни.
- Да, я знаю, кто она такая, - говорит Пэйлор. – Значит ты жива. Мы были не уверены. – Я ошибаюсь, или в ее голосе проскальзывают обвинительные нотки?
- Я сама еще не уверена, - отвечаю я.

- Долгий реабилитационный период. – Боггс тихонько постукивает по голове. – Сильное сотрясение. – Его голос на секунду понижается. – Выкидыш. Но она настаивала на приезде, чтобы увидеть раненых.
- Ну, их у нас предостаточно, - говорит Пэйлор.
- Вы думаете, это хорошая идея? – спрашивает Гейл, недовольно разглядывая госпиталь. – Размещать раненых вот так?
Я не думаю. Любая заразная болезнь распространиться здесь как пламя в сухой траве.
– Ну, думаю, это куда лучше, чем просто бросить их умирать, - говорит Пэйлор.
- Я не это имел ввиду, - отвечает Гейл.
- Ну, пока что эта является еще одной моей задачей. Но если вы пришли с третьей и если за ней стоит Койн, то я вся в внимании. – Пэйлор машет мне по направлению к двери. – Пойдем внутрь, Сойка-пересмешница. И захвати с собой друзей.

Я оглядываюсь на клоунаду в лице моей съемочной группы, набираюсь решимости и следую за ней в госпиталь. Какие-то тяжелые промышленные занавеси свисают с потолка здания, образуя подобие коридора. Трупы лежат бок о бок друг с другом, занавеси обтираются о их головы, лица покрыты белой тканью. – Общая могила вырыта в нескольких кварталах к западу отсюда, но пока у меня нет свободных рук, чтобы отнести их туда, - говорит Пэйлор. Она находит проем в занавеси и открывает его шире.
Я хватаюсь за запястье Гейла.
– Не отходи от меня ни на шаг, - говорю я, затаив дыхание.
- Я рядом, - спокойно отвечает он.

Я делаю шаг внутрь, и получаю внезапный удар по обонянию. Руки интуитивно тянутся к лицу зажать нос, чтобы не ощущать ужасной вони исходящей от засаленных покрывал, разлагающейся плоти и блевотины, которые уже порядком стухли в нагретом здании склада. Они держат окна, идущие крест на крест, встроенные в металлическую крышу, открытыми, но любой воздух, проникающий в них, просто не может пробиться сквозь застоявшийся смог зловония. Солнечные лучи из крошечных окон служат единственным освещением, поэтому когда мои глаза привыкают, я могу разглядеть многочисленные ряды раненых. На раскладушках, на подстилах, даже на полу, потому что их было так много, а места так мало. Жужжание жирных мух, стоны страдающих людей, всхлипывания их родных и близких, все звуки сплетаются в один адский хор.
В дистриктах нет настоящих больниц. Мы умираем дома, хотя в данный ситуации такой вариант покажется просто сказкой, по сравнению с тем, что сейчас происходит на моих глазах. А потом я вспоминаю, что, скорее всего, большинство этих людей потеряли свои дома в бомбежках.

Начинают потеть ладони, пот катится по спине. Я дышу через рот, пытаясь не замечать вони. Перед глазами кишат черные точки, и мне кажется, что я вот-вот упаду в обморок. Но потом я ловлю взгляд Пэйлор, которая смотрит на меня столь пристально, ожидая увидеть из чего же я сделана, и были ли они правы, думая, что могут рассчитывать на меня. Поэтому я отцепляюсь от Гейла и направляюсь вглубь склада, протискиваясь в узкий проход между двумя рядами коек.

-Китнисс? – Слева раздается голос, вырываясь из общего гула. – Китнисс? - Из ниоткуда меня хватает чья-то рука. Я цепляюсь за нее для поддержки. Рука принадлежит молодой женщине с ранеными ногами. Кровь сочится сквозь массивные повязки, на которых кишат мухи. На ее лице отражается боль, и что-то еще, что-то совсем несовместимое с ее состоянием. – Это правда ты?
- Да, это я. – Я отстраняюсь.
Радость. Вот что отражается на ее лице. Услышав мой голос, оно озаряется, моментально стирая все признаки муки и страдания.
- Ты жива! Мы не знали. Люди говорили, что ты жива, но точно мы не знали! - говорит она.
-Меня неплохо потрепало. Но сейчас мне лучше, - отвечаю я. – И вы тоже поправитесь.
- Мне нужно сказать брату! – Женщина пытается сесть и позвать кого-то через несколько кроватей. – Эдди! Эдди! Она здесь! Это Китнисс Эвердин!

Мальчик, лет двенадцати, поворачивается в нашу сторону. Повязка скрывает половину его лица. Часть рта, как я замечаю, открывается, будто он хочет воскликнуть. Я подхожу к нему, убираю со лба волнистые каштановые пряди. Он что-то пытается произнести. Он не может говорить, но его здоровый глаз рассматривает на меня с таким упорством, словно он пытается запомнить каждую черточку моего лица.
Я слышу свое имя разрывающее горячий воздух, распространяющееся по госпиталю.
– Китнисс! Китнисс Эвердин!
Звуки боли и горести отступают, им на смену приходят слова надежды. Со всех сторон меня зовут голоса. Я начинаю продвигаться, пожимая руки, протянутые ко мне, с теми, кто не мог двигаться, я разговариваю, здороваюсь, спрашиваю как дела, говорю, что рада встрече. Ничего особенного, никаких громких слов воодушевления. Но это и неважно. Боггс прав. Один лишь взгляд на меня, живую, уже вдохновляет их.
Требовательные пальцы поглощают меня, желая ощутить мою плоть. Раненый мужчина обхватывает ладонями мое лицо, и я мысленно благодарю Далтона за предложение смыть макияж. Как смешно и нелепо я бы выглядела в глазах этих людей в Капитолийской нарисованной маске. Шрамы, усталость, несовершенство. Именно такой они знают меня, именно это роднит меня с ними.
Несмотря на сомнительное интервью с Цезарем, многие спрашивают о Пите, уверяют меня, что он говорил по принуждению, что им это известно. Я стараюсь выдавить из себя как можно больше позитива, говоря о нашем будущем, но когда они узнают, что я потеряла ребенка, они расстраиваются. Я хочу признаться и рассказать одной рыдающей женщине, что все это было обманом, просто удачным ходом в игре, но образ лжеца не пойдет Питу на пользу. Или мне. Или Благому делу.

Я начинаю по-настоящему понимать, как далеко зашли люди, чтобы защитить меня. Что я значу для всех этих мятежников. В этой непрекращающейся битве против Капитолия, которая часто казалась мне одиночным путешествием, я была не одна. На моей стороне были тысячи и тысячи людей из дистриктов. Я стала их Сойкой-пересмешницей задолго до того, как вошла в эту роль.
Во мне начинают зарождаться новые чувства. Хотя осознаю я их только тогда, когда уже, стоя на столе, машу рукой на прощание толпе, которая скандирует моё имя. Власть. Я обладаю властью, о которой даже и не подозревала. А Сноу знал с тех самых пор, как я вытащила те ягоды. И Плутарх знал, когда спасал меня с арены. И Койн теперь знает. Причем моя власть настолько сильна, что она вынуждена публично напоминать людям о том, что это она владеет ситуацией.

Когда мы выходим на улицу, я прислоняюсь к стене склада, пытаясь перевести дыхание, и с удовольствием принимая фляжку с водой, которую протягивает мне Боггс.
- Ты великолепно справилась, - говорит он.
Ну да, не упала в обморок, меня не вырвало и я не убежала с воплями и криками. По большому счету, я просто прокатилась на волне эмоций, захлестнувшей это место.
- Мы отсняли неплохой материал, - говорит Крессида. Я смотрю на оператора-«насекомого», из-под аппаратуры струится его пот. Мессала делает какие-то пометки. А я даже и забыла, что они меня снимают.
– Да я ничего не сделала, - отвечаю я.
- Многие из твоих прошлых поступков делают тебе честь, - поясняет Боггс.
А что я сделала в прошлом? Я думаю о тени разрушений, преследующей меня по пятам. Колени подкашиваются, и я сползаю вниз по стене.
– Это еще с какой стороны посмотреть.
- Ну, может ты и неидеальна. Времена остаются теми же, тебе придется действовать.

Гейл садится рядом со мной, качая головой.
– Поверить не могу, что ты позволила всем этим людям трогать себя. Я все ждал, когда же ты бросишься к выходу.
- Заткнись, - говорю я, смеясь.
- Твоя мама будет тобой гордиться, когда увидит съемку, - говорит он.
- Моя мама меня там и не заметит. Она будет слишком ошарашена здешними условиями. – Я поворачиваюсь к Боггсу и спрашиваю. - И так в каждом дистрикте?

- Да, большинство под обстрелом. Мы пытаемся доставить помощь, куда только возможно, но этого недостаточно. – На минуту он замолкает, отвлекаясь на что-то в своем наушнике. Я осознаю, что не слышала до сих пор голос Хейтмича, и начинаю копаться в своем, проверяя, не сломался ли он. – Нам необходимо улетать. Немедленно, - говорит Боггс, поднимая меня рукой. - Возникли проблемы.
- Какие еще проблемы? – спрашивает Гейл.
- Бомбардировщики на подходе, - говорит Боггс. Он протягивает руку мне за шею и натягивает шлем Цинны мне на голову. – Вперед!

Не понимая, что происходит, я бегу вдоль стены склада, по тропинке, ведущей к взлетно-посадочной полосе. Только я не чувствую никакой внезапной угрозы. В безоблачном голубом небе никого. На у лицах тоже, не считая людей, которые тащат раненых к госпиталю. Никаких врагов, никакой тревоги. Но в следующее мгновение завывает сирена. За считанные секунды над нами появляются Капитолийские штурмовики V- образной формы и из них начинают сыпаться бомбы. Меня отшвыривает в стену склада. Сразу же я ощущаю жгучую боль чуть выше коленного сгиба на правой ноге. Что-то ударило в спину, но видимо мой жилет воспрепятствовал проникновению внутрь. Я пытаюсь встать, но Боггс пихает меня обратно на землю, прикрывая своим телом. Земля сотрясается каждый раз, как из планолетов падают бомбы.

Будучи прижатой к стене, когда бомбы дождем сыплются с неба и взрываются вокруг, испытываешь поистине ужасающие ощущения. Как там говорил мой отец про легкую добычу? Не бей лежачего. Мы те самые лежачие.
- Китнисс! – слышу я голос Хейтмича.
- Что? Да, что? Я здесь! – отвечаю я.
- Слушай меня. Пока они бомбят, мы приземлиться не можем. Главное, чтобы они не вычислили тебя, - говорит он.
- А они что, не знают, что я тут? – удивляюсь я. Обычно, наказывают за мое присутствие.
- Разведчики считают, что нет. Что это нападение было спланировано заранее,- объясняет Хейтмич.
Присоединяется голос Плутарха, спокойный, но властный. Голос Главы распорядителей Игр, привыкшего отдавать приказы в подобных ситуациях.
– Через три здания от вас есть голубой склад. Там есть бункер в дальнем северном углу. Вы сможете туда добраться?

- Сделаем, все, что от нас зависит, - говорит Боггс. Видимо Плутарх подключился ко всем, потому что подскакивают и съемочная группа, и мои телохранители. Я инстинктивно ищу глазами Гейла. Он стоит на ногах, его не задело.
- У вас около сорока пяти секунд до следующего нападения, - предупреждает Плутарх.
Из меня вырывается стон от боли в ноге, когда я поднимаюсь, но продолжаю двигаться. Нет времени осматривать ранение. В любом случае, сейчас вообще лучше туда не смотреть. К счастью, на мне обувь, которую смоделировал для меня Цинна. Соприкасаясь с асфальтом, она с легкостью отталкивается от него при расслаблении ноги. В тех неподходящих по размеру ботинках, которые мне выдали в Тринадцатом Дистрикте я была бы безнадежна. Боггс продвигается во главе, но больше никто меня не обгоняет. Наоборот, они прикрывают меня со спины и по бокам. Я через силу заставляю себя бежать, а секунды утекают как вода. Мы пробегаем второй серый склад и бежим вдоль грязной коричневой стены. Впереди виднеется голубое здание. Бункер там. Мы подбегаем к последней площадке, перебежать нужно только ее, чтобы добраться до двери склада, но внезапно начинается новая волна взрывов. Я инстинктивно кидаюсь на землю и начинаю катиться к голубой стене. На этот раз своим тело меня прикрывает Гейл, защищая собой от осколков. На этот раз бомбежка длиться дольше, но и мы на этот раз дальше.

Я переворачиваюсь на бок и понимаю, что смотрю прямо в глаза Гейлу. На мгновение все отступает на второй план, перед глазами остается только его пылающее лицо, венка, пульсирующая на виске, его слегка приоткрытые губы, потому что он пытается перевести дыхание.
- С тобой все в порядке? – спрашивает он, его слова заглушаются взрывами.
– Да, не думаю, что они меня заметили, - отвечаю я. – Я имею ввиду, они не преследуют нас.
- Нет, у них есть еще какая-то цель, - говорит Гейл.
- Я знаю, но тут больше ничего... – Осознание приходит к нам в один и тот же момент.
- Госпиталь, - Гейл подрывается, крича эту новость другим. – Госпиталь – их цель!
- Это не твоя проблема, - жестко отрезает Плутарх. – Доберитесь до бункера.
- Но тут ничего нет, кроме раненых! – говорю я.
- Китнисс. – Я слышу предупреждающий голос Хейтмича и знаю, чего ждать дальше. – Неужели ты даже не думаешь... – Я выдергиваю наушник и оставляю его висеть на проводке. Избавившись от раздражителя, я слышу другой звук. С крыши грязно-коричневого склада на другой стороне площадки раздается автоматная очередь.
Кто-то отстреливается. Прежде чем кто-нибудь успевает остановить меня, я кидаюсь к лестнице и начинаю забираться вверх. Карабкаюсь. Единственная вещь, которая у меня получается лучше всего.
-Не останавливайся! – слышу я Гейла позади себя. Затем звуки ударов его ботинок о чье-то лицо. Если это Боггс, то Гейл дорого поплатиться об этом позже. Я добираюсь до крыши и ступаю на смоляное покрытие. Останавливаюсь, чтобы помочь Гейлу, а затем мы направляемся к пулеметным гнездам, расположенным на стороне крыши, смотрящей на противоположную улицу. Выглядели они так, будто ими должны были управлять несколько повстанцев. Мы проскальзываем к паре солдат, пригибаясь за уровень барьера.
- Боггс знает, что вы наверху? – Слева от нас за одним из пулеметов я вижу Пэйлор, с вопросительным взглядом в глазах.
Я пытаюсь избежать ответа на вопрос, чтобы не врать открыто.
– Он знает, где мы, все в порядке.
Пэйлор смеется.
– Да я уверена, что знает. Вас этому учили? - Она хлопает по рукоятке оружия.
- Меня, да. В Тринадцатом, - говорит Гейл. – Но я бы лучше своим оружием воспользовался.
- Да, у нас есть луки, - я поднимаю свой, и только потом понимаю, насколько безобидным он выглядит. – Он может причинить больше вреда, чем кажется.
- Уж лучше бы это было так, - говорит Пэйлор. – Ладно. На подходе еще три нападения, как нам кажется. Сначала им придется снять визуальные щиты, делающие их невидимыми. Потом они начнут сбрасывать бомбы. Держитесь как можно ниже. – Я села на одно колено для более удобной стрельбы.
- Лучше начать с огненных, - говорит Гейл.

Я киваю и достаю стрелу из правого колчана. Если мы не попадем в цель, стрелы куда-то да приземлятся, скорее всего на склад через дорогу. Может разгореться огонь, но вот если будет взрыв, вред может быть непоправим.
Внезапно они появляются в небе, за два квартала, примерно в ста метрах над нами.
Семь маленьких бомбардировщиков летели клином.
– Гуси! – Ору я Гейлу. Уж он-то точно понял, что я имела ввиду. В течение миграционного сезона, когда мы охотились на дичь, мы разработали систему разделения птиц, и таким образом не целимся в одну и ту же. Я беру себе дальнее ответвление косяка, а Гейл - ближнее. Начиная с самой дальней мы добирались до замыкающей клин птицы. Тут времени на обсуждение нет. Я оцениваю оставшееся время и стреляю. Я попадаю в крыло одного из планолетов, отчего тот загорается. Гейл промахивается. Огонь вспыхивает на крыше пустого склада напротив нас. Он чертыхается, еле слышно.

Планолет, который подстрелила я, выходит из строя, но все еще продолжает скидывать бомбы. По крайней мере, он не исчезает, так же как и тот, что подстрелили пулеметом. Скорее всего был поврежден визуальный щит.
- Отличный выстрел, - говорит Гейл.
- Я не в этот целилась, - бормочу я. Я смотрю на планолет, идущий перед тем, что я подстрелила.
- А они быстрее, чем мы думали.
- По местам! – кричит Пэйлор. Следующая группа планолетов уже на подходе.
- Огненные стрелы – не лучший вариант, - говорит Гейл. Я киваю и мы оба достаем стрелы со взрывающимися наконечниками. В любом случае, тот склад напротив уже не спасти.

Пока планолеты подлетают ближе, я принимаю другое решение.
– Я встаю! – кричу я Гейлу, и поднимаюсь на ноги. Позиция, из которой я могу достичь максимальной точности. Я веду прицел перед планолетом и наношу точный удар, продырявив его днище. Гейл попадает в хвост следующего. Он планирует и падает на дорогу, порождая серию взрывов, когда огонь добирается до смертоносного груза.
Внезапно, появляется третий клин планолетов. В этот раз Гейл точно поражает свою цель. Я задеваю крыло второго бомбардировщика, из-за чего он резко кренится и врезается в другой. Вместе они падают на склад через дорогу от госпиталя. Четвертый планолет поражает выстрел из пулемета.
- Вот так, это все, - говорит Пэйлор.

Пламя и дым, столбящийся от развалин, препятствует обзору.
– Они попали в госпиталь?
– Должно быть, - говорит она угрюмо.
Помчавшись в сторону лестницы на дальнем конце склада, я замечаю Мессала и одного из операторов, возникших из-за воздуховода. Это меня удивляет. Я думала, что они все еще сидят, притаившись, внизу.
– Они нравятся мне все больше, - говорит Гейл.
Я спускаюсь по лестнице. Когда я оказываюсь на земле, то вижу, что телохранитель, Крессида и остальные тоже тут. Я ожидаю взбучки, но Крессида просто машет мне по направлению к госпиталю. Она вопит:
- Мне плевать, Плутарх! Просто дай мне еще пять минут! – Не спрашивая ни у кого разрешения, я выхожу на улицу.

- О нет, - шепчу я, как только вижу госпиталь. То есть то, что раньше называлось госпиталем. Я двинулась, минуя раненных и разрушенные самолеты, сконцентрировавшись лишь на разрушенном здании впереди. Люди кричат, неистово бегают вокруг не в силах помочь. Бомбы рухнули на крышу госпиталя, тем самым поджигая здание и оставляя раненных в ловушке. Тут же образовывается группа спасателей, которые пытаются прочистить вход внутрь. Но я уже представляю, что они там обнаружат. Если обломки и огонь их не задели, то дым точно сделал свое дело.
Гейл обнимает меня за плечи. То, что он не кидается на помощь, только усиливает мои подозрения. Шахтеры не опускают руки, пока еще не все потеряно.
- Пойдем, Китнисс. Хейтмич сказал, что теперь он может прислать планолет за нами, - говорит он мне. Но, кажется, я не могу пошевелиться.
- Зачем они это делают? Зачем они нападают на людей, которые и так умирают? – спрашиваю я его.
- Чтобы напугать остальных. Чтобы раненые не искали помощи, - говорит Гейл. – Все эти люди были бесполезны. Для Сноу, во всяком случае. Если Капитолий победит, что они будут делать с толпами покалеченных рабов?
Я вспоминаю те времена, когда мы охотились в лесах, и я слушала сетования Гейла на Капитолий. Я не уделяла этому особого внимания. Удивлялась, зачем он вообще хочет раскрыть их мотивы. Какое имеет значение, поймешь ты мысли своего врага или нет. Очевидно, сегодня это имело бы значение. Когда Гейл поставил под сомнение правильность расположения госпиталя, он думал не о ранениях и не о заболеваниях, он думал об этом. Потому что он никогда недооценивает жестокость тех, с кем нам пришлось столкнуться.

Я медленно разворачиваюсь спиной к госпиталю и вижу Крессиду, порхающую меж «насекомых», в паре метров от меня. Ее манеры непоколебимы. Даже холодны.
– Китнисс, - говорит она, - Президент Сноу только что показал эту бомбежку в прямом эфире. Затем он сделал заявление, в котором сказал, что это его способ предупредить мятежников. Что ты об этом думаешь? Хочешь ли ты передать что-нибудь повстанцам?
- Да, - шепчу я. Красный огонек, мигающий на одной из камер, привлекает мое внимание. Я знаю, меня снимают. – Да, - говорю я уже более уверенно. Все отходят от меня в стороны – Гейл, Крессида, операторы – предоставляя мне сцену. Я фокусируюсь на красной лампочке. – Хочу сказать повстанцам, что я жива. Что я тут, в Восьмом Дистрикте, где Капитолий только что атаковал госпиталь, полный невооруженных людей, женщин и детей. Там не выжил никто. – Шок, который я испытала, начинает перерождаться в гнев. – Я хочу сказать людям, что если вы думаете, будто Капитолий обойдется с вами справедливо после прекращения военных действий, вы глубоко заблуждаетесь. – Мои руки взмывают вверх автоматически, показывая весь ужас, творящийся вокруг меня. – Вот, что они сделали! И Мы должны дать им бой!

Я двигаюсь ближе к камере, подгоняемая собственной яростью.
– Президент Сноу говорит, что предупреждает нас? Что ж, я тоже хочу его предупредить. Вы можете мучить и бомбить нас, сжигать наши Дистрикты до основания, но видите вот это? – Одна из камер проследила за моей рукой, указывающей на горящий планолет на крыше склада напротив нас. Капитолийский герб четко просматривался сквозь пламя. – Огонь занялся! – Я перехожу на крик, чтобы он не пропустил ни слова. – И если сгорим мы, вы сгорите вместе с нами!

Мои последние слова повисают в воздухе. Кажется, будто я застыла во времени. Воспарила над землей в облаке жара, образующегося не от окружающих меня пожаров, а от меня самой.
- Снято! – Голос Крессиды возвращает меня к реальности, остужая мой пыл. Она кивает в знак одобрения.
- То, что надо!

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: FoxyFry
Редактор: Bellissima
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 6.

Потрясение, испытанное мною вчера от звуков голоса Хеймитча, от осознания того, что он не просто в рабочем состоянии, но снова имеет своего рода власть надо мной, привело меня в бешенство. И сегодня я пулей вылетела из студии и отказалась выслушивать его комментарии из диспетчерской. Несмотря на это, я знала, он прав насчет моего выступления.

Он потратил все утро, убеждая других в ограниченности моих возможностей. Что я это не потяну. Я не могу просто стоять в телестудии, разодетая и разукрашенная, в облаке искусственного дыма и вести дистрикты к победе. И ведь в самом деле, удивительно, как долго я продержалась перед камерами. Но в первую очередь – это заслуга Пита. В одиночку я не смогу быть Сойкой-пересмешницей.

Мы собираемся в Штабе вокруг громадного стола. Койн со своими людьми. Плутарх, Фалвия и моя подготовительная команда. Группа из Двенадцатого, в которую входит Хеймитч и Гейл, а также еще несколько человек, например, Ливи и Сальная Сэй, чье присутствие я не могу объяснить. В последнюю минуту Финник вкатывает Бити, и сразу за ними следует Далтон, скотовод из Десятого. Я полагаю, Койн организовала эту странную подборку людей, чтобы засвидетельствовать мой провал.

Однако именно Хеймитч приветствует собравшихся, и по его словам я понимаю, что они пришли по его личному приглашению. Впервые с тех пор, как я расцарапала ему лицо, мы с ним оказываемся в одном помещении. Я стараюсь не смотреть на него, но улавливаю мимолетный проблеск его отражения в блестящей поверхности одной из консолей управления, висящих на стене. Он сильно похудел и осунулся, пожелтевшая кожа покрылась морщинами. На мгновение мне становится страшно — вдруг он умирает. Но я тут же напоминаю себе, что меня это не волнует. Первым делом Хеймитч показывает всем пленку, которую мы только что отсняли. Похоже, я достигла новых низин под руководством Плутарха и Фалвии. И мой голос, и мои движения выглядят нелепо и несвязно, словно я марионетка, которую дергают за невидимые ниточки.

- Итак, - произносит Хеймитч, когда видео заканчивается. - Кто-нибудь хочет убедить меня, что это пропо поможет нам выиграть войну? - Никто. - Отлично, сэкономим время. Давайте все замолчим на минутку. Я хочу, чтобы каждый из вас вспомнил один случай, когда Китнисс Эвердин искренне растрогала вас. Не когда вы завидовали ее прическе или когда заискрилось ее платье или когда она довольно сносно выстрелила из лука. Не когда вы любили ее из-за Пита. Я хочу услышать об одном моменте, когда она заставила вас по-настоящему что-то почувствовать.

Тишина затягивается, и я уже начинаю думать, что она никогда не закончится, когда слышу голос Ливи.
- Когда она вызвалась занять место Прим на Жатве. Потому что я уверена, она думала, что идет на верную смерть.
- Хорошо. Отличный пример, - восклицает Хеймитч. Он берет фиолетовый маркер и пишет в блокноте. - Вызвалась вместо сестры на жатве. - Хеймитч оглядывает сидящих за столом. - Кто-нибудь еще.

Я удивлена, увидев, что следующим высказывается Боггс, которого я всегда считала накачанным роботом, выполняющим приказы Койн.
- Когда она пела песню. Пока умирала та маленькая девочка.
У меня в голове всплывает образ Боггса с мальцом на коленях. Думаю, в столовой. Может, он все-таки человек.
- А кто не захлебнулся слезами в тот момент, верно? - говорит Хеймитч, записывая это в блокнот.
- Я плакала, когда она подмешала Питу в суп снотворное, чтобы пойти ему за лекарством, и когда она целовала его на прощание! - выпаливает Октавия. Затем она прикрывает рот рукой, будто сказала какую-то глупость. Но Хеймитч только одобрительно кивает.
- Да. Накачала Пита, чтобы спасти ему жизнь. Очень хорошо.

Случаи начинают беспорядочно сыпаться один за другим. Когда я взяла Руту в союзники. Протянула руку Чэфу после интервью. Пыталась нести Мэг. И еще и еще, когда достала те ягоды, что по-разному трактовалось разными людьми. Любовь к Питу. Отказ прогибаться под невыносимыми испытаниями. Вызов жестокости Капитолия.
Хеймитч поднимает блокнот вверх.
- А теперь вопрос. Что объединяет все вышеперечисленное?
- Это все принадлежит самой Китнисс, - тихо произносит Гейл. - Никто не указывал ей, что делать или говорить.
- Верно, спонтанность! - говорит Бити. Он дотягивается и гладит меня по руке. - Значит, мы просто должны оставить тебя в покое?
Все смеются. Даже у меня это вызывает легкую улыбку.
- Что ж, это все очень мило, но бесполезно, - начинает Фалвия сварливо. - К сожалению, все ее выдающиеся способности весьма ограничены здесь, в Тринадцатом. Поэтому, если только ты не предлагаешь зашвырнуть ее в эпицентр сражения --
- Как раз это я и предлагаю, - прерывает ее Хеймитч. - Отправить ее на поле и просто снимать.
- Но люди думают, что она беременна, - Гейл указывает на всеми позабытый факт.
- Мы пустим слух, что она потеряла ребенка из-за электрического удара на арене, - отвечает Плутарх. - Очень печально. Очень прискорбно.

Идея о том, чтобы послать меня в самую гущу событий, кажется весьма спорной. Но у Хеймитча весомые доводы. Если я могу исполнить свою роль только в реальных условиях, то именно туда я и должна отправиться.
- Пока мы наставляем ее, суем ей реплики, лучшее, на что мы можем рассчитывать, это «удовлетворительно». Все должно исходить от нее самой. Вот, на что реагируют люди.
- Даже если мы будем осторожны, мы не можем гарантировать ее безопасность, - говорит Боггс. - Она будет мишенью для каждого --
- Я хочу поехать, - вмешиваюсь я. - Здесь от меня никакой помощи.
- А если тебя убьют? - спрашивает Койн.
- Убедитесь, что успели хоть что-то снять. Тогда вы сможете это использовать, - отвечаю я.

- Отлично, - произносит Койн. - Но давайте не будем торопиться. Найдем наименее безопасную ситуацию, которая пробудит в тебе некую спонтанность. - Она проходится по Штабу, изучая освещенные карты дистриктов, которые показывают положение войск в данный момент. - Отвезите ее в Восьмой сегодня после обеда. Утром там была крупномасштабная бомбардировка, но, похоже, рейд закончился. Я хочу, чтобы она была вооружена и с группой охранников. Съемочная группа на земле. Хеймитч, вы будете в воздухе, но в постоянном контакте с ней. Давайте посмотрим, что там происходит. Будут еще какие предложения?
- Умойте ее, - говорит Далтон. Все оборачиваются на него. - Она ведь девочка, а вы сделали из нее тридцатипятилетнюю женщину. Выглядит неестественно. Будто что-то, произведенное Капитолием.
Когда Койн сворачивает собрание, Хеймитч спрашивает ее, может ли он поговорить со мной наедине. Все выходят, кроме Гейла, который неуверенно задерживается рядом со мной.
- О чем ты беспокоишься? - спрашивает его Хеймитч. - Это мне скорее нужен телохранитель.

- Все в порядке, - говорю я Гейлу, и он уходит. В комнате остается лишь жужжание инструментов и урчание вентиляционной системы.
Хеймитч садится напротив меня.
- Нам снова придется работать вместе. Поэтому давай. Просто скажи это.
Я вспоминаю о нашей грубой, ворчливой перебранке тогда на планолете. О моей злобе на него. Но я только говорю:
- Поверить не могу, что ты не спас Пита.
- Я знаю, - отвечает он.
Возникает какое-то чувство неполноценности. И не только потому что он не извинился. Но потому что мы были командой. У нас была сделка — защищать Пита. Хмельная, нереальная сделка, заключенная под покровом ночи, но это ничего не меняет. И в глубине души, я знаю — мы оба оплошали.
- Теперь ты, - говорю я ему.
- Поверить не могу, что ты выпустила его из виду в ту ночь, - отвечает Хеймитч.
Я киваю. Так оно и есть.
- Я прокручиваю это в голове снова и снова. Что я могла сделать, чтобы остаться с ним, не нарушая союза. Ничего не приходит на ум.
- У тебя не было выбора. И даже если бы я смог уговорить Плутарха остаться и спасти его той ночью, планолет просто бы рухнул. Мы и так едва улетели. - Я, наконец, встречаю взгляд Хеймитча. Морщинистый взгляд. Серые глубокие глаза, утяжеленные кругами бессонных ночей. - Он еще не умер, Китнисс.
- Мы все еще в игре, - я стараюсь звучать оптимистично, но голос надламывается.
- Все еще. И я по-прежнему твой ментор. - Хеймитч тыкает в меня маркером. - Когда будешь на земле, помни, я в воздухе. У меня обзор лучше, поэтому делай то, что я тебе говорю.
- Посмотрим, - отвечаю я.

Я возвращаюсь в Гримерку и наблюдаю, как полосы макияжа исчезают в водостоке, пока я натираю лицо. Девушка в зеркале с шероховатой кожей и усталыми глазами выглядит измученной, но она похожа на меня. Я срываю нарукавную повязку, обнажая уродливый шрам от жучка. Это тоже похоже на меня.

Так как я окажусь в зоне боевых действий, Бити помогает мне освоиться с броней, которую Цинна спроектировал для меня. Шлем выполнен из сплетенного металла, который плотно прилегает к голове. Материал эластичен, как ткань, и его можно сдвинуть назад как капюшон в случае надобности. Жилет, чтобы усилить защиту жизненно-важных органов. Маленький белый наушник, который крепится к воротнику проводом. Бити цепляет мне на пояс защитную маску, на случай газовой атаки.
- Если увидишь, что кто-то падает по неизвестной причине, немедленно надевай ее, - инструктирует он меня.
Наконец, он пристегивает колчан, разделенный на три отсека стрел.
- Просто запомни: правая сторона — огненные, левая сторона — взрывчатые, центр — обычные. Они не должны тебе потребоваться, но, как говорится, береженого бог бережет.

Объявляется Боггс, чтобы проводить меня до Воздушно-Десантного Отделения. Как раз когда подъезжает лифт, появляется взволнованный Финник.
- Китнисс, они не отпускают меня! Я сказал, что я в порядке, но они даже не позволяют мне лететь в планолете!
Я оглядываю Финника — голые ноги, торчащие между подолом больничного халата и тапочками, спутанные волосы, наполовину завязанная веревка, скрученная между его пальцами, дикий взгляд в глазах — и знаю, любая просьба, даже мольба, с моей стороны, будет бесполезна. Даже я думаю, что это не самая лучшая идея — брать его с собой. Поэтому я щелкаю себя по лбу и говорю:
- Ой, я совсем забыла. Дурацкое сотрясение. Я должна была передать тебе, чтобы ты заглянул к Бити в отдел Спецвооружения. Он спроектировал новый трезубец для тебя.
После слова «трезубец» мне кажется, будто я вижу прежнего Финника.
- Правда? А что он делает?
- Не знаю. Но если он из того же разряда, что и мои лук и стрелы, тебе он понравится, - заверяю я его. - Хотя, тебе придется потренироваться с ним.
- Да, конечно. Думаю, я лучше спущусь к нему, - говорит он.
- Финник? - зову я. - Может брюки наденешь?
Он смотрит на свои ноги, будто впервые замечая свой наряд. Затем он скидывает с себя больничный халат, оставаясь только в нижнем белье.
- Зачем? Ты находишь это, - он становится в нелепую вызывающую позу, - отвлекающим?
Я не могу сдержать смех, потому что это забавно, и это сверх забавно, потому что заставляет Боггса чувствовать себя неловко, и я рада, потому что Финник ведет себя как тот парень, которого я встретила на Двадцатипятилетии Подавления.
- Я всего лишь человек, Одейр, - я захожу в лифте, пока двери не закрылись. - Извините, - говорю я Боггсу.
- Не стоит. Думаю, ты... здорово с этим справилась, - отвечает он. - Лучше, чем если бы я его арестовал.
- Да, уж, - протягиваю я, украдкой бросив на него косой взгляд. На вид ему около сорока пяти, коротко стриженные поседевшие волосы и голубые глаза. Невероятная выправка. Ранее на собрании он высказывался дважды, что заставляет меня предположить, что с ним лучше быть друзьями, чем врагами. Может, мне стоит дать ему шанс. Просто, кажется, он настолько предан Койн...

Слышится серия громких щелчков. Лифт на мгновение останавливается, а затем начинает двигаться влево.
- Он и по сторонам ездит? - удивляюсь я.
- Да. Под Тринадцатым располагается целая сеть элеваторных путей, - поясняет он. - Эта проходит как раз над транспортным блоком и ведет к пятой подъемной платформе. Она привезет нас в Ангар.
Ангар. Подземные строения. Спецоборона. Места, где выращивают еду. Энергия вырабатывается. Воздух и вода очищаются.
- Тринадцатый даже больше, чем я думала.
- По большому счету, это не наша заслуга, - говорит Боггс. - Мы унаследовали это место. Все, что от нас требовалось, это поддерживать его в рабочем состоянии.
Щелчки возобновляются. Мы снова падаем вниз — всего пару уровней — и двери открываются в Ангаре.
- Ого, - вырывается у меня от вида флотилии. Бесчисленные ряды всевозможных планолетов. - Их вы тоже унаследовали?
- Некоторые создали мы сами. Некоторые раньше входили в состав воздушных сил Капитолия. Конечно, мы их усовершенствовали, - говорит Боггс.
И снова я чувствую приступ ненависти к Тринадцатому.
- Значит, у вас было все это, и вы оставили другие дистрикты беззащитными перед Капитолием.

- Все не так просто, - защищается он. - Мы не могли начать контратаку до недавнего времени. Мы едва выжили. Когда мы свергли и казнили приспешников Капитолия, всего горстка людей могли управлять планолетами. Да, мы могли ударить по ним ракетами. Но есть более важный вопрос: если мы вступим в ядерную войну с Капитолием, останется ли на земле хоть что-нибудь живое?

- Пит говорил тоже самое. А вы назвали его предателем, - возражаю я.
- Потому что он призывал к разоружению, - говорит Боггс. - Вот увидишь, ни одна сторона не сократила ядерный арсенал. Мы решаем это старым способом. Сюда, Солдат Эвердин, - он указывает на один из небольших планолетов.
Я поднимаюсь по ступенькам и обнаруживаю внутри съемочную группу и их оборудование. Все остальные одеты в серые военные комбинезоны Тринадцатого, даже Хеймитч, хотя он выглядит недовольным своим облегающим воротником.

Фалвия Кардью пропихивается вперед и разочаровано вздыхает, увидев мое лицо.
- Вся работа коту под хвост. Я не виню тебя, Китнисс. Просто очень мало людей рождаются с готовыми к съемкам лицами. Вот как он. - Она обнимает Гейла, который в этот момент общался с Плутархом, и разворачивает его к нам. - Разве он не красавец?
Полагаю, Гейл и правда выглядит поразительно в униформе. Но этот вопрос лишь смущает нас обоих. Я пытаюсь придумать остроумный ответ, когда Боггс вдруг выдает.
- Нас не так-то легко поразить. Мы только что видели Финника в одних трусах.
Я решаю, что Боггс мне все-таки нравится.

Нас предупреждают о готовящемся взлете; я сажусь рядом с Гейлом, напротив Хеймитча и Плутарха, и пристегиваю ремень безопасности. Мы скользим сквозь лабиринт туннелей, которые выходят на платформу. Своеобразный лифт медленно поднимает судно вверх через уровни. Внезапно мы оказываемся на огромном поле, окруженном лесом, поднимаемся с платформы и нас тут же окутывают облака. Теперь, когда волна возбуждения, приведшая к этой миссии, приутихла, я осознаю, что понятия не имею, что меня ждет в этой поездке в Дистрикт-8. В действительности, я почти ничего не знаю о состоянии войны. Или чего нам будет стоить победить. Или что произойдет, если мы победим.

Плутарх пытается изложить все это для меня простыми словами. Во-первых, на данный момент все дистрикты находятся в состоянии войны с Капитолием, за исключением Второго, у которого всегда были привилегированные отношения с нашим врагом, несмотря на их участие в Голодных Играх. У них больше еды и лучшие жилищные условия. После Темного Времени и мнимого уничтожения Тринадцатого, Дистрикт-2 стал новым центром обороны Капитолия, хотя для всех он оставался домом национальных каменоломен, так же как Тринадцатый в свое время был известен за добычу графита. Дистрикт-2 не только разрабатывает оружие, но и тренирует и поставляет в другие дистрикты Миротворцев.
- То есть... некоторые Миротворцы родились во Втором? - спрашиваю я. - Я думала, они все из Капитолия.

Плутарх кивает.
- Предполагается, что вы так и будете думать. И некоторые действительно из Капитолия. Но его население не смогло бы обеспечить силы такого размера. К тому же граждане Капитолия не горят желанием обрекать себя на скучную жизнь постоянных лишений. Двадцать лет на посту Миротворца, ни семьи, ни детей. Некоторые поступают на службу, потому что это престижно, другие — в качестве альтернативы наказанию. Например, вступишь в ряды Миротворцев, и тебе простят долги. В Капитолии многие люди по уши в долгах, но не все из них годятся на военную службу. Поэтому мы обратились к Дистрикту-2 за дополнительным набором. Для них это шанс выбраться из нищеты и каменоломен. Им с детства прививают бойцовский склад ума. Ты же видела, как их дети стремятся стать трибутами.

Катон и Мирта. Брут и Энобария. Я видела их рвение и жажду крови.
- Но все остальные дистрикты на нашей стороне? - спрашиваю я.
- Да. Наша цель — захватить дистрикты один за другим, заканчивая Вторым, тем самым отрезая Капитолий от поставок продуктов. Затем, когда он ослабеет, мы вторгнемся в его владения, - объясняет Плутарх. - Это будет совершенно новое испытание. Но будем решать проблемы по мере поступления.
- Если мы выиграем, кто встанет во главе государства? - спрашивает Гейл.
- Все, - отвечаем ему Плутарх. - Мы сформируем республику, тогда жители каждого дистрикта и Капитолия смогут выбирать представителей, которые будут представлять их интересы в централизованном правительстве. Не смотрите так подозрительно: эта система раньше работала.

- В книгах, - бормочет Хеймитч.
- В книгах по истории, - поправляет его Плутарх. - И если наши предки смогли это сделать, сможем и мы.
Честно говоря, нашим предкам нечем похвастаться. Я имею ввиду, посмотрите, в каком состоянии они нас оставили — с войнами и разрушенной планетой. Очевидно, им было плевать на то, что будет с людьми, живущими после них. Но идея с республикой звучит как значительное улучшение нашего нынешнего правительства.
- А если мы проиграем? - спрашиваю я.

- Если мы проиграем? - Плутарх рассматривает облака, и на его губах появляется ироничная улыбка. - Тогда, думаю, в следующем году нас ожидают незабываемые Голодные Игры. Они всегда мне об этом напоминают, - он достает пузырек из своего жилета, вытряхивает несколько лиловых таблеток на ладонь и протягивает нам. - Мы назвали их «морник» в твою честь, Китнисс. Повстанцы не могут позволить себе нашего заключения. Но я обещаю, это будет совершенно безболезненно.
Я беру капсулу и не знаю куда ее деть. Плутарх тыкает пальцем мне в плечо на передней части левого рукава. Я присматриваюсь и вижу крошечный кармашек, который и защищает и маскирует таблетку. Даже если у меня будут связаны руки, я смогу наклонить голову и откусить ее.
Похоже, Цинна продумал все до мелочей.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: little_eeoyre, Bellissima
Редактор: Bellissima
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 5.

Еще одна сила, с которой нужно считаться. Еще один властный игрок, который решил использовать меня как пешку в своей игре, несмотря на то, что ничто никогда не идет по плану. Сначала распорядители Игр превозносят меня до небес, а затем низвергают оттуда из-за горстки ядовитых ягод. Затем президент Сноу, пытается использовать меня, чтобы погасить вспыхнувшее пламя восстания, да только от каждого моего шага оно разгорается все сильнее. Потом повстанцы, вытаскивают меня с помощью металлического гребка с арены и провозглашают Сойкой-пересмешницей, а сейчас пытаются справиться с потрясением, понимая, что я, возможно, не очень-то и хочу обрастать крыльями. И теперь вот Койн, со своей драгоценной горсткой ядерного оружия и слаженным механизмом Дистрикта-13, которая, наконец-то начинает догадываться, что ухаживать за Сойкой-пересмешницей гораздо сложнее, нежели изловить ее. Но она быстро поняла, что я действую сама по себе и не заслуживаю доверия. Она первая всенародно объявила, что я представляю угрозу.

Я пробегаю пальцами вдоль густого слоя мыльной пены в ванне. Хорошенько отмокнуть в воде – всего лишь первый шаг к обретению мной нового образа. Моей команде по подготовке предстоит нелегкая работа по превращению меня в нечто привлекательное, учитывая мои выжженные волосы, обгоревшую кожу и уродливые шрамы, - с тем, чтобы затем вновь выжечь мне волосы, поработать над кожей и нанести шрамы, но уже в более эстетичном варианте.
- Вернемся к ее изначальной красоте, - первым делом утром приказала Фалвия. – Начнем с этого. Изначальная красота – это то, как человек выглядит по утрам, едва встав с кровати, то есть естественно, но безупречно. Это значит, что у моих ногтей идеальная форма, но они не отполированы. Волосы мягкие и блестящие, но не уложены. Кожа гладкая и чистая, но на ней ни грамма косметики. Волосы и синяки на теле удалены, но так, что это не бросается в глаза. Полагаю, в мой первый день в Капитолии в качестве трибута, Цинна давал такие же указания. Единственное отличие – я была участником соревнований. А как мятежнице, думаю, мне нужно больше походить на саму себя. Но, похоже, у всенародной мятежницы есть собственные стандарты, которых она придерживается.

Сполоснув пену со своего тела, я поворачиваюсь и вижу ждущую меня наготове Октавию с полотенцем в руках. Без яркой одежды, тяжелого макияжа, окрашивающих веществ, драгоценностей и безделушек, которыми она раньше украшала волосы, она сильно отличается от той женщины, которую я знала в Капитолии.
Помню, как однажды она пришла с ярко-розовыми локонами, усеянными разноцветными мерцающими огоньками в виде мышей. Она рассказала мне, что у нее дома в качестве домашних животных живут несколько мышей. В то время эта мысль отталкивала меня, потому что, если только мы не умираем от голода – мы считаем мышей вредителями. Но, возможно, Октавия их любила, потому что они были маленькими, мягкими и пискливыми. Как она. Пока она меня вытирает, я пытаюсь привыкнуть к новой Октавии из Дистрикт-13. Ее настоящие волосы на удивление приятного каштанового цвета. Лицо у нее самое обычное, но очень приятное. Она моложе, чем я думала. Ей, быть может, чуть больше двадцати. Без накладных трехдюймовых ногтей ее пальцы оказываются чересчур короткими и непрерывно дрожат. Я хочу сказать ей, что уже все в порядке и я позабочусь о том, чтобы Койн больше никогда не причинила ей вреда. Но разноцветные синяки, раскрасившие ее болезненно бледную кожу, напоминают мне лишь о моей собственной беспомощности.

Флавий тоже кажется бесцветным без своей привычной красной помады и яркой одежды. Однако он, каким-то образом, снова оказался в своих оранжевых кудряшках. Кто изменился меньше всех, так это Вения. Ее волосы цвета морской волны лежат ровно, а не топорщатся в виде спаек и можно увидеть отрастающие серые корни. Тем не менее, в ней всегда больше всего поражали ее золотистые татуировки, а они остались точно такими же золотистыми и потрясающими. Она подходит и забирает полотенце из рук Октавии.
- Китнисс не собирается нам вредить, - тихо, но твердо говорит она ей. – Китнисс даже не знала, что мы здесь. Теперь все обойдется. – Октавия слабо кивает, но так и не осмеливается поднять на меня глаза.

Вернуть мне изначальную красоту оказывается совсем непросто, даже при наличии расширенного арсенала средств, принадлежностей и инструментов, которые Плутарх столь предусмотрительно захватил с собой из Капитолия. У моей команды подготовки все получается просто отлично, но лишь до того, как они пытаются разобраться с тем местом на моей руке, откуда Джоанна извлекает датчик слежения. Ни одна бригада медиков не выглядела бы столь сосредоточенной, пытаясь замаскировать зияющую рану на моей руке. Теперь у меня на руке шероховатый, неровный, бугрящийся шрам по форме и размеру напоминающий яблоко. В обычных условиях его бы скрывал длинный рукав, но в костюме Сойки, который сделал Цинна, рукава оканчиваются чуть выше локтя. Это вызывает у Фалвии и Плутарха такую обеспокоенность, что они начинают спорить. Могу поклясться, один вид моего шрама вызывает у Фалвии рвотный рефлекс. Для одной из тех, кто работает с Распорядителем Игр, она на редкость чувствительна. Но, полагаю, привыкла видеть неприятные вещи только на экране.

-Все и так знают, что здесь у меня шрам, - угрюмо говорю я.

- Знать и видеть – разные вещи, - говорит Фалвия. – И он определенно противный. Мы с Плутархом подумаем об этом за обедом.

- Все будет хорошо, - говорит Плутарх, пренебрежительно махнув рукой. – Может быть, браслет на руку или что-нибудь другое. – Я одеваюсь, чувствуя отвращение; теперь я могу отправиться в столовую. Моя команда подготовки жмется в кучу возле двери.

- Вам принесут еду сюда? – спрашиваю я.

- Нет, - говорит Вения. – Мы должны идти в столовую.

Я вздыхаю про себя, представляя, как вхожу в столовую следом за этой троицей. Но на меня и так постоянно кто-нибудь пялится. Поэтому это всего лишь небольшое дополнение к тому, что обычно со мной происходит. – Я покажу вам, где находится столовая, - говорю я. – Идём.

Взгляды украдкой и чуть слышное перешептывание, обычно сопровождающие мое появление, ничто по сравнению с реакцией, вызванной причудливым видом моей команды. Разинутые рты, показывающие на них пальцы, восклицания.
– Просто не обращайте на них внимания, - говорю я команде подготовки. Опустив глаза, они автоматически идут за мной вдоль очереди, принимая миски сероватой рыбой, тушеной бамией и стаканы с водой.

Мы занимаем места за столом, рядом с группой из Шлака. Они демонстрируют немного больше сдержанности, чем люди из Тринадцатого, хотя, возможно, просто от смущения. Ливи, которая была моей соседкой ещё в Двенадцатом, осторожно здоровается с ними, а мать Гейла, Хейзел, которая должно быть, знает об их заточении, поднимает ложку с тушеной бамией. – Не волнуйтесь, - говорит она. – Оно вкуснее, чем кажется.

Но самую большую поддержку нам оказывает Пози, пятилетняя сестренка Гейла. Она подбегает к Октавии и неуверенно дотрагивается до ее кожи пальчиком.
- У вас зеленая кожа. Вы больны?
- Все дело в моде, Пози. Как красить губы помадой, - говорю я.
- Предполагалось, что это будет красиво, - шепчет Октавия, и я вижу слезы, готовые упасть с ее ресниц. Пози удовлетворена таким ответом и как ни в чем не бывало говорит: - Я думаю, ты была бы симпатичной с любым цветом кожи.
На губах Октавии появляется крошечное подобие улыбки.
- Спасибо.
- Если вы действительно хотите произвести на Пози впечатление, вам придётся покрасить себя в ярко-розовый, - говорит Гейл, ставя поднос рядом со мной. – Это её любимый цвет. – Пози хихикает и бежит обратно к своей матери. Гейл указывает головой на миску Флавия. – Я бы не стал позволять этому остывать. На консистенции это отражается не самым лучшим способом.

Все принимаются за еду. У бамии не такой уж и плохой вкус, но она определенно слишком густая, с чем сложно смириться. Чтобы проглотить хотя бы одну ложку, тебе нужно как минимум три раза усиленно сглотнуть, прежде чем она соизволит сдвинуться с места. Гейл, обычно неразговорчивый во время еды, прилагает все усилия, чтобы поддержать беседу, расспрашивая о моем новом образе. Я-то знаю, что он таким образом пытается сгладить острые углы. Вчера вечером мы поспорили после того, как он предложил мне не оставлять Койн никакого иного выбора, кроме как принять мое требование гарантировать безопасность в случае нашей победы и так, чтобы это выглядело как ее собственное решение.
- Китнисс, она главная в этом Дистрикте. Она не сможет этого сделать, если это будет выглядеть так, будто она действует под твоим давлением.
- Хочешь сказать, она не выдержит любого несогласия, даже если это справедливо, - парировала я.
- Я хочу сказать, что ты ставишь её в непростое положение. Заставляя ее дать Питу и другим иммунитет, когда мы даже не знаем, какой именно ущерб это может принести – уверенно сказал Гейл.
- То есть я всего лишь должна согласиться с планом и лишить остальных трибутов шанса выжить? Не то чтобы это так уж важно, тем более, мы и так это сделаем! – Сказала я и захлопнула дверь у него перед лицом. Я не села с ним за завтраком, а когда утром Плутарх отсылал его на тренировку, не сказала ему ни слова. Знаю, он так говорил со мной лишь потому, что беспокоится обо мне, но мне нужно, чтобы он был на моей стороне, а не на стороне Койн. Как он может этого не понимать?

После обеда, согласно нашему расписанию, я и Гейл отправляемся в спецотдел по обороне, чтобы встретиться там с Бити. Мы едем в лифте, и Гейл, наконец-то, обращается ко мне: - Все еще злишься. – А ты все еще не извиняешься, - парирую я в ответ.
- Я по-прежнему настаиваю на том, что сказал. Или ты хочешь, чтобы я солгал? – спрашивает он.
- Нет, я хочу, чтобы ты всё переосмыслил и пришёл к правильному мнению, - говорю я ему. На это он лишь смеется в ответ. Нет, так нельзя. Это не дело, пытаться диктовать Гейлу то, что он должен думать. И в этом, если быть честной, основная причина, по которой я так ему верю.

Этаж Спецотдела Обороны находится почти так же глубоко внизу, как и подземелье, в котором мы нашли группу подготовки. Это куча комнат, заставленных компьютерами, лабораториями, научным оборудованием и испытательными полигонами.
Когда мы спрашиваем о Бити, нас отправляют блуждать по лабиринту, прежде чем мы утыкаемся в огромное витринное стекло. За ним находится первая самая прекрасная вещь, которую я вижу в закрытом Дистрикте 13: имитация луга, заполненного настоящими деревьями, цветущими растениями и живыми колибри. В центре луга, в кресле-каталке, неподвижно сидит Бити и разглядывает ярко-зеленую птичку, которая собирает нектар с большого оранжевого цветка. Он провожает глазами улетающую птичку и в этот момент видит нас. Бити приветственно машет нам рукой, приглашая присоединиться к нему внутри.

Воздух прохладный и вполне пригодный для дыхания, а не влажный и удушливый, как я предполагала. Со всех сторон доносится шуршание маленьких крылышек, которые я обычно путала со звуком от насекомых в наших лесах. Мне приходится удивляться, думая о том, какая счастливая случайность поспособствовала тому, чтобы здесь появилось настолько приятное место.
Бити все ещё бледен, но его глаза за неуклюжими очками светятся от радости. – - Разве они не прекрасны? Тринадцатый много лет занимается изучением их аэродинамики. Прямой и обратный полёт, скорость до шестидесяти миль в час. Если бы я мог создать тебе такие же крылья, как у них, Китнисс!
- Сомневаюсь, что смогу управляться с ними, Бити, - смеюсь я.
- Одну секунду, сейчас увидишь. Вы можете подстрелить колибри из лука? – спрашивает он.
- Никогда не пробовала. На них не так уж много мяса, - отвечаю я.
- Нет. И вы не единственные, кто убивает ради охоты, - говорит он. – Хотя, уверен, в них не так-то легко попасть.
- Может быть, вы могли бы заманить их в ловушку, - говорит Гейл. Его лицо принимает то отстраненное выражение, которое у него обычно возникает тогда, когда он раздумывает над каким-нибудь решением.
– Возьмите сеть с очень мелкими ячейками. Огородите территорию и оставьте вход в пару квадратных футов. Сделайте внутри приманку с цветным нектаром. Пока они едят, закройте входное отверстие. Они полетят прочь от шума, и тогда угодят в сеть.
- Сработает? – спрашивает Бити.
- Не знаю. Это просто идея, - говорит Гейл. – Они могут перехитрить.
- Могут. Но вы играете на их природных инстинктах – улетать от опасности. Мысли, как твоя жертва… вот тогда ты найдёшь их слабые места, - говорит Бити.

Я вспоминаю кое-что, о чем не люблю думать. При подготовке к Двадцатипятилетию Подавления, я видела запись, на которой Бити, еще совсем мальчишка, соединял два провода, убивших током компанию детей, которые охотились за ним. Тела, бьющиеся в конвульсиях, причудливые выражения лиц. В те моменты, которые привели Бити к победе в старых Голодных Играх, он видел лица тех, кому пришлось из-за этого умереть. Мы все действовали только в порядке самообороны...
Внезапно мне хочется уйти из комнаты с колибри до того, как кто-то из них угодит в сеть.
– Бити, Плутарх сказал, что у тебя что-то для меня есть.
- Да, есть. Твой новый лук. – Он задает на ручке кресла ручной контроль и катится прочь из комнаты. Пока мы следуем за ним через изгибы и повороты Спецотдела Обороны, он рассказывает нам о кресле. – Я уже могу понемногу ходить. Но слишком быстро устаю. Так что в кресле мне легче передвигаться. Как там Финник?
- Он… у него проблемы с концентрацией, - отвечаю я. Я не хочу говорить, что у него полное психическое расстройство.
- Проблемы с концентрацией, да? – Бити мрачно улыбается. – Если бы вы знали, что пережил Финник за последние несколько лет, вы бы поняли, как замечательно, что он по-прежнему с нами. Скажи ему, что я работаю над его новым трезубцем, ладно? Чтобы немного его отвлечь.
Отвлечься, кажется, последнее, что нужно Финику, но я обещаю, что передам его сообщение.

Четверо солдат охраняют вход в зал, обозначенный отделом Спецвооружения. Проверка расписаний, отпечатанных на наших предплечьях, всего лишь предварительный шаг. У нас берут отпечатки пальцев, сетчатки глаз, образцы ДНК, и еще нам нужно пройти через специальные металлические детекторы. Бити приходится оставить свое кресло-каталку снаружи, но как только мы проходим все уровни безопасности, ему предоставляют другое. Происходящее кажется мне абсурдом: я не представляю, как кто-нибудь, представляющий угрозу Правительству, сможет проникнуть в Дистрикт-13, учитывая их охрану. Или же такие меры предосторожности были введены лишь недавно, с притоком большого числа беженцев?

У дверей склада мы встречаемся со вторым этапом проверки опознания – как если бы мой ДНК мог измениться за время, потраченное на то, чтобы пройти двадцать ярдов по коридору – и, наконец, нас допускают к коллекции оружия. Должна признать, от арсенала у меня перехватывает дыхание. Ряды огнестрельного оружия, гранатометов, взрывчатки, бронированного транспорта. – Конечно же, Воздушно-Десантная Дивизия располагается отдельно, - говорит нам Бити.
- Конечно, - вторю я, как будто это само собой разумеется. Я не знаю, где бы могли бы найти своё место в этом высокотехнологичном оборудовании простые лук и стрелы, но затем мы наталкиваемся на стену смертоносного оружия – снаряжение стрелка из лука. На тренировках я игралась с большим количеством Капитолийского оружия, но ни одно из них не предназначалось для военных действий. Я сосредотачиваю всё своё внимание на луке смертельного действия, так нагруженном всякой оптикой и техническими новинками, что уверена - я даже не смогу его поднять, не то что стрелять.
- Гейл, может быть ты хочешь опробовать некоторые из них, - говорит Бити.
- Серьезно? – спрашивает Гейл.
-Для боя, тебе, конечно же, выдадут оружие. Но, если в пропо ты выступишь как один из команды Китнисс, кому-то из вас нужно выглядеть поэффектнее.. Я подумал, что ты, возможно, захочешь выбрать себе оружие сам, - говорит Бити.
- Да, хотелось бы. – Руки Гейла смыкаются вокруг того самого лука, который минуту назад привлек моё внимание, и поднимают его на плечо. Он нацеливает его в разных направлениях комнаты, заглядывая через оптический прицел.
- Это кажется не очень справедливым по отношению к оленю, - говорю я.
- Не будем осваивать его на оленях, не так ли? – спрашивает он.
- Я вернусь, - говорит Бити. Он набирает на панели код, и открывается небольшая дверь. Я смотрю, пока он не исчезает и за ним не закрывается дверь.
- Итак, для тебя это было бы легко? Применить это на человеке? – спрашиваю я.
- Я этого не говорил. – Гейл опускает лук на свою сторону. – Но если бы у меня было оружие, которое могло бы остановить то, что я увидел в Двенадцатом… если бы у меня было оружие, которое могло бы удержать тебя от арены… я бы использовал его.
- Я тоже, - признаю я. Но я не знаю, что сказать ему о последствиях убийства человека. О том, что это навсегда остается с тобой.

Бити въезжает в комнату с высокой, прямоугольной коробкой, неуклюже расположенной между подножкой и его плечом. Он останавливается и протягивает ее ко мне – Для тебя.
Я ставлю коробку на пол и открываю защелки на одной стороне. Крышка бесшумно открывается. Внутри коробки, на подушке из жатого темно-бордового бархата, лежит великолепный черный лук.
– Да, - в восхищении шепчу я. Я осторожно поднимаю его в воздух, чтобы полюбоваться совершенным соотношением, элегантным дизайном и изогнутыми деталями, которые намекают на крылья, распростертые в полете. Там что-то ещё. Я должна удерживать его неподвижно, чтобы убедиться, что мне не кажется. Нет, лук в моих руках живой. Я прижимаю его к моей щеке и ощущаю легкий гул, распространяющийся по костям моего лица. – Что он делает? – спрашиваю я.
-Здоровается, - с усмешкой объясняет Бити. – Он услышал твой голос.
- Он распознаёт мой голос? – спрашиваю я.
- Только твой, - говорит он. – Видишь ли, они хотели, чтобы я сконструировал лук, основанный только на внешнем виде. Как часть твоего костюма, понимаешь? Но я подумал, что это пустая трата времени. Хочу сказать, что, если тебе когда-нибудь понадобиться им воспользоваться? Не просто, как модным аксессуаром. Вот так я ушел за пределы простого и направился внутрь своего воображения. Однако лучше объяснить на практике. Хочешь его опробовать?

Нам хочется. Для нас уже подготовлено стрельбище. Стрелы, что спроектировал Бити, не менее поразительны, чем сам лук. Я могу стрелять дальше, чем на сто ярдов. Разнообразные стрелы – острые как бритва, зажигательные, взрывчатые – превращают лук в универсальное оружие. Каждая из них опознаваема по характерно окрашенному древку. У меня есть возможность при помощи голоса отключить ту или иную опцию лука в любое время, да только я понятия не имею, зачем мне это может понадобится. Все, что для этого нужно – лишь произнести «Спокойной ночи». После этого лук выключается, до тех пор, пока я голосом не пожелаю включить его снова.

Оставив Бити и Гейла позади, я в хорошем настроении возвращаюсь к команде подготовки. Я терпеливо переношу оставшуюся часть покраски и надеваю свой костюм, который теперь включает в себя окровавленную повязку на шраме на руке, чтобы указать, чтобы я участвовала в последних боевых действиях. Возле моего сердца Вения прикрепляет брошку Сойки-пересмешницы.

Я беру свой лук и колчан нормальных стрел, сделанных Бити, зная, что мне никогда не позволят воспользоваться ими. Затем мы выходим на звуковую сцену, где я, кажется, провожу несколько часов стоя, пока они поправляют макияж, освещение и степень задымления.

В конце концов, приказаний, подающихся от людей в таинственной застекленной кабинки посредством интеркома, становится всё меньше и меньше. Фалвия и Плутарх все больше рассматривают меня и все меньше указывают на недочеты. Наконец, на съёмочной площадке становится тихо. Целых пять минут меня просто разглядывают. Затем Плутарх говорит:
- Думаю, все готово.

Я смотрю на монитор. Они воспроизводят последние несколько минут записи, и я вижу на экране женщину. Она кажется более статной, более внушительной, чем я. Ее лицо испачкано, но тем не менее сексуально. Брови черные и вызывающе приподняты. Струйки дыма – предполагается, что ее вот-вот потушили или она готова заполыхать огнем – поднимаются от ее одежды. Я не знаю, что это за женщина.

Финник, который в течение нескольких часов бродил вокруг аппаратуры, подходит ко мне сзади и говорит с намеком на прежний юмор:
- Они захотят либо убить тебя, либо поцеловать, либо же быть тобой.

Все так взволнованы, так довольны своей работой. Близится время обеденного перерыва, но все настаивают на том, чтобы продолжить. Завтра мы займемся речами и интервью; а также моим участием в повстанческих битвах. Сегодня им хочется сделать еще один слоган, всего лишь одну строчку, из которой они сделают короткое пропо, чтобы показать его Койн.
- Люди Панема, мы сражаемся, мы рискуем, мы жаждем справедливости! – Вот эта строчка.

Кстати, могу сказать, они преподносят ее так, словно месяцами, а то и годами, работали над ней и по-настоящему гордятся этим. Для меня же эта фраза труднопроизносима. И неестественна. Представить не могу, чтобы я сказала это в реальной жизни – что ж, по крайней мере, я повеселюсь: произнесу все с капитолийским акцентом. Точно так же, как мы с Гейлом обычно изображаем Эффи Бряк « И пусть удача всегда будет на вашей стороне!». Но Фалвия говорит мне в лицо, описывая битву, в которой я только что участвовала; рассказывая о том, что нас окружают мертвые тела моих товарищей по оружию и чтобы объединить остальных, я должна повернуться к камере и прокричать в нее этот слоган!

Меня подталкивают к моему месту и дымовая машина начинает работать. Кто-то требует тишины, камера вращается и я слышу «Мотор!» Поэтому я поднимаю над головой лук и со всей яростью, на какую способна, кричу «Люди Панема, мы сражаемся, мы рискуем, мы жаждем справедливости!»

На съемочной площадке тишина. Она длится. И длится.

Наконец раздается треск интеркома и студию заполняет язвительный смех Хейтмитча. Он довольно долго сдерживается, а затем произносит:

- И вот так, друзья мои, умирает революция.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

[~TRISTIA~]

Мое или  Tenara

Исходники взяты: ©

@темы: коллажи, обои, баннеры

---

[~TRISTIA~]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[~TRISTIA~]

Много классного арта с одной актрисой Imogen Poots в роли Кит

sherlocks

shywave

shywave

by buzzlookanalien

запись создана: 06.09.2010 в 10:11

@темы: коллажи, обои, баннеры

---

[~TRISTIA~]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[~TRISTIA~]

Кристен Стюарт в "Голодных Играх"?

Как мы недавно сообщали вам, Дэвид Слейд является одним из претендентов на место режиссера "Голодных Игр", но, вероятно, он может оказаться не единственным "Сумеречным" представителем, который внесет свою лепту в этот проект.
Теперь, когда мы уже знаем наверняка, что роль Лисбет Саландер в адаптации "Девушка с татуировкой дракона", исполнит не Кристен Стюарт появились новые слухи об ее очередном проекте. На этот раз "Голодные Игры".
"Голодные Игры" - это популярная трилогия Сьюзен Коллинз, ставшая очередным бестселлером. И во всех списках кандидатов на роли в этом проекте упоминается и Кристен Стюарт.
Эй, ребята, может там и для Паттинсона местечко найдется?
©

@темы: статьи, кастинг, Фильм "голодные игры"

---

[NatureIsLove]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Новости об экранизации

[rusalk@]

Deadline пишет, что на следующей неделе решится вопрос с режиссёром экранизации книги "Голодные игры" — первой в трилогии от Сьюзен Коллинз.

Сейчас студия Lionsgate получила адаптированный автором и подправленный Билли Рэйем сценарий и обрабатывает трёх потенциальных кандидатов — Гарри Росса, Сэма Мендеса и Дэвида Слэйда.

"Голодные игры" часто сравнивают с "Сумерками" Стефани Майер, но их общие черты начинаются и заканчиваются на размерах армии поклонников практически всех возрастов (только всю трилогию — "Голодные игры", "И вспыхнет пламя" и "Пересмешник" — не стыдно читать парням).

Действие книг разворачивается в будущем. На месте, где когда-то располагались Соединенные Штаты Америки, теперь стоит нация Панем — развитая Столица, окруженная двенадцатью бедствующими районами. Столица правит жестоко и беспощадно, принуждая районы выставлять двух участников для ежегодных "Голодных игр" — своеобразных гладиаторских боев насмерть в прямом телеэфире.

Главная героиня повествования — 16-летняя Кэтнисс Эвердин, которая подписывает себе смертный приговор, когда решает занять место своей сестры на Играх. Имея кое-какие навыки выживания, Кэтнисс может рассчитывать на победу, но для этого ей придется пожертвовать человечностью, любовью и остальным моральным багажом.

(с) kino-govno.com

@темы: Фильм "голодные игры", режиссер Гэри Росс, новости

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru
Переводчик: Иришечка
Редактор: gazelle
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 4.

Вонь немытых тел, застоявшейся мочи и прочей заразы просачивалась сквозь завесу из антисептика. Три фигуры, узнаваемые только благодаря их чересчур яркому выбору образов - на лицо Вении нанесены золотые татуировки. Длинные рыжие спиралевидные локоны Флавия. Упругая кожа Октавии, которая теперь заметно обвисла, словно её тело сдувшийся шарик.

Увидев меня, Флавий и Октавия отступают от кафельной стены, словно ожидают нападения, хотя я никогда не причиню им вреда. Мои недобрые мысли были худшим преступлением против них, да и те я держала при себе, так почему же они мне аукнулись?

Охране было велено выпроводить меня, но судя по доносившимся звукам потасовки, я поняла, что Гейл как-то задержал их. Чтобы заполучить ответы, я пересекаю комнату и подхожу к Вении, которая всегда была самой сильной из них. Я приседаю на корточки и беру ее ледяные руки, тут же сжавшие мои, словно тиски.

- Что случилось, Вения? - спрашиваю я. – Что вы здесь делаете?

- Они забрали нас. У Капитолия, - говорит она осипшим голосом.

Плутарх входит следом за мной. – Какого черта здесь происходит?

- Кто забрал вас? - допытываюсь я.

- Люди, - сбивчиво отвечает она, - ночью, когда ты сбежала.

- Мы подумали, что, возможно, тебе будет удобнее работать с твоей постоянной командой, - говорит Плутарх позади меня.

- Цинна попросил об этом.

- Цинна попросил об этом? - рычу я.

Потому что знаю одно – Цинна никогда бы не допустил такого жестокого обращения с этой троицей, к которой относился с добротой и терпением.

- Почему с ними обращаются так, словно они преступники?

- Я честно не знаю, – что-то в его голосе заставляет меня поверить ему, и бледное лицо Флавия подтверждает его слова.

Плутарх поворачивается к охраннику, только что появившемуся в дверях, а следом за ним - Гейл. – Я лишь сказал им, что они арестованы. За что их они наказаны?

- За кражу еды. Мы должны были задержать их после происшествия с хлебом, - говорит охранник.

Брови Вении сошлись на переносице, будто она пыталась осмыслить услышанное. – Никто и ничего нам не сказал. Мы были очень голодны. И ведь она взяла всего лишь кусочек.

Октавия начинает рыдать, заглушая всхлипы своей рваной туникой. Я думаю о том, как выжила первое время на арене - Октавия тайком, под столом, передала мне рулет, потому что не могла смотреть, как я голодаю. Я медленно подхожу к ее трясущейся от рыданий фигурке.

– Октавия? - прикасаюсь к ней, и она вздрагивает. - Октавия? Всё будет хорошо. Я вытащу тебя отсюда, хорошо?

- Это опасно, - говорит Плутарх.

- А все потому, что они взяли кусок хлеба? – спрашивает Гейл.

- Это уже не первое их нарушение. Их предупреждали. Но, тем не менее, они снова украли хлеб, - охранник на мгновение замолчал, словно размышляя над их судьбой. – Вам не позволено брать хлеб.

Я не могла заставить Октавию открыть лицо, но сейчас она приподнимает голову. Кандалы на ее запястьях сдвигаются на несколько сантиметров, открывая свежие раны.

- Я отведу вас к своей матери, - говорю я и обращаюсь к охраннику: - Освободите их.

Он качает головой. – Я не уполномочен.

- Освободите их! Сейчас же! – кричу я.

Он выходит из себя. Обычные граждане не обращаются к нему таким образом. – У меня нет ордера на освобождение. И ты не имеешь права…

- Сделай это от моего имени, - говорит Плутарх. – Все равно мы приехали забрать этих троих. Они нужны отделу Спецвооружения. Всю ответственность я беру на себя.

Охранник удаляется, чтобы куда-то позвонить. Возвращается он со связкой ключей. Подготовительная команда была вынуждена находиться в одном положении так долго, что даже после того, как кандалы сняли, они с трудом могут идти. Гейл, Плутарх и я помогаем им. Флавий наступает на металлическую решетку над круглым отверстием в полу, и у меня скручивает живот, когда я догадываюсь, для чего в этой комнате нужен сток - в него с помощью шланга смывали с белых плиток пятна человеческих страданий.

В больнице я нахожу свою мать – лишь ей одной я могу доверить заботу о них. У нее уходит меньше минуты на то, чтобы разместить всю троицу, учитывая их нынешнее состояние, но на ее лице застывает маска ужаса. И я знаю, что не из-за вида изуродованных тел: в Двенадцатом Дистрикте она сталкивалась с подобным ежедневно, а от осознания того, что такого рода вещи происходят и в Тринадцатом.

Мою маму пригласили работать в больницу, но воспринимали ее скорее как медсестру, нежели врача, несмотря на ее значительный опыт в лечении людей. Тем не менее, никто не помешал ей определить наше трио в смотровую, чтобы оценить тяжесть их травм. Я сажусь на скамейку рядом с входом в больницу, ожидая ее вердикта. По их телам она сможет понять, насколько серьезные раны им нанесли.

Гейл садится рядом и обнимает меня за плечи. – Она поставит их на ноги, – я киваю, задаваясь вопросом, не вспоминает ли он сейчас о той жестокой порке, которой его подвергли в Двенадцатом.

Плутарх и Фалвия присаживаются на скамейке напротив, но никак не комментируют состояние моей подготовительной команды. Если им ничего не известно о жестоком обращении с ними, тогда почему они не предпринимают никаких действий от лица Президента Койн? Я решаю подтолкнуть их.

- Полагаю, мы все должны взять это на заметку, - говорю я.

- Что? Нет. Что ты имеешь в виду? – спрашивает Фалвия.

- Наказание моей подготовительной команды – это предупреждение, - говорю я ей. – И не только мне. Но и вам тоже. О том, в чьих руках, на самом деле, контроль над ситуацией, и что произойдет, если ее ослушаться. И если у вас имеются какие-либо заблуждения относительно существующей власти, то я развею их прямо сейчас. По-видимому, принадлежность Капитолию здесь не защищает. Быть может, это даже необходимо.

- Нельзя сравнивать Плутарха, который поднял повстанческое восстание с этими… тремя косметологами, - ледяным тоном возражает Фалвия.

Я пожимаю плечами. – Ну если это ты говоришь, Фалвия. Но что случится, если ты окажешься в стане врагов Койн? Мою подготовительнуя команду похитили. По крайней мере, они могут надеяться, что хоть на один день вернутся в Капитолий. Гейл и я сможем жить в лесах. А вы? Куда побежите вы вдвоем?

- Не исключено, что в военной стратегии мы имеем чуть более важное значение, чем ты думаешь, – равнодушно отвечает Плутарх.

- Ну конечно, так и есть. Трибуты тоже были очень важны для Игр. До поры до времени, - говорю я. - И тогда мы стали абсолютно ненужными, ведь так, Плутарх?

Больше мы ничего не говорим. Мы ждем в тишине до тех пор, пока моя мать не находит нас.

– С ними все будет в порядке, - сообщает она. – Нет никаких тяжких телесных повреждений.

- Хорошо. Превосходно, - говорит Плутарх. – Как скоро они смогут приступить к работе?

- Вероятно, завтра, - отвечает она. – Но будьте готовы к некоторый эмоциональной нестабильности, после всего, через что им пришлось пройти. Они были совсем не готовы ни к чему подобному, учитывая их жизнь в Капитолии.

- Как и все мы, – говорит Плутарх.

То ли потому, что моя подготовительная команда была выведена из строя, то ли потому, что я сама была на грани, Плутарх освободил меня от обязанностей Сойки-пересмешницы на весь день. Мы с Гейлом пошли на обед, где нам подали фасоль, тушеный лук, кусок хлеба и стакан воды. После рассказа Вении хлеб застревает у меня в горле, так что его остатки я перекладываю на поднос Гейла. Мы немногословны во время обеда и, как только наши миски пустеют, Гейл закатывает рукав, дабы проверить свой график. – Сейчас у меня тренировка.

Я закатываю свой рукав и подношу свою руку к его. – У меня тоже, – я помню, что тренировка сейчас приравнивается к охоте.

Мое желание уйти в лес хотя бы на пару часов берет верх над текущими проблемами. Возможность отвлечься на зелень и солнечный свет, несомненно, поможет мне разобраться в своих мыслях. Как только мы минуем главные коридоры, Гейл и я, словно школьники, наперегонки несемся к складу с оружием, а когда финишируем, я замечаю у себя одышку и головокружение. Напоминающие мне, что я не окончательно восстановилась. Охрана выдает нам наше старое оружие, а также ножи и мешок, который заменяет охотничью сумку. Я позволяю им прикрепить прибор слежения к моей лодыжке и пытаюсь делать вид, будто слушаю их, когда они объясняют, как пользоваться ручным коммуникатором. Единственное, что я помню – он похож на часы – и мы должны вернуться в Тринадцатый в указанное время, иначе нас лишат охотничьих привилегий. И я приложу все усилия для соблюдения этого – единственного - правила.

Мы выходим наружу, на большой огороженный полигон у кромки леса. Охрана без комментариев открывает хорошо смазанные ворота. Было бы невероятно трудно протискиваться через свою же изгородь – забор тридцати футов в высоту, увенчанный колючей проволокой и постоянно жужжащими проводами с подключенным к ним электричеством. Мы идем по лесу до тех пор, пока забор не исчезает из виду. На небольшой полянке мы останавливаемся и запрокидываем головы, греясь в лучах солнца. Раскинув руки в разные стороны, я медленно кружусь, и окружающий мир непрерывно вращается вокруг меня.

Недостаток дождей, который я наблюдала в Двенадцатом, сгубил также и местную растительность, почти полностью лишив деревья листвы, сотворив из них хрустящий под ногами ковер. Мы снимаем нашу обувь. Моя мне в любом случае не по размеру, на так как в Тринадцатом ничего не пропадает зазря, я ношу пару, из которой кто-то уже вырос. По-видимому, кто-то из нас ходит крайне забавно, потому что изношены они как-то неправильно.

Мы охотимся, как в старые времена, в тишине - для общения друг с другом слова не нужны, потому что здесь, в лесу, мы двигаемся как две части одного целого. Предугадывая движения другого, мы прикрываем друг другу спину. Сколько прошло? Восемь месяцев? Девять? С тех пор как мы были свободны? Но это не совсем то же самое, учитывая все, что произошло, наличие датчиков на наших щиколотках и тот факт, что отдыхать подобным образом мне придется часто. Но в настоящее время это единственно возможное для меня подобие счастья.

Животные тут недостаточно осторожны. Им требуется некоторое время, чтобы понять - этот незнакомый им запах означает смерть. Через полтора часа у нас на руках дюжина разнообразной добычи: зайцы, белки и индейки. И закончив охоту, мы решаем провести оставшееся время на берегу пруда, который, должно быть, подпитывается подземным источником, поскольку вода в нем холодная и сладкая.

Когда Гейл предлагает выпотрошить дичь, я не возражаю. Кладу на язык несколько листьев мяты, закрываю глаза и, оперевшись спиной о камень, растворяюсь в звуках. Позволяю палящему дневному солнцу гулять по моей коже, почти в полном покое, до тех пор, пока голос Гейла не нарушает его. – Китнисс, почему ты так беспокоишься о своей подготовительной команде?

Я открываю глаза, надеясь увидеть, что он шутит, но он с гневным взглядом потрошит зайца. – А почему я не должна?

- Хм. Вот смотри. Потому что весь прошедший год они потратили на то, чтобы заставить тебя убивать? – предполагает он.

- Все гораздо сложнее. Я знаю их. Они не злые и не жестокие. Они даже не слишком умные. Обидеть их - все равно что обидеть ребенка. Они не понимаю… в смысле, они не знают… - я путаюсь в собственных словах.

- Чего они не знают, Китнисс? – спрашивает он. – Что Трибуты - не твое трио уродов, а те почти дети, которые вовлечены во все это - вынуждены сражаться до смерти. Что ты шла на ту арену для развлечения людей? Это страшная тайна Капитолия?

- Нет, но они не смотрят на это так, как мы, - говорю я. - Они в этом выросли и…

- Ты их еще и защищаешь? – одним быстрым движением он срывает кожу с зайца.

Это причиняет острую боль, потому что я на самом деле их защищаю, и это нелепо. Я пытаюсь найти этому логическое объяснение. – Думаю, я буду защищать любого, с кем обойдутся так же, как с ними из-за куска хлеба. Может быть, это напоминает мне о том, что случилось с тобой из-за индейки!

И тем не менее, он прав. И правда странно, что я так сильно переживаю за свою подготовительную команду. Я должна ненавидеть их и желать, чтобы их вздернули на виселице. Но они такие беспомощные, и принадлежат Цинне, а он был на моей стороне, верно?

- Я не хочу спорить, - говорит Гейл. – Но не думаю, что, наказав их за нарушение здешних правил, Койн хотела сообщить тебе что-то. Наверное, она думала, что ты воспримешь это как любезность, – он засовывает кролика в мешок и поднимается. – Нам пора выдвигаться, если мы хотим вернуться вовремя.

Я игнорирую его протянутую руку и, пошатываясь, поднимаюсь на ноги. – Хорошо.

На обратном пути никто из нас не проронил ни слова, но как только мы оказываемся за воротами, я думаю совсем о другом. Во время Двадцатипятилетия Подавления Октавия и Флавий вынуждены были уйти, потому что не могли перестать реветь из-за того, что я вернулась. И Вения с трудом смогла сказать "прощай".

- Я постараюсь и буду держать в голосе, что они… изменили тебя, - говорит Гейл.

- Постарайся, - говорю я.

Мы отдаём мясо Сальной Сэй на кухню. Её вполне устраивает Тринадцатый Дистрикт, даже несмотря на то, что - по ее мнению - поварам не достаёт воображения. Но женщина, пришедшая с аппетитной дикой собакой и ревенем, высушенном на солнце, связана по рукам и ногам.

Измученная охотой и отсутствием сна, я возвращаюсь в свою комнату и нахожу её совершенно пустой, и только тогда вспоминаю, что мы переехали из-за Лютика. Я поднимаюсь этажом выше и нахожу комнату Е. Она выглядит так же, как и триста седьмая, но с окном - два фута в ширину, восемь дюймов в высоту - по центру внешней стены. Оно закрывается тяжёлой металлической задвижкой, но сейчас она открыта, и кота нигде не видно. Я растягиваюсь на своей постели, луч полуденного солнца играет на моём лице. Следующее, что я помню - моя сестра будит меня для шестичасового собрания.

Прим говорит мне, что о собрании объявили после обеда. Все жители, за исключением тех, кто на важных заданиях, должны на нем присутствовать.

Мы идем в сторону Зала Заседаний, просторной комнаты, в которой легко могли бы уместиться тысячи людей. Могло показаться, что он был построен для большого приема и, возможно, именно здесь состоялось первое собрание перед эпидемии оспы. Прим спокойно тычет пальцем на последствия этой масштабной катастрофы: рубцы от оспы на телах людей, несколько изуродованных детей.

- Они здесь много страдали, - говорит она.

Но после сегодняшнего утра я не настроена жалеть Тринадцатый. - Не больше, чем мы в Двенадцатом, - говорю я.

Я вижу свою мать, возглавляющую группу способных передвигаться пациентов, все так же одетых в свои больничные рубашки и халаты. Среди них находится и Финник, пусть и в полубессознательном состоянии, но он по-прежнему шикарен. В руках у него кусок тонкой веревки, менее фута в длину, слишком короткой даже для него, свёрнутой в удобную петлю. Его пальцы автоматически и очень быстро связывают и развязывают многочисленные узлы, пока он осматривается вокруг. Вероятно, это часть его терапии.

Я подхожу к нему и говорю: - Привет, Финник, – он не замечает меня, поэтому я легонько толкаю его, привлекая внимание к себе. - Финник! Как ты?

- Китнисс, - говорит он, схватив мою руку. Думаю, он просто успокоился, увидев знакомое лицо. – Зачем нас здесь собрали?

- Я сказала Койн, что буду ее Сойкой-пересмешницей. Но я заставила ее пообещать, если победят повстанцы, обеспечить остальным трибутам неприкосновенность, - говорю я ему. – Прилюдно, так чтобы свидетелей было много.

- О, хорошо. Потому что я беспокоюсь за Энни. По незнанию, она может сказать что-то, что будет истолковано как предательство, - говорит Финник.

Энни. Ну и ну. Я совершенно забыла о ней. – Не беспокойся, я позабочусь об этом.

Я сжимаю руку Финника и смотрю прямо на трибуну в передней части зала. Койн взглянула на меня поверх листочка со своей речью, приподняв брови. – Мне нужно, чтобы вы добавили Энни Креста в список неприкосновенных, - говорю я ей.

Президент слегка хмурится. – Кто это?

- Она Финника Одейра… - кто? Я на самом деле не знаю, как ее представить. – Она - друг Финника Одейра. Из Четвертого Дистрикта. Еще один победитель. Она была арестована и доставлена в Капитолий во время взрыва арены.

- Оу, сумасшедшая девчонка. В этом нет необходимости, – говорит она. – У нас не принято наказывать кого-то из-за того, что он слабый.

Я думаю о сцене, которую наблюдала этим утром. Об Октавии, прижавшейся к стене. О том, что Койн и я имеем полярно разные представления о слабости. Но я говорю лишь: – Нет? Тогда не должно быть проблем с тем, чтобы добавить Энни.

- Хорошо, - соглашается президент, записывая имя Энни. – Ты хочешь быть здесь со мной, во время объявления? - я отрицательно качаю головой. – Мне так не кажется. Лучше поспеши и затеряйся в толпе. Я начинаю.

Я возвращаюсь к Финнику.

Слова - ещё одна вещь, которой не разбрасываются в Тринадцатом. Койн призывает публику к вниманию и говорит им, что я согласилась быть Сойкой-пересмешницей, что подготовлю остальных победителей: Пита, Джоанну, Энобарию и Энни, и что их пощадят за любое нарушение, которое они совершат на благо восстания. В гуле толпы я слышу неодобрение. Полагаю, что никто не сомневается в том, что я хочу быть Сойкой-пересмешницей. Так что их разозлила объявленная цена – помилование возможного противника. Я стою, равнодушная к враждебным взглядам, бросаемым в мою сторону.

Некоторое время президент не вмешивается во всеобщее волнение, после чего продолжает в свойственной ей оживленной манере. Только слова, которые вырываются из ее рта, для меня являются полной неожиданностью.

- Но в ответ на это беспрецедентное требование, Солдат Эвердин обещала посвятить себя нашему благому делу. Из этого следует, что любое отклонение от миссии – мотивом или поступком – будет рассматриваться, как нарушение сделки. Неприкосновенность будет отменена, и судьба четырех победителей решится согласно законам Тринадцатого Дистрикта. Как и ее собственная. Спасибо.

Другими словами – стоит мне нарушить правила, и все мы умрем.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru
Переводчик: Stasya-Nastya
Редактор: Bellissima
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 3.

В глазах Лютика, вернувшегося к своей работе ночного защитника Прим и лежащего в ее объятиях, отражается свет ночника, висящего над дверью. Прим крепко прижалась к матери. Спящие, они выглядят точь-в-точь как в утро той Жатвы, которая привела меня на мои первые голодные игры. У меня отдельная кровать, потому что мне нужно восстанавливать силы и потому что со мной никто не может спать – из-за ночных кошмаров и ерзаний.

Проворочавшись в кровати несколько часов, я, в конце концов, смиряюсь тем, что и эта ночь будет бессонной. Под зорким взглядом Лютика, по холодному полу, я на цыпочках крадусь к комоду.
В среднем ящике комода лежит моя казенная одежда. Все носят одинаковые серые брюки и заправленные в них рубашки. Под одеждой я храню несколько вещей, которые были со мной, когда меня забирали с арены. Моя брошь, в виде сойки-пересмешницы, память о Пите, золотой медальон с фотографиями моей мамы, Прим и Гейла внутри. Серебряный парашют, в котором лежит втулка для добывания сока из деревьев, и жемчужина, которую Пит подарил мне за несколько часов до того, как я отключила силовое поле. Дистрикт-13 конфисковал мой тюбик с мазью для кожи, чтобы использовать ее в больнице, а также мой лук и стрелы, так как оружие разрешено носить только охранникам. Мои лук и стрелы под надежной защитой хранятся на складе.

Я нащупываю в комоде лишь парашют и шарю пальцами внутри до тех пор, пока не дотрагиваюсь до жемчужины. Я сажусь на кровать, скрестив ноги по-турецки, и дотрагиваюсь гладкой поверхностью переливающейся жемчужины о свои губы. Не знаю почему, но меня это успокаивает. Словно сам Пит целует меня прохладными губами.
- Китнисс? - шепчет Прим. Она проснулась и смотрит на меня сквозь темноту. - Что с тобой?
- Ничего. Просто приснился плохой сон. Спи. – Автоматически говорю я. Чтобы защитить ее и маму, я ничего им не рассказываю.
Стараясь не разбудить маму, Прим выбирается из кровати с Лютиком на руках и садится рядом со мной. Она дотрагивается до моей руки, сжимающей жемчужину.
- Ты замерзла, - взяв еще одно одеяло с подножия кровати, она заворачивает нас троих в него, окружая меня своим теплом и теплом Лютика. - Ты можешь мне все рассказать, ты же знаешь. Я умею хранить секреты. Даже от мамы.
Она действительно исчезает. Та маленькая девчушка, с выбивающимся из пояса юбки, словно утиный хвостик, кусочком блузки, та, которой нужно было помогать доставать тарелки из буфета, и которая отпрашивалась, чтобы сбегать посмотреть в окно булочной на глазированные пироги. Время и горе заставили ее повзрослеть слишком быстро, по крайней мере, на мой взгляд, превращая ее в юную женщину, которая зашивает кровоточащие раны и знает, что наша мать принимает все слишком близко к сердцу.
- Завтра утром я соглашусь быть Сойкой, - говорю я ей.
- Потому что ты этого хочешь или потому что чувствуешь, что вынуждена? - спрашивает она.
Я недолго смеюсь.
- Полагаю, и то, и другое. Нет. Я этого хочу. Я должна, если это поможет мятежникам одержать победу над Сноу, - Я крепче сжимаю в кулаке жемчужину. - Просто… Пит. Я боюсь, что если мы победим, мятежники казнят его как предателя.
Прим задумывается над моими словами.
- Китнисс, я думаю, ты не понимаешь, насколько важна для благого дела. Важные люди, которые имею значение для всех – обычно получают то, что хотят. Если ты хочешь защитить Пита от мятежников, то ты сможешь.
Думаю, я действительно важна, раз они не боялись рискнуть ради меня, пройдя через множество проблем. Они возили меня в Дистрикт-12.
- Ты хочешь сказать… я смогу настоять на том, чтобы они предоставили Питу защиту? И им придется с этим согласиться?
- Я думаю, ты можешь настоять на чем угодно, и им придется согласиться, - Прим хмурит лоб. - Только как ты узнаешь, сдержат они свое слово или нет?

Я помню всю ложь Хеймитча, которую он говорил нам с Питом, чтобы мы делали то, что он хотел. Что остановит мятежников от того, чтобы сорвать нашу сделку? Устная клятва за закрытыми дверьми, даже заявление на бумаге - все это может легко потерять свою цену после войны. Ее существование или законность опровергнут. Любые свидетели в Штабе станут бесполезными. А может повернуться так, что они станут одними из тех, кто, возможно, подпишет Питу смертный приговор. Мне понадобится намного больше одного свидетеля. Мне понадобятся все, кто есть.
- Это должно произойти публично, - говорю я. Лютик взмахивает хвостом, что я принимаю за согласие. - Я заставлю Койн объявить об этом перед всеми жителями Тринадцатого.
Прим улыбается.
- О, хорошо. Это, конечно, не гарантия, но так им будет гораздо труднее отказаться от своих слов.
Я чувствую некоторое облегчение, которое наступает после того, как я принимаю окончательное решение.
- Мне бы стоило будить тебя гораздо чаще, утенок.
- Мне бы тоже этого хотелось, - говорит Прим. Она целует меня.
- Попробуй сейчас поспать, хорошо? – И я тут же засыпаю.

Утром я вижу, что сразу после завтрака в 7:00, следует собрание Штаба в 7:30, что меня полностью устраивает, поскольку я уже готова предъявить им свои требования. В столовой я провожу перед сенсором рукой с расписанием, на котором что-то вроде индивидуального номера. Пока я двигаю свой поднос вдоль металлической полки перед котлами с пищей, вижу перед собой самый обычный завтрак- миска с теплой кашей, чашка молока и небольшое количество фруктов или овощей. Сегодня пюре из репы. Все это доставляют с подземных ферм Тринадцатого Дистрикта. Я сижу за столом, выделенным для семей Эвердин и Хоторн, а также и некоторых других беженцев, и уплетаю еду, мечтая о добавке, которой здесь никогда не бывает. Они подходят к питанию с научной точки зрения. Ты получаешь ровно столько калорий, сколько необходимо, чтобы дотянуть до следующего приема пищи, ни больше, ни меньше. Размер порции зависит от возраста, роста, телосложения, здоровья и объема физических нагрузок, необходимых для выполнения составленного для тебя расписания. Людей из Двенадцатого кормят чуть получше, чем жителей Тринадцатого, чтобы немного увеличить наш вес. Полагаю, это делается из-за того, что костлявые солдаты устают слишком быстро. Хотя это и помогает. Всего месяц, а мы уже выглядим здоровее, особенно дети.

Гейл ставит свой поднос рядом со мной, и я стараюсь не смотреть на его пюре слишком жалобно, потому что мне очень хочется еще, и он тут же с готовностью пододвигает свою пищу ко мне. Несмотря на то, что я переключаю свое внимание на аккуратно сложенную салфетку, полная ложка репы шмякается в мою миску.
- Ты должен перестать так делать, - говорю я. Но, учитывая, что я уже зачерпнула ложкой пюре, звучит неубедительно. - Правда. Может, это запрещено. - У них очень строгие правила насчет еды. К примеру, если ты что-то не доешь и захочешь оставить на потом, ты не сможешь вынести еду столовой. Очевидно, в первые дни произошло несколько инцидентов с утаиванием еды. Некоторых людей, таких, как Гейл и я, которые годами снабжали продовольствием свои семьи, это не устраивает. Мы знаем, что значит быть голодными, но нам не сказали, как нам наедаться тем количеством еды, которое нам дают. В каких-то вопросах Дикстрикт-13 контролирует своих обитателей даже больше, чем Капитолий.
- Что они могут сделать? Они уже забрали мой коммуникатор, - говорит Гейл.
Пока я выскребаю ложкой содержимое своей миски, меня озаряет.
- Эй, может мне стоит поставить им условие, если они хотят, чтобы я была Сойкой?
- Что я могу кормить тебя репой? – Спрашивает он.
- Нет, что мы можем охотиться. – Его поглощает эта мысль. – Нам бы пришлось отдавать все на кухню. Но мы, хотя бы могли…- Мне не нужно заканчивать, потому что он и так знает. Мы могли бы выбраться наружу. В лес. Мы вновь могли бы стать самими собой.
- Попробуй, - говорит он. – Сейчас самое время. Ты можешь попросить у них хоть луну с неба и им придется найти способ достать ее.
Он не знает, что я уже прошу у них луну с неба, требуя сохранить Питу жизнь.

Прежде чем я решаю, рассказать ему или нет, колокольчик сигнализирует об окончании времени завтрака. При мысли о встрече с Койн наедине я нервничаю.
- Что у тебя в расписании?
Гейл осматривает свою руку.
- Уроки по ядерной истории. Где, кстати, твое отсутствие уже отметили.
- Мне нужно идти в штаб. Пошли со мной? - спрашиваю я.
- Ладно. Но они могут выгнать меня после вчерашнего.
Когда мы идем относить свои подносы, он говорит: - Знаешь, лучше внести Лютика в список твоих требований. Не думаю, что здесь с пониманием относятся к бесполезным домашним животным.
- О, они найдут ему работу. Каждое утро будут наносить расписание на его лапу, - говорю я. Но мысленно отмечаю, что надо бы занести его в список ради Прим.

К тому времени, как мы доходим до Штаба, Койн, Плутарх и все их люди уже собрались. Кое-кто выразительно понимает брови при виде Гейла, но никто не осмеливается его прогнать. Список требований в моей голове становится слишком запутанным, поэтому я тут же прошу лист бумаги и карандаш. Мой явный интерес к работе – первый проявленный мной за все время нахождения здесь – становится для них сюрпризом. Несколько человек переглядываются. Может быть, они запланировали для меня парочку особо-специальных лекций. Но вместо этого Койн лично подает мне то, что я прошу, и все в тишине ждут, пока я сижу за столом и царапаю что-то на листе бумаги.

Лютик. Охота. Безопасность Пита. Публичное заявление.

Вот и все. Возможно, это мой единственный шанс поторговаться. Думай. Чего ты еще хочешь? Я чувствую его, стоящего за моим плечом. Гейл, добавляю я в список. Я не думаю, что смогу сделать это без него.
Голова начинает болеть и мысли путаются. Я закрываю глаза и повторяю про себя.

Меня зовут Китнисс Эвердин. Мне семнадцать. Я живу в Дикстрикте-12. И я участвовала в Голодных играх. Я сбежала. Капитолий ненавидит меня. Пит в плену. Он жив. Он предатель, но жив. Я должна защитить его жизнь.
Список. Тем не менее, он все еще кажется слишком маленьким. Я должна думать шире; заглядывая гораздо дальше своего нынешнего состояния, когда я представляю огромную важность, в будущее, в котором я могу уже ничего не стоить. Мне нужно попросить еще что-нибудь? Для своей семьи? Для остальных своих людей? Моя кожа зудит из-за осевшего на ней пепла мертвецов. Меня мутит от ощущения тяжести в ноге из-за придавившего ее черепа. Запах крови и роз раздражает мой нос.
Карандаш двигается по странице сам по себе. Я открываю глаза и вижу пляшущие буквы. Я УБЬЮ СНОУ. Если его захватят в плен, я хочу иметь привилегию добраться до него первой.
Плутарх осторожно кашляет.
- Пишешь то, что нужно сделать? - я поднимаю голову и бросаю взгляд на часы. Я сижу здесь уже двадцать минут. Не только у Финика проблемы с вниманием.
- Да, - говорю я. Мой голос звучит хрипло, поэтому я откашливаюсь. - Да, это соглашение. Я буду вашей Сойкой.

Я выжидаю, чтобы они могли вздохнуть с облегчением, поздравить и похлопать друг друга по спине. Койн, как всегда невозмутима, и почти разочарованно смотрит на меня.
- Но у меня есть несколько условий, - я разглаживаю список и начинаю. – Моей семье разрешается иметь кота.
Моя крошечная просьба вызывает спор. Мятежники из Капитолия не видят в этом ничего особенного – конечно же, я могу держать домашнее животное, - в то время как для представителей Дисктрикт-13 наличие у меня кота сопровождается большими трудностями.
В конце концов, именно это служит причиной того, что меня переселят на верхний уровень, в котором есть роскошное надземное восьмидюймовое окно. Лютик сможет гулять и спокойно делать свои дела. Предполагается, что он сам будет добывать себе еду. Если он не вернется до комендантского часа – останется на улице. Если из-за него возникнут хоть какие-нибудь проблемы с безопасностью – его незамедлительно расстреляют.
Звучит нормально. Не так уж сильно отличается от той жизни, которую он вел после того, как мы ушли. Кроме момента о его вероятном расстреле. Если он станет слишком тощим, я смогу стащить с кухни немного требухи, при условии, что мое следующее условие из списка выполнят.
- Я хочу охотиться. С Гейлом. В лесу, - говорю я, и все замолкают.
- Мы не будем далеко уходить. Пользоваться будем своими собственными луками. А на вашей кухне появится мясо, - добавляет Гейл.
Я спешу вставить слово, прежде чем они могут отказать:
- Просто… Я не могу дышать, сидя здесь взаперти как … Мне гораздо быстрее стало бы лучше, если … я смогла бы охотиться.
Плутарх начинает объяснять минусы - опасности, дополнительная безопасность, риск получения травмы - но Койн прерывает его.
- Нет. Разреши им. Дай им два часа в день и вычти их из учебного времени. Нахождение в пределах радиуса в четверть мили. С коммуникаторами и выслеживающими браслетами. Что дальше?
Я просматриваю свой список.
- Гейл. Он будет нужен мне для всего этого.
- С тобой в качестве кого? При выключенной камере? Рядом с тобой все время? Ты хочешь представить его в качестве нового любовника? - спрашивает Койн.
Она произнесла это без какого-либо злого умысла, наоборот, - ее слова очень равнодушны. Но мой рот все равно открывается от шока: - Что?!
- Я считаю, мы должны продолжать придерживаться прежней легенды с романом. Быстрый переход от Пита может привести к тому, что ты разонравишься людям, - отвечает Плутарх. – Особенно если учесть, что они думают будто ты беременна от него.
- Согласна. Итак, при камере Гейл может изображать одного из повстанцев. Подходит? - Говорит Койн, а я просто смотрю на нее. Она нетерпеливо повторяет. - Ради Гейла. Этого будет достаточно?
- Мы всегда можем представлять его в качестве твоего кузена, - поясняет Фалвия.
- Мы не родственники, - произноси мы с Гейлом одновременно.
- Да, но, возможно, для камеры нам нужно придерживаться такой версии, - говорит Плутарх. – Вне камеры, - может быть кем угодно. Еще что-нибудь?

Я потрясена таким поворотом разговора. Намек на то, что я запросто могла бы избавиться от Пита, что я влюблена в Гейла, что все это было лишь игрой. Мои щеки начинают гореть.
Даже упоминание, что я думаю о том, кого хочу представить в качестве моего любовника, придает ситуации очень унизительный оттенок. Я поддаюсь своей злости и выдвигаю самое важное условие:
- Когда война закончится, если мы победим, я хочу, чтобы Пита пощадили.

Мертвая тишина. Я чувствую, как тело Гейла напряглось. Думаю, мне стоило бы сказать ему об этом раньше, но я не знала, как он отреагирует. Не тогда, когда дело касается Пита.
- Ему не должны причинить никакого вреда, - продолжаю я. Новая мысль приходит в мою голову. - То же самое касается и других трибутов, Джоанны и Энобарии. - Откровенно говоря, мне совершенно все равно, что будет с Энобарией, жестоким трибутом из Дистрикта-2. Она вообще мне даже не нравится, но кажется неправильным вот так бросать ее одну.
- Нет, - твердо произносит Койн.
- Да, - отвечаю я на её выпад. - Не их вина, что вы бросили их на арене. Кто знает, что Капитолий делает с ними?
- Их будут судить вместе с другими военными преступниками, и обойдутся так, как решит суд, - говорит она.
- Им предоставят безопасность! - Я вскакиваю со стула, и говорю громким, звенящим голосом. - Вы лично пообещаете это перед всеми жителями Тринадцатого Дистрикта и оставшимися из Двенадцатого. В ближайшее время. Сегодня. Это запишут для будущих поколений. Вы лично и все ваше правительство отвечаете за их безопасность, или же вам придется искать себе другую Сойку!
Мои слова повисают в воздухе на долгое время.
- Это она! - Я слышу, как Флавия шепчет Плутарху. - Точно. В костюме, на заднем фоне выстрелы, и в окружении легкого дыма.
- Да, это то, что нам нужно, - шепотом говорит Плутарх.
Я хочу одарить их свирепым взглядом, но чувствую, что мне нельзя сейчас отворачиваться от Койн. Я вижу, как она взвешивает мой условия и возможную выгоду, которую может от меня получить.
- Что скажете, Президент? - спрашивает Плутарх. - Вы могли бы подписать официальное помилование, учитывая обстоятельства. И этот мальчик… он даже несовершеннолетний.
- Верно, - наконец говорит Койн. - Но тебе бы лучше выполнить свою роль.
- Я её выполню, когда вы сделаете заявление, - говорю я.
- Объяви национальное собрание в целях безопасности во время сегодняшнего Совета, - приказывает она. - Я сделаю объявление. В твоем списке еще что-нибудь осталось, Китнисс?
Я сжала листок в своей правой руке. Но я разглаживаю его на столе и зачитываю неровные буквы.
- Еще одна вещь. Я убью Сноу.
Впервые за все время я вижу подобие улыбки на губах президента.
- Когда придет время, я тебе в этом помогу.
Может быть она и права. У меня нет ни единой причины, чтобы убивать Сноу. И думаю, я и в самом деле могу рассчитывать, что в этом она мне поможет.
- Довольно справедливо.
Койн перевела взгляд на свою руку, на часы. Похоже, она, как и остальные, придерживалась расписания.
- Оставляю ее в твоих руках, Плутарх. – Она вместе со своей группой выходит из комнаты, оставляя меня с Плутархом, Фалвией и Гейлом.
- Прекрасно, - Плутарх падает в кресло, ставя локти на стол и потирая глаза. - Ты знаешь, по чему я скучаю? Больше всего? По кофе. Позволь спросить, неужели я так многого прошу, если у нас появится по хоть что-нибудь, чтобы запивать кашу и репу?
- Мы не думали, что здесь она будет такая жесткая, - объясняет нам Фалвия, массируя Плутарху плечи. - Низкого качества.
- По крайней мере, нам бы не помешала небольшая помощь со стороны, - говорит Плутарх. – Я хочу сказать, даже в Двенадцатом был черный рынок, верно?
- Да, Котел, - говорит Гейл. - Там мы торговали.
- Вот видите? А посмотрите, какие вы правильные! Да практически неподкупные! – Вздыхает Плутарх. - Ну, войны не длятся вечно. Поэтому рад вас видеть в команде, - он тянется рукой в сторону, где Фалвия уже протягивает ему большой альбом в черном кожаном переплете. - В целом, Китнисс, ты знаешь о чем мы просим тебя. Боюсь, ты испытываешь смешанные чувства по поводу своего участия. Надеюсь, это поможет.
Плутарх пододвигает альбом ко мне. Минуту я смотрю на него с подозрением. Затем любопытство берет надо мной верх. Я перелистываю обложку и вижу себя, стоящую прямо и уверенно, в черной униформе. Только один человек мог создать одежду, на первый взгляд практичную, а на второй – представляющую собой произведение искусства. Устремленный вниз шлем, изогнутый нагрудник, слегка широкие рукава, позволяющие увидеть белые складки под руками? Только в его руках я вновь Сойка.
- Цинна, - шепчу я.
- Да. Он взял с меня обещание не показывать тебе эту книгу, пока ты самостоятельно не решишь, быть Сойкой или нет. Поверь, соблазн был велик - говорит Плутарх. - Листай дальше.
Я медленно переворачиваю листы, рассматривая каждую деталь униформы. Аккуратно сшитые слои нательной брони, спрятанное оружие в обуви и за поясом, специальное уплотнение в области сердца. На последней странице под наброском моей броши, Цинна написал: «Я по-прежнему ставлю на тебя».
- Когда он… - мой голос подводит меня.
- Давай посмотрим. Ну, после объявления о Двадцатипятилетии Подавления. За несколько недель до Игр, может быть? И есть не только эскизы. У нас твоя униформа. О, и у Бити на оружейном складе есть для тебя действительно кое-что особенное. Даже не буду на это намекать, - говорит Плутарх.
- Ты станешь самым элегантно одетым повстанцем в истории, - говорит Гейл с улыбкой. Внезапно я понимаю, что он держался ради меня. Как и Цинна, он хотел, чтобы я приняла это решение с самого начала.
- В наши планы входит напасть во время эфира, - говорит Плутарх. - Показать сериал из того, что мы называем «пропо» - это аббревиатура от «пропагандистские роликов», - с твоим участием, всему населению Панема.
- Но как? Только Капитолий может контролировать трансляции, - говорит Гейл.
- Но у нас есть Бити. Около десяти лет назад он существенно перестроил подземную сеть, по которой транслируются все программы. Он считает, что существует вполне разумный шанс это сделать. Конечно, нам нужен какой-то материал для передачи в эфир. Китнисс, тебя уже ждут в студии. - Плутарх поворачивается к своей ассистентке. - Фалвия?
- Мы с Плутархом обсуждали, как преподнести тебя в самом выгодном свете. Думаем, лучше всего, если ты станешь нашим лидером повстанцев не только внешне, но и внутренне. Другими словами, давай подберем тебе самый потрясающий образ Сойки, а затем поработаем над твоей личностью, чтобы ты стала достойной его! – Радостно произносит она.
- У вас уже есть ее униформа, - говорит Гейл.
- Да, но разве она пугающая и кровавая? Разве она несет в себе дух мятежа? Как мы можем испортить ее образ без отвратительных людей? В любом случае, она должна что-то из себя представлять. Я имею в виду, очевидно это… - Фалвия быстро подошла ко мне, обхватив руками мое лицо – с такой задачей не справится. Я рефлекторно отклоняю голову назад, но она уже занята тем, что собирает свои вещи. – Поэтому у нас есть для тебя еще один маленький сюрприз. Пошли.
Фалвия подает нам знак рукой и мы с Гейлом следуем за ней и Плутархом в зал.
- Из лучших побуждений, но оскорбительно, - шепчет Гейл мне на ухо.
- Добро пожаловать в Капитолий, - сгримасничала я в ответ. Но слова Фалвии не произвели на меня никакого эффекта. Я крепко сжимаю руками альбом и позволяю себе надеяться. Должно быть я принимаю правильно решение, раз уж Цинне так этого хотелось.
Мы заходим в лифт и Плутарх проверяет свои записи.
- Давайте посмотрим. Отделение Три-Девять-Ноль-Восемь? - он нажимает кнопку, на которой написано 39, но ничего не происходит.
- Вам следует включить его ключом, - говорит Фалвия.
Плутарх достает ключ на тоненькой цепочке из-под своей рубашки и вставляет его в отверстие, которого я раньше не замечала. Двери закрываются. – Ага, значит, вот так.

Лифт опускается на десять, двадцать, тридцать с лишним уровней, еще ниже того уровня где, как я знала, находится Дистрикт-13. Двери открывают взору широкий белый коридор с красными дверями, которые выглядят почти декоративными по сравнению с серыми на верхних этажах. На каждой двери ярко выделяется номер. 3901, 3902, 3903…
Пока мы выходим, я оглядываюсь назад, чтобы посмотреть, как лифт закрывается, и вижу металлические решетки, закрывающие двери лифта. Когда я поворачиваюсь обратно, то вижу, как из одной из комнат в дальнем конце коридора появляется охранник. Дверь за его спиной
бесшумно закрылась, а он идет прямиком к нам.

Плутарх двигается ему навстречу, приветственно вскидывая руку, а мы следуем вслед за ним. Что-то здесь не так. Не просто отрезанный доступ к лифту, боязнь замкнутого пространства, будучи так глубоко под землей, или непереносимый запах антисептика. Один взгляд на Гейла и я вижу, что он чувствует то же, что и я.
- Доброе утро, мы просто искали… - начинает Плутарх.
- Вы ошиблись этажом, - резко отвечает охранник.
- Правда? - Плутарх дважды проверяет свои записи. - У меня написано Три-Девять-Ноль-Восемь здесь. – Не могли бы вы позвонить…
- Боюсь, я вынужден попросить вас уйти. По поводу несостыковок в записях обратитесь в главный офис, - говорит охранник.

Прямо перед нами. Комната 3908. Всего в нескольких шагах. Дверь – вообще-то, все двери – выглядят неправильными. Без ручек. Они должно быть свободно висят на петлях, как та же дверь, из которой появился охранник.
- Повторите, где он находится? - спрашивает Фалвия.
- Вы найдете главный офис на седьмом этаже, - говорит охранник, вытягивая руки, чтобы загнать нас обратно к лифт.
Из-за двери 3908 до нас доносится звук. Тихое хныканье. Что-то вроде запуганной собаки, избегающей удара, только слишком человечный и знакомый. Мы с Гейлом на секунду встречаемся взглядами, но этого достаточно для двух человек, которые действуют как единое целое. Я позволяю альбому Цинны упасть к ногам охранника с громким стуком. Спустя секунду он наклоняется, чтобы поднять его, и Гейл тоже наклоняется, но умышленно ударяясь головами.
- Ой, извините, - произносит он с легким смешком, хватаясь за руки охранника, чтобы не упасть, и немного отворачивая его от меня.
Это мой шанс. Я мчусь мимо отвлекшегося охранника, толкаю дверь с надписью 3908 и вижу их. Полуголых, в синяках и прикованных к стене.
Мою команду по подготовке.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru
Переводчик: Angel_Without_Wings
Редактор: gazelle
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 2.

Капитолийские планолеты не собираются ударить по нам прямо сейчас?
Пока мы путешествуем по Дистрикту-12, я с тревогой ожидаю признаков атаки, но никто не преследует нас. Через несколько минут после того, как слышу разговор Плутарха с пилотом, который подтверждает, что воздушное пространство свободно, я понемногу расслабляюсь.
Гейл кивает на мою охотничью сумку, указывая на исходящий из нее вой.
- Теперь я понимаю, почему ты должна была вернуться туда.
- Даже если был хоть один шанс найти его, – я бросаю сумку на сидение, а гадкое создание начинает низко гортанно рычать. – Заткнись! – говорю я сумке, опускаясь на мягкое сиденье возле окна напротив.
Гейл садится возле меня.
- Плохо там, внизу?
- Хуже и быть не могло, - отвечаю я.
Смотрю в его глаза и вижу отражение собственной печали. Наши руки тянутся друг к другу, сохраняя ту часть Двенадцатого, которую каким-то образом Сноу не смог уничтожить. Мы сидим в тишине до конца полета в Тринадцатый, который занимает около сорока пяти минут. Пешком - не больше недели. Бонни и Твил из Дистрикта-8, с которыми я столкнулась прошлой зимой в лесу, в итоге, были так уж и далеки от своей цели. Но они явно не достигли ее. Когда я спрашивала о них в Тринадцатом, казалось, что никто даже не знает, о ком я говорю. Думаю, они погибли в лесу.

С воздуха Тринадцатый выглядит так же весело, как и Двенадцатый. Вопреки тому, что Капитолий показывает по телевизору, руины не дымятся, но и нет почти никакой наземной жизни. Спустя семьдесят пять лет после Темных Времен – когда, как говорят, Тринадцатый был уничтожен в войне между Капитолием и дистриктами – все новые сооружения теперь находятся под землей. Тогда уже здесь существовал огромный подземный объект, столетиями создаваемый как тайное убежище для лидеров правительства на время войны или как последнее прибежище для человечества на случай, если жизнь наверху станет невозможной. И что более важно для обитателей Тринадцатого – он был центром капитолийской программы развития ядерного оружия. В Темные Времена мятежники из Тринадцатого вырвались из-под силового контроля правительства, испытали на Капитолии свои ядерные ракеты и заключили сделку: они будут притворяться мертвыми в обмен на то, что их оставят в покое. У Капитолия был еще один арсенал ядерного оружия на западе, но по условиям сделки он мог использовать его против Тринадцатого только при нанесении ответного удара. Они были вынуждены принять условия Тринадцатого.
Капитолий уничтожил видимые остатки дистрикта и отрезал все связи с внешним миром. Может, лидеры Капитолия думали, что без посторонней помощи Тринадцатый вымрет сам. И несколько раз это почти случилось, но все же им удавалось выкарабкаться благодаря строгому распределению ресурсов, четкой дисциплине и постоянной бдительности против возможных атак Капитолия.

Теперь горожане живут практически только под землей. Им разрешено выходить наружу для занятий и принятия солнечных ванн, но лишь в строго отведенное время, указанного в твоем расписании. И необходимо четко соблюдать этот распорядок. Каждое утро ты должен сунуть свою правую руку в специальную штуковину на стене. Бледными фиолетовыми чернилами она наносит на предплечье отпечаток с твоим графиком на текущий день.
7:00 – Завтрак.
7:30 – Работа на кухне.
8:30 – Учебный Центр, кабинет номер 17.
И так далее. Чернила не смываются до 22:00 часов – Купания.
В это время то, что сохраняет их водостойкими, разрушается, и расписание полностью смывается. Сигналы выключения света в 22:30 говорят о том, что все, кроме тех, кто на ночной смене, должны быть в постелях.

Поначалу, пока я была в госпитале, я могла отказаться от отпечатка. Но как только я переехала с мамой и сестрой в отсек номер 307, от меня ждали, что я буду следовать программе. Но, кроме выхода для приемов пищи, я в большинстве случаев игнорировала предписания на своей руке. Просто возвращалась обратно в наш закуток, или бродила по Тринадцатому, или спала, спрятавшись где-нибудь. В заброшенном воздуховоде. За трубами в прачечной. В Учебном Центре есть каморка, и она просто замечательная, так как никто, кажется, не нуждается в школьных принадлежностях. Они очень экономные; излишняя трата воспринимается практически как преступление. К счастью, жители Двенадцатого никогда не были расточительными. Но как-то раз я увидела, как Фалвия Кардью скомкала листок бумаги, на котором были написаны только пару слов, и по взглядам, направленным на нее, можно было подумать, что она кого-то убила. Ее лицо покраснело, сделав инкрустированные серебристые цветы на полных щеках еще заметнее. Настоящий портрет расточительства.
Одно из немногих моих развлечений в Тринадцатом – наблюдать за горсткой разбалованных Капитолийских "мятежников", испытывая некоторое смятение, видя, как они пытаются приспособиться.
Я не знаю, как долго смогу увиливать от пунктуальности и посещаемости, требуемой моими хозяевами, к коей я была абсолютна равнодушна. Сейчас они не трогают меня лишь потому, что меня классифицировали как умственно дезориентированную - это обозначено на моем пластиковом медицинском браслете - и все должны толерантно относиться к моему бродяжничеству. Но это не может продолжаться вечно. Как и их терпимость в отношение вопросу о Сойке-пересмешнице.

С посадочной площадки Гейл и я спускаемся по множеству лестниц, направляясь к отсеку 307. Мы вполне могли воспользоваться лифтом, но он слишком явно напоминает мне о том лифте, который поднимал меня на арену. Я с трудом приспосабливаюсь к столь длительному пребыванию под землей. Но после сюрреалистически неожиданной находки - розы - спуск впервые заставляет меня почувствовать себя в безопасности.
Я колеблюсь у двери с номером 307, предвкушая вопросы родных.
- Что я должна сказать им про Двенадцатый? – спрашиваю Гейла.
- Сомневаюсь, что они захотят узнать подробности. Они видели, как он горел. Больше всего их беспокоит, как ты справляешься, - Гейл касается моей щеки. – Как и меня.
На мгновение я прижимаю лицо к его руке.
- Жить буду.

Потом я делаю глубокий вдох и открываю дверь. Мама и сестра дома из-за пункта 18:00 - Размышления - получасового бездействия перед ужином. Они пытаются оценить мое эмоциональное состояние, и я вижу тревогу на их лицах. Перед тем, как кто-нибудь из них о чем-то спросит, я освобождаю свою сумку и это превращается в пункт 18:00 – Обожание кота. Прим садится прямо на пол, причитая и убаюкивая этого ужасного Лютика, перестающего мурлыкать лишь для того, чтобы изредка шипеть на меня. А особо самодовольным взглядом он одаривает меня, когда Прим повязывает ему вокруг шеи голубую ленточку.
Мама крепко прижимает к груди свадебную фотографию и ставит ее рядом с книгами о растениях на наш изданный в провинции комод. Я вешаю куртку отца на спинку стула. На мгновение это место выглядит почти как дом. И полагаю, именно поэтому путешествие в Двенадцатый не было совсем напрасным.

В 18:30 – Ужин, и мы направляемся вниз, в столовую, когда коммуникаф Гейла вдруг начинает сигналить. Выглядит этот приборчик как большие наручные часы, но он принимает печатные сообщения. Быть награжденным коммуникафом – это особая привилегия важных для Благого дела людей. Гейл получил этот статус после спасения жителей Двенадцатого.
- Штабу нужны мы оба, - говорит он.

Отставая от Гейла на несколько шагов, я старалась совладать с собой прежде, чем меня вовлекут в то, что, без сомнения, обещает стать безжалостным совещанием о Сойке-пересмешнице. Останавливаюсь у двери Штаба – комнаты для собраний военсовета и обсуждений высокотехнологичных разработок, оборудованной компьютеризированными говорящими стенами, электронными картами, которые показывают передвижения войск в разных дистриктах, и гигантским прямоугольным столом с приборной панелью, которую мне нельзя было трогать. Но меня никто не замечает, потому что все сгрудились в дальнем конце комнаты, у экрана телевизора, круглосуточно транслирующего Капитолийское телевидение.
Я начинаю подумывать над тем, что могу улизнуть, когда Плутарх, чья широкая спина загораживала телевизор, замечает меня и тут же машет, чтобы я присоединилась к ним. Я неохотно иду вперед, пытаясь сообразить, что интересного там может быть для меня.
Постоянно одно и то же. Панорама войны. Пропаганда. Повторы бомбардировок Дистрикта-12. Угрожающие обращения президента Сноу. Поэтому увидеть Цезаря Фликкермана, бессменного хозяина Голодных Игр, с его разукрашенным лицом и костюмом с иголочки, готовящегося к интервью, - почти развлечение. Пока камера не отъезжает назад, и я не вижу, что его гость – Пит.
Звук не доходит до меня. Меня охватывает такое же причиняющее боль сочетание удушья и хрипоты, которое возникает, когда тонешь - из-за нехватки кислорода. Я расталкиваю людей впереди себя, пока не оказываюсь прямо напротив него, и кладу руку на экран. Я ищу в его глазах малейший признак боли, любое отражение агонии, вызванной пыток. Ничего. Пит выглядит здоровым и сильным. Его кожа безупречна, она светится, как будто все тело отполировали. Его манеры сдержаны и серьезны. Я не могу связать эту картинку с избитым, истекающим кровью парнем, который преследует меня в снах.

Цезарь поудобнее усаживается в кресле напротив Пита и дарит ему продолжительный взгляд.
- Итак… Пит… добро пожаловать обратно.
Пит еле заметно улыбается. - Могу поспорить, вы думали, что уже взяли у меня последнее интервью, Цезарь.
- Признаюсь, да, - говорит Цезарь. – В ночь перед Двадцатипятилетием Подавления кто мог подумать, что мы увидим тебя снова?
- Это точно не входило в мои планы, - отвечает Пит, нахмурившись.
Цезарь слегка наклоняется к нему.
- Полагаю, всем нам были понятны твои планы. Пожертвовать собой на арене, чтобы Китнисс Эвердин и ваш ребенок могли выжить.
- Так и было. Просто и понятно, – пальцы Пита чертят что-то на обивке подлокотника кресла. – Но у других людей тоже были планы.

Да, у других людей тоже были планы, подумала я.
Догадался ли Пит, что мятежники использовали нас, как пешек? Что мое спасение было организовано с самого начала? И, наконец, что наш ментор, Хеймитч Эбернети, предал нас обоих ради дела, которое - как он притворялся - совсем его не интересовало?
В последовавшей за этим тишине я обращаю внимание на черточки, что пролегли у Пита между бровей. Он догадался или ему рассказали. Но Капитолий не убил и даже не наказал его. И сейчас это превосходит мои самые смелые надежды. Я упиваюсь тем, что он цел, здравием его тела и разума. Это проходит сквозь меня, как морфлинг, который мне давали в госпитале в последние недели, чтобы притупить боль.

- Почему бы тебе не рассказать нам о последней ночи на арене? – предлагает Цезарь. – Помоги нам разобраться во всем.
Пит кивает, но берет паузу перед тем, как начать говорить.
- Та последняя ночь… Рассказать вам о последней ночи… ну, сначала вам придется представить каково это – находиться на арене. Это все равно, что быть насекомым, находящимся в ловушке под дымящейся чашкой. А вокруг тебя джунгли… зеленые, живые и тикающие. Эти гигантские часы отсчитывают последние секунды твоей жизни. Каждый час предвещает новый ужас. Ты должен осознавать, что за последние два дня умерли шестнадцать человек, некоторые из них - защищая тебя. Все происходит очень быстро, и последние восемь будут мертвы уже к утру. Выживет лишь один. Победитель. И твой план рассчитан на то, чтобы это был не ты.
От воспоминаний мое тело бросает в жар. Рука скользит вниз по экрану и вяло опускается. Питу не нужна кисть, чтобы рисовать картины с Игр. У него это получается и с помощью слов.
- Как только ты оказываешься на арене, остальной мир становится очень далеким, - продолжает он. – Все вещи и люди, которых ты любил и о которых заботился, практически прекращают существовать. Розовое небо, чудовища в джунглях и трибуты, жаждущие твоей крови – твоя последняя реальность, единственное, что действительно важно. Несмотря на то, как плохо ты себя чувствуешь, тебе придется убивать, потому что на арене у тебя лишь одно желание. И оно очень дорогого стоит.
- Оно стоит твоей жизни, - говорит Цезарь.
- О, нет. Оно стоит гораздо больше, чем жизнь. Убиение невинных? – говорит Пит. – Это стоит всего вашего естества.
- Всего вашего естества, - тихо повторяет Цезарь.
В комнате повисло молчание, и я чувствовала, как оно расползается по Панему. Весь народ тянется к экранам. Потому что никто и никогда не рассказывал о том, каково это – находиться на арене.
Пит продолжает.
- И ты цепляешься за свое желание. И в ту последнюю ночь, да, моим желанием было спасти Китнисс. Но даже не зная о мятежниках, я не чувствовал спокойствия. Все было слишком сложно. Я начал понимать, что жалею о том, что не сбежал с ней раньше днем, как она предлагала. Но в тот момент уже не было возможности выбраться.
- Ты был слишком увлечен планом Бити наэлектризировать соленое озеро, - говорит Цезарь.
- Слишком занят игрой в союзников с другими. Я не должен был позволять им разделять нас! – Пит взрывается. – Тогда я и потерял ее.
- Когда ты остался у дерева, в которое ударяет молния, а она вместе с Джоанной Мейсон потащили катушку с проводом к воде, - поясняет Цезарь.
- Я не хотел этого! – Пит краснеет от волнения. – Но я не мог спорить с Бити, не показав, что мы собираемся разбить союз. Когда тот провод обрезали, все стало просто сумасшедшим. Помню лишь отрывки. Как пытался найти ее. Как видел Брута, убивающего Чэфа. Как я сам убивал Брута. Я знаю, что она звала меня. Потом молния ударила в дерево и силовое поле… взорвалось.
- Китнисс взорвала его, Пит, - говорит Цезарь. – Ты же видел запись.
- Она не ведала, что творит. Никто из нас не понимал плана Бити. Вы же видели, как она пыталась сообразить, что же делать с тем проводом, - огрызается Пит.
- Ладно. Просто это выглядит подозрительно, - говорит Цезарь. – Как будто она с самого начала была посвящена в план мятежников.
Пит поднимается на ноги, наклоняется к лицу Цезаря, сжимая руки на подлокотниках кресла своего интервьюера. – Правда? И в ее планы входила Джоанна, чуть не прикончившая ее? Электрошок, который ее парализовал? Ради взрыва? – он уже кричит. – Она не знала, Цезарь! Никто из нас не знал ничего, кроме того, что мы пытались помочь друг другу выжить!
Цезарь кладет руку на грудь Питу в одновременно и примирительном, и защитном жесте.
- Ладно, Пит, я тебе верю.
- Вот и хорошо, – Пит отстраняется от Цезаря, убирает руки и проводит ими по волосам, спутывая аккуратные стильные белые локоны. Сильно расстроенный, он падает в свое кресло.
Цезарь ждет минуту, разглядывая Пита.
- А как насчет твоего ментора, Хеймитча Эбернети?
Лицо Пита становится суровым.
- Я не знаю, что было известно Хеймитчу.
- Мог он быть частью заговора? – спрашивает Цезарь.
- Он никогда не упоминал об этом, - говорит Пит.
Цезарь продолжает настаивать.
- А что подсказывает тебе твое сердце?
- Что мне не стоило доверять ему, - говорит Пит. – Это все.

Я не видела Хеймитча с того времени, как напала на него на планолете и оставила на его лице длинные порезы. Я знаю, что здесь ему было плохо. Дистрикт-13 строго запрещает производство или потребление опьяняющих напитков, и даже алкоголь для натирания держится в больнице под замком. В конце концов, Хеймитча принудили к трезвости, безо всяких тайников или домашнего варева для облегчения его переходного периода. Они оставили его в изолированном месте, пока он не протрезвел, так как не хотели выставлять его напоказ. Это, должно быть, было мучительно, но я перестала симпатизировать Хеймитчу когда поняла, что он обманул нас. Надеюсь, он смотрит Капитолийское телевидение сейчас и видит, что Пит тоже его осуждает.
Цезарь хлопает Пита по плечу.
- Мы можем прекратить, если хочешь.
- А нам еще есть, что обсудить? – с оттенком иронии спрашивает Пит.
- Я планировал спросить тебя, что ты думаешь о войне, но если ты слишком расстроен… - начинает Цезарь.
- О, я не настолько расстроен, чтобы не ответить на это, – Пит делает глубокий вдох и смотрит прямо в камеру. – Я хочу, чтобы все, кто смотрит – неважно, на стороне Капитолия вы или мятежников – остановились всего на миг и подумали, что значит эта война. Для человечества. сражаясь друг с другом раньше мы были близки к вымиранию. Теперь количество нас стало еще меньшим. А наше положение - еще более бедным. Это именно то, чего мы хотим? Поубивать друг друга? В надежде на что? Что какой-то благородный род унаследует дымящиеся останки?
- Я не очень… Не уверен, что понимаю, о чем ты… - говорит Цезарь.
- Мы не можем воевать друг с другом, Цезарь, - объясняет Пит. – Нас останется не так много, чтобы продолжать военные действия. Если все не сложат оружие – и я говорю, что это нужно сделать как можно скорее – все это, в любом случае, закончится.
- То есть… ты взываешь к разоружению? – спрашивает Цезарь.
- Да. Я взываю к разоружению, - устало говорит Пит. – А теперь почему бы нам не попросить охрану отвести меня обратно в апартаменты, чтобы я мог построить очередную сотню карточных домиков?
Цезарь поворачивается к камере.
- Что ж. Думаю, на этом закончим. Возвращаемся к обычной программе.

Передача заканчивается музыкой, а потом появляется женщина, которая зачитывает список ожидаемого в Капитолии дефицита: свежие фрукты, солнечные батареи, мыло. Я смотрю на нее с непривычной заинтересованностью, потому что знаю, что все будут ожидать моей реакции на интервью. Но я в любом случае не смогу так быстро все обдумать – радость от того, что увидела Пита живым и невредимым, его защиту моей невиновности в сотрудничестве с мятежниками и его несомненную причастность к Капитолию, проявившееся в призыве прекратить огонь. О, это прозвучало, словно он осуждал обе стороны, ведущие эту войну! Но на данном этапе незначительных побед мятежников прекращение огня может привести лишь к возвращению к предыдущему статусу. Или даже хуже.

Позади себя я слышу обвинения в адрес Пита. Слова "предатель", "обманщик" и "враг" отскакивают от стен. Так как я не могу ни присоединиться к оскорблениям мятежников, ни возразить им, лучшее, что я могу сделать – убраться отсюда. И только я добираюсь до двери, голос Койн перекрикивает остальных.
- Тебя никто не отпускал, солдат Эвердин.
Один из людей Койн берет меня за руку. Правда, это не агрессивное движение, но после арены я чувствую себя беззащитной при каждом незнакомом прикосновении. Я вырываю руку и бегу по коридору. Шагов погони не слышно, но я не останавливаюсь. Мой разум быстро составляет список моих тайных укрытий, и я сматываюсь в каморку с продовольствием, свернувшись клубком вокруг коробки с мелом.
- Ты жив, - шепчу я, прижимая ладони к щекам и ощущая столь широкую улыбку, что она, должно быть, выглядит как гримаса.
Пит жив. И он предатель. Но сейчас мне наплевать. На то, что он говорит или на тех, для кого он это говорит; важно только то, что он по-прежнему может говорить.
Спустя некоторое время дверь открывается и кто-то проскальзывает внутрь. Гейл медленно опускается рядом со мной, и из его носа капает кровь.
- Что случилось? – спрашиваю я.
- Я оказался на пути Боггса, - отвечает он, пожав плечами.
Я вытираю его нос своим рукавом. – Будь осторожнее! – я стараюсь быть нежной. Промокаю, а не вытираю. – Это который из них?
- О, да ты знаешь, он правая рука Койн. Тот, который пытался остановить тебя, – он отстраняет мою руку. – Перестань! Из-за тебя я истеку кровью до смерти.
Тонкая струйка превращается в ручей. Я прекращаю попытки оказать первую помощь.
- Ты дрался с Боггсом?
- Нет, просто загородил ему проход к двери, когда он попытался преследовать тебя. Его локоть попал мне в нос, - говорит Гейл.
- Они наверняка накажут тебя, - говорю я.
- Уже наказали, – он поднимает вверх запястье.
Я непонимающе смотрю на него.
- Койн забрала мой комуникаф.
Я закусываю губу, стараясь оставаться серьезной. Но это кажется такой глупостью.
- Простите, солдат Гейл Хоторн.
- Не стоит, солдат Китнисс Эвердин, – нн ухмыляется. – Я все равно чувствовал себя придурком, пока разгуливал с ним.
Мы оба начинаем смеяться.
- Думаю, это было понижение в должности.

Это одна из немногих хороших вещей в Тринадцатом. Возвращение Гейла. Как только давление Капитолия по поводу нашей с Питом свадьбы сошло на нет, мы с Гейлом смогли вернуть нашу дружбу. И он не пытается подтолкнуть ее к чему-то большему – поцеловать меня или заговорить о любви. То ли потому, что я была слишком больна, то ли потому, что дает мне немного пространства, то ли потому, что знает, что это было бы жестоко, учитывая, что Пит находится в руках у Капитолия. Какой бы не была причина, у меня снова есть кто-то, с кем можно делиться секретами.
- Кто эти люди? – спрашиваю.
- Они – это мы. Будь у нас вместо угля ядерное оружие, – отвечает он.
- Мне не нравится мысль о том, что в Темные времена Двенадцатый мог отказать мятежникам в поддержке.
- Мог. Случись так, нам пришлось бы либо сдаться, либо начать ядерную войну, – говорит Гейл. – В этом смысле тот факт, что они выжили, вообще невероятен.
Может, потому, что на моей обуви все еще остался пепел нашего дистрикта, но впервые я почувствовала к жителям Тринадцатого то, в чем они отказали мне: уважение. За то, что остались в живых вопреки всему. Первые годы, должно быть, были ужасны: после того, как город разбомбили в пух и прах, они ютились в комнатках под землей. Население ушло, не имея возможности обратиться за помощью. На протяжении последних семидесяти пяти лет они учились быть самостоятельными, создавали из своих жителей армию и строили новое общество без посторонней помощи. Они могли бы стать еще могущественнее, если бы эпидемия сифилиса не нанесла урон рождаемости и не сделала их столь отчаянно нуждающимися в обновлении генофонда и селекции. Да, они милитаристы, чрезмерно следующие заданной программе и отчасти лишены чувства юмора, но они здесь. И собираются помериться силами с Капитолием.
- И тем не мене, понадобилось слишком много времени, чтобы они смогли заявить о себе, - говорю я.
- Это было непросто. Они должны были создать базу повстанцев в Капитолии, и что-то похожее на подпольные организации во всех дистриктах, - говорит он. – Потом им нужно было привести все в действие. И им была нужна ты.
- Им также был нужен Пит, но они, похоже, забыли об этом, - говорю я.
Лицо Гейла помрачнело.
- Сегодня Пит мог все испортить. Большинство мятежников, конечно, тотчас забудут его слова. Но есть дистрикты, в которых сопротивление более шаткое. Разоружение – явно идея президента Сноу. Но из уст Пита она звучит разумно.
Я боюсь ответа Гейла, но все же спрашиваю.
- Почему, по-твоему, он это сделал?
- Его могли пытать. Или убедить. Мне кажется, он заключил своего рода сделку, чтобы защитить тебя. Он пустил идею о разоружении взамен на то, что Сноу разрешил ему показать тебя как поставленную в тупик беременную девочку, которая понятия не имела, что происходит, и которую мятежники взяли в плен. На случай, если дистрикты потерпят поражение, у тебя будет шанс получить помилование. Если ты правильно это обыграешь, – я, должно быть, все еще выгляжу непонимающей, потому что следующую фразу Гейл произносит очень медленно. - Китнисс… Он по-прежнему пытается оставить тебя в живых.

Оставить меня в живых? И вот тогда я понимаю. Игры все еще продолжаются. Мы ушли с арены, но так как нас с Питом не убили, его последнее желание сохранить мне жизнь остается в силе. Его план заключается в том, чтобы я притаилась, оставаясь в безопасности в своей тюрьме, пока идет война. И тогда ни одной из сторон не понадобится убивать меня. А Пит? Если победят мятежники, это будет значить его гибель. Если победа будет за Капитолием, кто знает? Может, они позволят жить нам обоим – если я правильно это обыграю, – чтобы посмотреть, как продолжаются Игры.
В моей голове проносятся картинки: копье, пронизывающее тело Руты на арене; бесчувственный Гейл, свисающий со столба для побоев; заваленный трупами пустырь моего дома.
И ради чего?
Ради чего?
Моя кровь закипает, и вспоминаю остальное: увиденное мельком восстание Дистрикта-8. Победители, сомкнувшие руки в ночь перед Двадцатипятилетием Подавления. И моя неслучайная стрела, выпущенная в силовое поле на арене. Как же сильно я хотела, чтобы это поселилось глубоко в сердце у моего врага!

Я поднимаюсь, опрокидывая коробку с сотней карандашей и распинываю их по полу.
- Что такое? – спрашивает Гейл.
- О разоружении не может быть и речи, - я наклоняюсь, неуклюже собирая палочки с темно-серым графитом обратно в коробку. – Мы не можем отступить.
- Я знаю, - Гейл подбирает горсть карандашей и выравнивает их, постучав ими по полу.
- Какой бы не была причина, заставившая Пита сказать такое, он ошибается, – глупые палочки не хотят возвращаться в коробку, и от расстройства я ломаю некоторые из них.
- Знаю. Дай сюда. Ты ломаешь их на части, – он забирает у меня коробку и снова наполняет ее быстрыми отточенными движениями.
- Он не знает, что они сделали с Двенадцатым. Если бы он мог видеть, что от него осталось… - начинаю я.
- Китнисс, я не спорю. Если бы я мог нажать на кнопку и тем самым убить всех, кто работает на Капитолий, я бы сделал это. Без колебаний, – он опускает последний карандаш в коробку и защелкивает крышку. – Вопрос состоит в том, что собираешься делать ты?

Выходит, что вопрос, снедающий меня изнутри, всегда имел лишь один возможный ответ. Но понадобилась уловка Пита, чтобы я поняла это.

Что собираюсь делать я?

Я делаю глубокий вдох. Мои руки легко поднимаются - как бы воскрешая черно-белые крылья, которые мне дал Цинна – а потом опускаю их.

- Я собираюсь стать Сойкой-пересмешницей.

@темы: книга "сойка-пересмешница"