Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: Stacy_S
Редактор: gazelle
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 8.

Появляется Боггс и хватает меня за руку, но я не собираюсь убегать. Я бросаю взгляд на больницу – как раз вовремя, чтобы успеть увидеть все, что осталось от здания – и силы покидают меня. Всех этих людей: сотен раненых, их родственников и врачей из Тринадцатого - их больше нет.
Я поворачиваюсь к Боггсу, и вижу кровоподтек на его лице, оставленный ботинком Гейла. Я не специалист, но его нос определенно сломан. Тон его голоса, скорее, властный, нежели сердитый. – Возвращайся к взлетно-посадочной полосе.
Я послушно делаю шаг вперед и тут же корчусь от ужасной боли в правом колене. Действие адреналина, который все это время заглушал боль, прошло, и теперь поврежденная часть моего тела ныла от боли. Я избита и истекаю кровью, и ощущение такое, будто что-то стучит в моем левом виске. Боггс быстро изучает мое лицо, подхватывает на руки и бежит по взлетной полосе. На полпути к ней меня вытошнило на его бронежилет. Из-за его учащенного дыхания я не совсем уверена в этом, но мне показалось, что он вздохнул.
Небольшой планолет, не похожий на тот, который доставил нас сюда, ждет нас на взлетной полосе. Моя вторая команда поднимается на борт, и мы взлетаем. На этот раз нет ни удобных сидений, ни иллюминаторов. Мы словно очередной перевозимый груз. Боггс оказывает остальным первую медицинскую помощь, чтобы они продержались до Тринадцатого. Я хочу снять свой бронежилет, так как он был изрядно запачкан рвотой, но сейчас слишком холодно, чтобы беспокоиться об этом. Я лежу на полу, положив голову на колени Гейлу. Последнее, что я помню – Боггс, накрывающий меня парой мешков из брезента.

Просыпаюсь я в тепле, вся закутанная, на своей старой кровати в больнице. Рядом находится мама, она проверяет мои показатели.
- Как ты себя чувствуешь?
- Немного потрепанной, но все в порядке, – говорю я.
- Никто даже не сказал нам, куда вы уехали, до тех пор, пока вы не вернулись, - говорит она.
Меня пронзает чувство стыда. После того, как моя семья была вынуждена дважды отправить меня на Голодные Игры, я не могу позволить себе упускать подобные детали.
- Мне очень жаль. Они не ожидали нападения. Предполагалось лишь, что я навещу пострадавших, - объясняю я. – В следующий раз я попрошу их обсудить это с тобой.
- Китнисс, со мной никто ничего не обсуждает, – говорит она.
И это правда. Даже я не обсуждаю с ней что-либо. С тех пор, как умер мой папа. Тогда к чему притворяться?
- Ну, тогда я велю… предупредить тебя в любом случае.
На тумбочке лежит осколок, который они вытащили из моей ноги. Поскольку мое сотрясение еще не совсем прошло, доктора намного более озабочены сотрясением мозга, полученным от взрывов. Но у меня не двоится в глазах, ничего подобного, и я вполне могу ясно мыслить. Я проспала весь вечер и ночь, и я ужасно голодна.
Мой завтрак ничтожно мал. Всего несколько кусочков хлеба, размоченные в теплом молоке.

Меня позвали в Штаб на раннее утреннее совещание. Я начинаю подниматься, и тут же понимаю, что они планируют привезти меня туда прямо на больничной койке. Я хочу ходить, поэтому негативно отношусь к идее отвезти меня на собрание в инвалидной коляске. Ведь я на самом деле чувствую себя отлично. Ну не считая мою голову и ногу, и пульсирующую боль в местах ушибов, и тошноту, которая подкатила ко мне уже через пару минут после еды. Так что не исключено, что инвалидная коляска не такая уж и плохая идея.
Как только меня сдвигают с места, я начинаю переживать о том, что меня ждет. Мы с Гейлом вчера нарушили приказ, и Боггс может доказать это своими травмами. Естественно, наши действия будут иметь последствия, но на сколько тяжелые? Аннулирует ли Койн наше соглашение о неприкосновенности победителей? Не лишила ли я Пита той защиты, которую могла ему дать?

Добравшись до Штаба, обнаруживаю там лишь Крессиду, Мессаллу и насекомых.
Мессалла лучезарно улыбается и говорит: - Это же наша маленькая звезда! – а все остальные улыбаются так искренне, что я не могу не улыбнуться в ответ.
Когда мы были в Восьмом, они удивили меня еще сильнее, во время бомбардировки последовав за мной на крышу и оставив Плутарха, отступая, заполучить кадры, которые были так им нужны. Они не просто выполняют свою работу, они испытывают гордость за нее. Так же, как и Цинна.
У меня возникает странная мысль, что окажись мы на арене вместе, я выбрала бы их в союзники. Крессиду, Мессаллу, и… и…
- Я должна перестать называть вас "насекомыми", - выпаливаю я операторам.
Я объясняю, что имена их мне неизвестны, а у их костюмов такой же панцирь, как у тех существ. Кажется, такое сравнение, ничуть их не волнует. Даже без камер в руках они все равно похожи друг на друга. Те же рыжеватые волосы, рыжие бороды и голубые глаза. Один, с длинными ногтями, представившийся как Кастор и другой, его брат Полидевк. Я жду, что Полидевк поприветствует меня, но он лишь кивает. Сначала я подумала, что он скромный или просто не особо болтлив. Но что-то было не так – положение губ, видимые усилия, которые он прилагает, чтобы глотать – и я понимаю, что с ним, еще до того, как Кастор объясняет мне. Полидевк Безгласый. Они вырезали ему язык, и он больше никогда не будет говорить. И мне больше не приходится задаваться вопросом: что заставило его рисковать всем ради свержения Капитолия.

По мере того, как комната наполняется, я настраиваю себя на не очень радужный прием. Но единственные, кто источает негативный настрой - это Хеймитч, который всегда не в духе, и Фалвия Кардью, со своим кислым лицом. На лице Боггса, от верхней губы до бровей, надета гипсовая маска телесного цвета – я была права насчет сломанного носа – поэтому выражение его лица понять сложно. Койн и Гейл стоят в центре и общаются, и, похоже, настроены они позитивно.
Когда Гейл устраивается на сиденье рядом с моей коляской, я спрашиваю: - Завел новых друзей?
Его глаза устремляются на президента и возвращаются ко мне. - Ну, один из нас должен быть общительным, – он нежно дотронулся до моей головы. – Как ты себя чувствуешь?
Должно быть, на завтрак они едят тушеный чеснок и овощную кашу. Мой желудок сжимается, а освещение вдруг кажется слишком ярким.
- Как-то нестабильно, - говорю я. – А ты как?
- Я в порядке. Они вытащили несколько осколков. Ничего страшного, - отвечает он.

Койн объявляет совещание открытым: - Наша Атака в прямом эфире уже официально запущена в эфир. Для тех из вас, кто пропустил вчерашнюю восьмичасовую трансляцию нашего первого пропо - или повтор, организованный Бити - мы прокрутим ролик прямо сейчас.
Прокрутят его? Так они успели не только просмотреть отснятый материал, но и смонтировать из него ролик, и даже уже несколько раз передать его в эфир?
Мои руки вспотели от предвкушения, что увижу себя по телевизору. А что, если я все так же ужасна? Что, если я такая же неуклюжая и бесполезная, какой была в студии, и они отказались от попыток это исправить?
В этот момент из каждого стола выдвинулся экран, свет чуть потускнел, и комната погрузилась в молчание.
Поначалу мой экран черный. Потом в центре начинает мигать маленькая искорка. Она мигает, увеличивается в размере, медленно пожирая черноту, пока не превращается в пылающий на весь экран огонь, который кажется таким реальным и жарким, что я представляю, будто ощущаю исходящее от него тепло. В кадре появляется изображение моей сойки-пересмешницы, сверкающей красным золотом. Низкий, звучный голос, который преследует меня в снах, начинает вещать.
Клавдий Темплсмит, главный комментатор Голодных Игр, говорит: - Китнисс Эвердин, девушка, побывавшая в самом пекле.

Внезапно, на фоне настоящего огня и дыма в Дистрикте-8, заменив собой сойку, появляюсь я.
- Я хочу сказать восставшим, что жива. Что я здесь, в Восьмом Дистрикте, где Капитолий разбомбил больницу, полную беззащитных мужчин, женщин и детей. Там, где не осталось выживших.
Показывают больницу, которая рушится, отчаяние очевидцев, в то время как мой голос за кадром продолжает.
- Я хочу обратиться к людям: если вы хоть на одно мгновение поверили, что Капитолий будет относиться к нам по справедливости, если вы поверили в прекращение огня, то вы обманываете сами себя. Потому что вы знаете, кто они на самом деле и что они делают.
Камера снова возвращается ко мне, и я развожу руками, показывая на разрушения вокруг себя.
- Вот как они поступают! И мы должны дать им отпор!
И на экране появляется фантастически-смонтированные кадры битвы. Падают бомбы, мы бежим, земля взрывается - крупным планом показывают мою рану, она выглядит неплохо, но кровоточит – вскарабкивание на крыши, ныряние в переулки, и несколько удивительных кадров самих повстанцев, Гейла, и много меня, меня, меня, воюющей с планолетами в небе. Резкая смена кадров, и вот уже я бегу прямо на камеру.
- Президент Сноу говорит, что предупреждает нас? Ну что ж, я тоже хочу его предупредить. Вы можете мучить и бомбить нас, сжигать наши Дистрикты до основания, но видите вот это?
Мы с камерой наблюдаем за планолетом, горящем на крыше склада. Эмблема Капитолия, высеченная на крыле, плавится, постепенно превращаясь в мое лицо, я кричу президенту:
- Огонь занялся! И если сгорим мы, вы сгорите вместе с нами!
Огонь снова заполняет собой весь экран. И поверх него накладываются черные, монолитные буквы, из которых слагается фраза:
ЕСЛИ СГОРИМ МЫ, ВЫ СГОРИТЕ ВМЕСТЕ С НАМИ
Слова воспламеняются, и экран гаснет.

Мгновение в комнате сохраняется тишина, затем в комнате раздаются аплодисменты, а следом за ними и просьбы прокрутить ролик еще раз. Койн с удовольствием нажимает на кнопку воспроизведения, и на этот раз, зная, чего ожидать, я пытаюсь представить, что смотрю это по своему телевизору дома в Шлаке. Анти-Капитолийское выступление. Такого никогда не показывали по телевизору. По крайней мере, не на моем веку.
К тому времени, как экран погас во второй раз, у меня появляется потребность узнать больше. - Это транслировалось по всему Панему? Это видели в Капитолии?
- Не в Капитолии, - говорит Плутарх. – Мы не смогли пробиться сквозь их систему, несмотря на то, что Бити работает над этим. Но зато во всех дистриктах. Мы даже показали это во втором, который, возможно, в этой битве намного значимее Капитолия.
- А что, Клавдий Темплсмит за нас? – спрашиваю я.

Мой вопрос очень смешит Плутарха. – Только его голос. Он очень легко нам достался. Даже не пришлось подвергать его какой-то особой редакции. Он сказал это еще на твоих первых Играх, – он стучит рукой по столу. – Ну что сказать? Давайте еще раз поаплодируем Крессиде, ее потрясающей команде и, конечно, нашей звезде экрана!
Я тоже хлопаю, пока не осознаю, что я и есть та самая звезда экрана, и, наверное, отвратительно аплодировать самой себе, но никто не обращает на это внимания. Я не могу не заметить напряжение на лице Фалвии. Наверняка, ей очень трудно смотреть на успех идеи Хеймитча под руководством Крессиды, когда студийный подход Фалвии потерпел такой провал.

Терпение Койн к самовосхвалению, похоже, иссякло. – Да уж, заслуженно. Результат превзошел наши ожидания. Но я должна вынести на обсуждение тот риск, которому вы подвергли себя во время этой операции. Я знаю, что рейд был непредсказуемым. Однако, учитывая обстоятельства, я считаю, мы должны обсудить решение направить Китнисс в реальный бой.
Решение? Отправить меня на поле боя? Значит, она что не знает, что я вопиющим образом игнорировала приказы, вытащила наушники и ускользнула от своих телохранителей? Что еще они скрыли от нее?
- Это было трудное испытание, - говорит Плутарх, потирая лоб. – Но все согласны, что мы бы ничего не добились, каждый раз во время взрывов запирая ее где-нибудь в бункере.
- И ты согласна с этим? – спрашивает президент.
Гейл пинает меня под столом, и я понимаю, что она обращается ко мне. – О! Да, полностью поддерживаю. Это здорово – делать хоть что-нибудь для изменения сложившейся ситуации.
- Что ж, тогда давайте разумно использовать ее влияние. Тем более что Капитолию известно, на что она способна, - говорит Койн.
Гул согласия раздается в комнате.

Никто не выдал нас с Гейлом. Ни Плутарх, с чьим авторитетом мы не считались. Ни Боггс с его сломанным носом. Ни насекомые, которых мы повели в огонь. Ни Хеймитч – нет, подождите-ка. Хеймитч убийственно улыбается мне и ласково говорит: - Точно, мы же не хотим потерять нашу маленькую сойку, когда она наконец-то начала петь, – я отмечаю для себя, что нельзя оставаться с ним наедине в одной комнате, потому что он точно подумывает отомстить мне за то, что я сняла наушник.
- Итак, что еще вы задумали? – интересуется президент.
Плутарх кивает Крессиде, которая занимается пропо.
- У нас есть несколько ужасающих кадров, на которых запечатлена Китнисс в госпитале Восьмого. Это должно быть другое пропо с главной темой "Потому что вы знаете, кто они на самом деле и что они делают”. Мы сосредоточимся на том, как Китнисс общается с пациентами, особенно с детьми, на подрыве больницы и обломках планолета. Мессалла уже монтирует. Также мы задумываемся об отрывке о сойке. Нарезка из самых ярких моментов Китнисс вперемешку со сценами мятежных восстаний и кадрами войны. Мы называем его "Огонь приручен”. И еще Фалвия поделилась с нами гениальной идеей.
На лице Фалвии начинает появляться то самое полный-рот-кислого-винограда выражение, но она справляется с ним.
- Что ж, не знаю, насколько моя идея гениальна, но я подумала, что мы могли бы сделать серию роликов под названием "Мы Помним". В них мы бы отдали дань погибшим трибутам. Маленькой Руте из Одиннадцатого или пожилой Мэг из Четвертого. Смысл в том, что каждый из этих отрывков мы могли бы нацелить на какой-то конкретный дистрикт.
- Чтобы отдать дань своим трибутам, - говорит Плутарх.
- Это потрясающе, Фалвия, - искренне восклицаю я. – Это идеальный способ напомнить людям, за что они воюют.
- Полагаю, это должно сработать, - соглашается она. – Я подумала, что мы могли бы привлечь и Финика, рассказать его историю. Конечно, если это его заинтересует.
- Честно говоря, я не понимаю, как мы сможем сделать столько роликов серии "Мы Помним", - говорит Койн. – Вы можете начать делать их уже сегодня?
- Конечно, - отвечает Фалвия.
Одобрение ее идеи явно взбодрило ее.

Таким образом, Крессида сглаживает все конфликты в творческом отделе. Похвалила Фалвию за ее - и в самом деле - такую замечательную идею, и расчистила путь к работе над своим собственным видео-портретом Сойки-пересмешницы. Интересно то, что, Плутарх, похоже, не заинтересован в том, чтобы разделить похвалу. Ему нужно лишь, чтобы вся эта Атака в прямом эфире сработала. Я напоминаю себе, что Плутарх - Распорядитель Игр, а не член команды. Не пешка в Играх. Таким образом его ценность определяется не одним элементом, а общим успехом. Если мы выиграем войну, тогда Плутарх выйдет на поклон. И будет вознагражден.
Президент отправляет всех работать, поэтому Гейл катит меня обратно в госпиталь. Мы немного смеемся над тем, что все нас прикрывают. Гейл говорит, что никто из них не хочет казаться глупым, признавшись, что не смогли нас контролировать. Я проявляю к ним снисходительность, сказав, что они, скорее всего, не хотели ставить под угрозу нашу следующую возможную вылазку, ведь кадры получились отличными. Не исключено, что верны оба предположения. Гейл должен идти на встречу с Бити в Оружейную, поэтому я погружаюсь в полудрему.

Мне показалось, что я прикрыла глаза буквально на несколько минут, но открыв их, я вздрагиваю, обнаружив, что в нескольких шагах от моей кровати сидит Хеймитч. Выжидая. Может быть - если верить часам - на протяжении нескольких часов. Я думаю о том, чтобы позвать сестру, но рано или поздно я все равно встречусь с ним лицом к лицу.
Хеймитч наклоняется ко мне и болтает прямо перед моим носом чем-то тонким и белым. Сфокусироваться на нем очень тяжело, но я догадываюсь, что это. Он бросает его на простынь.
- Это твой наушник. Я дам тебе еще один шанс надеть его. Если ты снова вытащишь его из своего уха, я снабжу тебя вот этим, – он показывает мне какой-то металлический предмет, который явно одевают на голову, и я тотчас же нарекаю его кандалами для головы. – Это альтернативное аудиоустройство, которое оборачивается вокруг твоей головы и защелкивается под подбородком, а открывается ключом. И только у меня будет этот ключ. И если ты вдруг окажешься настолько умной, чтобы суметь его снять, – Хеймитч кладет этот хомут для головы на кровать и берет в руки маленький серебристый чип, – я прикажу им имплантировать вот это в твое ухо, чтобы я мог разговаривать с тобой двадцать четыре часа в сутки.
Хеймитч круглосуточно в моей голове. Это ужасно.
- Я больше не буду вытаскивать наушник, - бормочу я.
- Прости, что? – переспрашивает он.
- Я больше не буду вытаскивать наушник! – повторяю я так громко, что бужу половину госпиталя.
- Ты уверена? Потому что меня устроит любой из трех озвученных вариантов, - говорит он мне.
- Я уверена, - отвечаю я.
Зажимаю наушник в одной руке, а свободной швыряю хомут прямо ему в лицо, но он легко ловит его. Он явно ожидал, что я его кину. – Что-то еще? – Хеймитч поднимается.
- Пока ждал… я съел твой обед.
Мои глаза находят пустую миску и лоток на моем прикроватном столе. - Я на тебя нажалуюсь, - бормочу я в подушку.
- Будь так любезна, дорогуша, – он выходит, уверенный в том, что я этого не сделаю.

Я снова хочу заснуть, но я слишком возбуждена. Картины вчерашнего дня начинают просачиваться в сегодняшний. Бомбардировка, крушение горящего планолета, лица раненых, которых уже нет. Я повсюду вижу смерть. В то время как я, беспомощная, прикована к больничной койке, я вижу первый упавший на землю снаряд, чувствую, как взрывается крыло моего планолета, как мы с головокружительной скоростью падаем в никуда, как на меня обваливается крыша склада. Все те вещи, которые я видела собственными глазами или на пленке. Все те вещи, которые вызвала я сама, лишь натянув свою тетиву. Все те вещи, которые я никогда не смогу стереть из своей памяти.

Когда наступает время ужина, Финник приносит свой поднос к моей кровати, и мы можем вместе посмотреть новый ролик. Вообще-то он занимает отсек на том же этаже, где раньше жили и мы, но у него так часто случаются нервные срывы, что он практически живет в госпитале. Мятежники показывают пропо "Потому что вы знаете, кто они и что делают”, который смонтировал Мессалла. Материал напичкан короткими студийными клипами с Гейлом, Боггсом и Крессидой, где они описывают произошедшее. Тяжело наблюдать за моим посещением госпиталя в Восьмом, ведь я знаю, что произойдет дальше. Когда бомбы обрушиваются на крышу, я зарываюсь лицом в подушку, и выглядываю только к концу, после того, как все пациенты госпиталя умерли.
По крайней мере, Финник не аплодирует и не выглядит счастливым, когда все заканчивается. Он просто говорит: - Люди должны знать что происходит. И теперь они точно знают.
- Давай выключим, Финник, пока они опять не поставили на повтор, – прошу я его.
Но как только рука Финника тянется к пульту, я кричу: - Подожди!
Капитолий представляет отрывок из программы, и что-то кажется мне в ней знакомой. Да, это Цезарь Фликерман. И я могу догадаться, кто будет его гостем.

Физические изменения в Пите повергли меня в шок. Здоровый мальчик с ясными глазами, которого я видела несколько дней назад, похудел, по крайней мере, на 15 фунтов, а его руки тряслись нервной дрожью. Они по-прежнему гримировали его. Но под слоем грима невозможно спрятать его мешки под глазами, а красивая одежда не может скрыть боли, которую он чувствует при каждом движении - этому человеку нанесли серьезные травмы.
Мой мозг работает, пытаясь понять. Я же совсем недавно видела его! Четыре – нет, пять – да, уже пять дней назад. Как он так быстро изменился? Что могли они сделать с ним в такой короткий срок? Затем меня осенило. Я прокрутила у себя в голове его первое интервью с Цезарем, ища какое-нибудь сходство с тем парнем. Ничего общего. Они могли взять то интервью через день или два после того, как я покинула арену, а уж потом они могли делать с ним все, что захотят.
- О, Пит… - шепчу я.

Цезарь и Пит обмениваются несколькими фразами, после чего Цезарь спрашивает, что он думает о моих агитационных роликах для дистриктов.
- Они явно используют ее, - говорит Пит, – чтобы подстегнуть повстанцев. Я не сомневаюсь, что она даже не знает, что на самом деле происходит на войне. Что поставлено на карту.
- Может, ты хотел бы что-нибудь сказать ей? – спрашивает Цезарь.
- Да, есть кое-что, - говорит Пит. Он смотрит в камеру, прямо мне в глаза. – Не будь дурой, Китнисс. Подумай сама. Они превратили тебя в оружие, которое способствует уничтожению человечества. Если ты и правда имеешь хоть какое-то влияние, используй его, чтобы притормозить это. Пока все не зашло слишком далеко, прекрати войну. Спроси себя, доверяешь ли ты людям, с которыми работаешь? Знаешь ли ты, что происходит на самом деле? И если нет... выясни.

Черный экран. Знак Панема. Шоу закончено.

Финник нажимает на кнопку на пульте и выключает телевизор. Через минуту сюда заявятся, чтобы разрушить то влияние, которое оказали на меня и состояние Пита, и произнесенные им слова. Я должна буду опровергнуть их. Но правда в том, что я не доверяю ни повстанцам, ни Плутарху, ни Койн. Я не уверена в том, что они говорят мне правду. Я не смогу скрывать это.
Шаги уже приближаются.
Финник сжимает мне руку. - Мы этого не видели.
- Что? - спрашиваю я.
- Мы не видели Пита. Только пропо из Восьмого. Затем мы выключили, потому что видео расстроило тебя. Идет? – спрашивает он, я киваю. – Заканчивай с ужином.
Я успеваю немного прийти в себя, так что когда входят Плутарх и Фалвия, мой рот набит куском хлеба и капустой. Финник говорит о том, как удачно смотрится на экране Гейл. Мы поздравляем их с новым роликом. Уверяем, что он был настолько мощным, что мы сразу же выключили телевизор. Они выглядят менее озабоченными. Они верят нам.

Никто не упоминает о Пите.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

Comments

[~TRISTIA~]

блин. захватывает.