Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: FoxyFry
Редактор: gazelle
Разрешение на публикацию - получено.



Часть I. ОСТАНКИ

Глава 9.

После нескольких попыток заснуть, прерываемых ужасающими кошмарами, я бросаю эту затею. Просто лежу спокойно и притворяюсь спящей, если кто-нибудь заходит меня проверить. Утром я выписываюсь из больницы, и врачи советуют поменьше волноваться. Крессида просит меня записать несколько реплик для нового промо с Сойкой-пересмешницей. В обед я по-прежнему жду, что люди заговорят о вчерашнем выступлении Пита, но все молчат. Ведь кто-то должен был видеть это, кроме нас с Финником.

По расписанию сейчас у меня тренировка, но Гейла оправили с Бити - работать над созданием какого-то оружия или чего-то вроде того, поэтому мне разрешают взять с собой в лес Финника. Для отвода глаз мы некоторое время бродим поблизости, а затем закапываем наши коммуникаторы под кустом. Отойдя на безопасное расстояние, мы усаживаемся, чтобы обсудить трансляцию с Питом.
- Я ни единого слова об этом не слышал. Тебе никто ничего не рассказывал? - интересуется Финник.
Я качаю головой. Он ненадолго замолкает, затем спрашивает: - Даже Гейл?
Я цепляюсь за последнюю надежду, что, возможно, Гейл, и правда, ничего не знает о послании Пита. Но что-то убеждает меня в обратном.
- Может, он просто ждет подходящего момента, чтобы рассказать тебе?
- Может быть, - отвечаю я.
Мы сидим в абсолютной тишине так долго, что даже кролик осмелел и оказался в пределах досягаемости. Я пронзаю его стрелой, а Финник оттаскивает к забору.

На ужин сегодня рубленая тушеная оленина. После еды Гейл провожает меня до Отсека Е. Когда я спрашиваю его, что здесь происходит, он снова ничего не говорит о Пите. Как только мама с сестрой уснули, я вытаскиваю жемчужину из ящика комода и, зажав ее в руке, вторую бессонную ночь провожу, прокручивая в голове слова Пита.
"Спроси себя, доверяешь ли ты людям, с которыми работаешь? Знаешь ли ты, что происходит на самом деле? И если нет... выясни".
Выясни. Что? У кого? И как Пит может знать что-то кроме того, что ему говорят в Капитолии? Это всего-навсего их промо. Стремление вызвать как можно Больше шумихи. Но если Плутарх думает, что все это лишь стратегия Капитолия, почему он не сказал мне? Почему нас с Финником не посвятили в это?
Но вся эта полемика скрывает истинную причину моего беспокойства: Пит. Что они сделали с ним? И что они делают с ним прямо сейчас? Очевидно, Сноу не купился на то, что мы с Питом ничего не знали о восстании. Теперь, когда я взяла на себя роль Сойки-пересмешницы, его подозрения укрепились. Пит может лишь гадать о тактике повстанцев и сочинять истории, чтобы рассказывать их своим мучителям. Однако, как только вся эта ложь раскроется, его жестоко накажут. Ему, должно быть, кажется, что я его бросила. В своем первом интервью он пытался защитить меня и от Капитолия, и от повстанцев, а я не только не справилась с задачей защитить его, но и навлекла на него еще большие беды.

Наступает утро. Я прикладываю руку к стене и затуманенным взглядом изучаю свое расписание. Сразу после завтрака у меня назначена Съемка. В столовой, забирая свои хлопья с молоком и толченую свеклу, я замечаю коммуникатор на запястье Гейла.
- Когда это тебе вернули его, Солдат Хоторн? - спрашиваю я.
- Вчера. Они решили, что, если я отправлюсь с тобой на поле сражения, это может послужить запасным способом связи, - отвечает Гейл.
Мне никто никогда не предлагал коммуникатор. Интересно, а если я попрошу, они дадут?
- Ну, думаю, хотя бы один из нас должен быть доступным, - говорю я едва не срывающимся голосом.
- Что это значит? - недоумевает он.
- Ничего. Просто повторяю твои слова, - отвечаю я ему. - И совершенно согласна, что этим доступным должен быть ты. Я просто надеюсь, что по-прежнему имею доступ к тебе.
Мы встречаемся взглядами, и я понимаю, насколько зла яна Гейла. Что я ни на секунду не поверю, будто он не видел промо с Питом. Что я чувствую себя преданной от того, что он не рассказал мне об этом. Мы слишком хорошо знаем друг друга, чтобы он мог уловить мое настроение и догадаться о его причинах.
- Китнисс..., - начинает он. В его голосе чувствуется признание вины.
Я хватаю свой поднос, направляюсь в зону хранения продуктов и с грохотом швыряю свои тарелки в мойку. К тому времени как я оказываюсь в коридоре, он догоняет меня.
- Почему ты ничего не сказала? - спрашивает он, хватая меня за руку.
- Я? - выдергиваю я свою руку. - Почему ты не сказал мне, Гейл? А я, между прочим, спрашивала тебя вчера вечером о том, что происходит!
- Прости. Хорошо? Я не знал, что делать. Я хотел сказать тебе, но все боялись, что ты расстроишься, увидев это промо, - оправдывается он.
- Они были правы. Я расстроилась. Но еще больше я расстроена тем, что ты врешь мне ради Койн, - В этот момент его коммуникатор подал сигнал. - А вот и она. Лучше поспеши. Тебе есть, что ей рассказать.
На мгновение на его лице отражается боль. Но ее тут же сменяет ледяная злоба. Он разворачивается на пятках и уходит. Может, я была чересчур язвительна, не дав ему возможности объясниться. Может, этой ложью все просто пытаются защитить меня. Мне плевать. Я устала от людей, врущих мне ради моего же блага. Потому что на самом деле это больше для их блага. Соврите Китнисс о восстании, чтобы она не натворила глупостей. Отошлите ее на арену без единой подсказки, так как мы можем вытащить ее оттуда. Не говорите ей о промо с Питом, потому что это может ее расстроить, и тогда нелегко будет снять достойный материал.
Я действительно нездорова. Я подавлена. И очень устала, чтобы сниматься целый день. Но вот я уже в Гримерной, а значит, я в строю. Сегодня, как я только что узнала, мы вернемся в Дистрикт-12. Крессида хочет взять интервью с места событий у меня и у Гейла, дабы пролить свет на наш разрушенный город.
- Если, конечно, вы оба согласны, - говорит Крессида, вглядываясь в мое лицо.
- Можешь на меня рассчитывать, - отвечаю я.
Я стою, молча и неподвижно, словно манекен, пока моя подготовительная команда одевает меня, делает прическу и накладывает легкий макияж. Не особо заметный, но зато скрывающий мешки под глазами.

Боггс сопровождает меня вниз до Ангара, но дальше банального приветствия разговор не идет. Я рада, что удалось избежать еще одного нагоняя за мое непослушание в Восьмом, особенно учитывая то, что его маска выглядит жутко неудобной.
В последний момент я вспоминаю о том, что должна оповестить маму о своем отъезде из Тринадцатого, и что волноваться ей не о чем. Мы садимся на борт планолета, и меня направляют к месту за столом, где Плутарх, Гейл и Крессида изучают карту. Плутарха переполняет радость, когда он показывает мне результаты первых промо. Повстанцы в некоторых дистриктах, которые едва удерживали опорный пункт, возобновили активную атаку. Они захватили Третий и Одиннадцатый – взятие последнего весьма важно, так как он является главным поставщиком продуктов для Панема – и вторглись в несколько других дистриктов.
- Обнадеживающе. Поистине очень обнадеживающе, - говорит Плутарх. - Сегодня вечером Фалвия собирается запустить первые отрывки из серии "Мы Помним", так мы сможем воздействовать на отдельные дистрикты, напомнив им про их погибших горожан. Финник просто великолепен.
- На самом деле, очень мучительно смотреть это, - произносит Крессида. - Многих из них он знал лично.
- Именно поэтому они настолько эффективны, - поясняет Плутарх. - Идут от самого сердца. Вы все делаете превосходно. Койн будет довольна.
Получается, Гейл им ничего не рассказал. О том, что я якобы не видела выступление Пита, и о моей ярости из-за укрывательства правды. Но считаю это недостаточным, чтобы простить его, да и уже слишком поздно для этого. И вообще, это неважно. Он тоже не говорит со мной.
Только когда мы приземляемся на Луговине, я понимаю, что с нами нет Хеймитча. Когда я спрашиваю Плутарха о его отсутствии, он лишь качает головой и говорит: - Он не мог смотреть на это.
- Хеймитч? Не мог на что-то смотреть? Скорее, просто захотел выходной, - предполагаю я.
- Вообще-то, дословно он сказал "Я не могу смотреть на это без бутылки”, - поясняет Плутарх.
В ответ я лишь закатываю глаза. Я давно уже устала от заморочек своего ментора, от его слабости к алкоголю и от того, на что он может и не может смотреть. Но через пять минут моего пребывания в Двенадцатом, я начинаю жалеть, что у меня у самой нет бутылки. Мне казалось, что я уже смирилась с разрушением Двенадцатого - я много об этом слышала, видела с воздуха и даже бродила по его пеплу. Так почему же все это причиняет мне новую боль? Может, раньше я до конца не осознавала потерю своего мира? Или это выражение на лице Гейла, когда он осматривает руины, заставляет меня по-новому прочувствовать весь этот ужас?
Крессида дает наставления команде начать с моего старого дома. Я спрашиваю ее, что мне делать.
- То, что считаешь необходимым, - отвечает она.
Я снова стою на кухне, и мне совсем ничего не хочется делать. В итоге я просто смотрю в небо, потому что на меня нахлынуло слишком много воспоминаний.
Спустя какое-то время Крессида говорит: - Отлично, Китнисс. Пойдем дальше.

Но Гейлу в его прежнем жилище не так просто начать. Крессида снимает его в тишине в течение нескольких минут, но как только он выуживает из пепла единственное, что осталось из его прошлой жизни — погнутую металлическую кочергу — она начинает расспрашивать его о семье, работе и жизни в Шлаке. Она заставляет его вернуться в ночь бомбежки и воспроизвести все, начиная от его дома, сопровождая его по дороге до Луговины, и через лес к озеру. Я плетусь позади съемочной группы и телохранителей, считая их присутствие здесь осквернением моего любимого леса. Это сокровенное место, святилище, опороченное злом Капитолия. Даже оставив обуглившееся конечности далеко за забором, мы все еще натыкаемся на разлагающиеся тела. Интересно, мы запишем все это, чтобы показать другим?
К тому времени, как мы достигаем озера, Гейл, кажется, потерял способность говорить. Все мы обливаемся потом — особенно Кастор и Полидевк в своих панцирях — и Крессида объявляет перерыв. Я зачерпываю руками воду из озера, мечтая о том, чтобы окунуться в него с головой, голышом, одной, без посторонних глаз. Я брожу по периметру, осматриваясь. Возвращаясь назад и проходя мимо маленького бетонного домика около озера, я останавливаюсь в дверях и вижу, как Гейл осторожно прислоняет обретенную им кочергу к стене у очага. На секунду я представляю, как какой-нибудь одинокий путник в далеком будущем, заблудившись, бродит по дикой местности и натыкается на это небольшое пристанище с кучкой дров, очагом и кочергой. Удивляясь, как все это здесь оказалось. Гейл поворачивается и встречается со мной взглядом, и я знаю, что он думает о нашей последней встрече в этом доме. Когда мы спорили о том, убегать нам или нет. Если бы мы сбежали, был бы Дистрикт-12 по-прежнему цел? Думаю, да. Но Капитолий все так же заправлял бы Панемом.
Бутерброды с сыром разошлись по рукам, и, усевшись в тени деревьев, мы приступаем к еде. Я намеренно сажусь в дальнем конце группы, рядом с Полидевком, чтобы мне не пришлось говорить. Хотя и так мало кто разговаривает. В относительной тишине птицы снова садятся на деревья. Я толкаю локтем Полидевка и показываю ему маленькую черную птичку с хохолком. Она перепрыгивает на другую ветку, на мгновения расправляя крылья, будто хвастаясь своими белыми пятнышками. Полидевк указывает на мою брошь и вопросительно приподнимает брови. Я киваю, подтверждая, что это сойка-пересмешница. Приподнимаю вверх указательный палец, как бы говоря: "Подожди, я покажу тебе" и изображаю птичий свист. Сойка-пересмешница вздергивает головку и отвечает мне. Затем, к моему огромному удивлению, Полидевк насвистывает несколько своих собственных нот. Птичка тут же ему отвечает. Лицо Полидевка озаряется восторгом, и он обменивается с птицей мелодичным пересвистом. Думаю, это его первая беседа за долгие годы. Музыка привлекает соек-пересмешниц, как цветы пчел, и вскоре ему аккомпанируют полдюжины птиц, примостившихся на ветвях над нашими головами. Он хлопает меня по плечу и веткой на земле выводит одно единственное слово. СПОЕШЬ?
При других обстоятельствах я бы отказалась, но в сложившейся ситуации я не могу сказать "нет” Полидевку. Кроме того, поют сойки-пересмешницы совсем иначе, чем свистят, и я хочу, чтобы он это услышал. Поэтому, прежде чем я успеваю осознать, что делаю, я уже беру четыре ноты Руты, те самые, что она использовала, чтобы сообщить о конце рабочего дня в Одиннадцатом. Ноты, что стали музыкальным фоном к ее убийству. Птицы не знают их. Они подхватывают простую фразу и благозвучно перебрасывают ее между собой. В точности, как они делали на Голодных Играх перед тем, как переродки вырвались из-за кустов, загнали нас на Рог Изобилия и, не спеша, раздирали плоть Катона...
- Хочешь услышать, как они поют настоящую песню? - выпаливаю я.
Что угодно, лишь бы заблокировать эти воспоминания. Встав на ноги, я отхожу подальше к деревьям, кладя руку на грубый ствол клена, на котором устроились птицы. Я не пела "Виселицу" вслух десять лет, потому что она запрещена, но я помню каждое слово. Я начинаю тихо, нежно, как делал мой папа.

А ты придешь к тому дереву у реки
Где вздернули парня, якобы убившего троих?
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Сойки-пересмешницы замолкают, когда понимают, что я предлагаю им что-то новенькое.

А ты придешь к тому дереву у реки
Где мертвец кричал своей возлюбленной "Беги!"
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Теперь птицы внимательно слушают меня. Еще один куплет, и они обязательно уловят мотив, ведь он довольно простой и повторяется четыре раза с небольшими вариациями.

А ты придешь к тому дереву у реки
Где я просил тебя бежать, чтоб были свободны мы?
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Тишина в кронах деревьев. Лишь шелест листьев на ветру. Но ни единой птички, ни сойки-пересмешницы, ни какой-либо другой. Пит прав. Они замолкают, когда я пою. Точно так же было и с отцом.

А ты придешь к тому дереву у реки
Наденешь ожерелье из пеньки, рядышком со мной?
Странные вещи случаются порой
И будет не так странно
Если в полночь у виселицы мы встретимся с тобой.

Птицы ждут, когда я продолжу. Но это все. Последний куплет. В воцарившемся затишье я вспоминаю картину. После дня, проведенного в лесу с отцом, я была дома. Сидела на полу с Прим, которая тогда едва научилась ходить, и пела "Виселицу", плетя ожерелье из клочков веревки, как это сказано в песне, не понимая истинного смысла слов. Мотив был простой и легко запоминался, хотя раньше я без труда могла воспроизвести почти любую мелодию, услышав ее раз или два. Вдруг мама выхватила у меня веревочное украшение и закричала на папу. Я начала плакать, потому что мама никогда не кричала, за мной захныкала и Прим, а я выбежала на улицу и спряталась. Так как у меня было только одно укромное место — на Луговине под кустом жимолости — отец быстро меня нашел. Он успокаивал меня, говоря, что все хорошо, только нам лучше не петь эту песню. Что мама хочет, чтобы я забыла ее. Поэтому, конечно же, каждое слово четко и безвозвратно закрепилось в моей памяти.

Мы с папой больше никогда ее не пели, даже не говорили о ней. После его смерти, она часто всплывала в моей памяти. Взрослея, я начинала понимать смысл слов. В начале кажется, что парень уговаривает девушку встретиться с ним тайком в полночь. Но он выбирает довольно странное место для свидания — дерево, на котором за убийство повесили мужчину. Возлюбленная убийцы, должно быть, имела какое-то отношение к преступлению или они просто хотели ее наказать, потому что его труп просит ее убегать. Безусловно, все это странно — говорящие трупы, но в третьем куплете кое-что проясняется. Становится понятно, что исполнитель песни и есть мертвый убийца. Он все еще на виселице. И хотя он велит своей возлюбленной бежать, он продолжает спрашивать, придет ли она к нему на встречу. Строка "Где я просил тебя бежать, чтобы были свободны мы" - самая сложная для понимания, потому что сначала кажется, что он говорит ей бежать, по-видимому, в безопасное место. Но затем, ты задаешься вопросом, а, может, он просил ее бежать к нему? К смерти. В последней строфе, становится ясно, что это именно то, чего он ждет. Его возлюбленная, с веревочным ожерельем, висит мертвая рядом с ним.
Раньше я думала, что этот убийца - самый омерзительный парень, какого только можно себе вообразить. Теперь, с багажом из двух поездок на Голодные Игры, я решила не судить его, не зная всех подробностей. Возможно, его возлюбленная уже была приговорена к смерти, и он старался облегчить ее участь. Дать ей знать, что он будет ее ждать. Или, может быть, он думал, что то место, где он ее оставляет, в действительности, хуже смерти. Разве не я хотела убить Пита шприцем, чтобы спасти его от Капитолия? Неужели это, и правда, был мой единственный вариант? Возможно, нет, но в тот момент я не смогла придумать ничего другого.

Полагаю, моя мама думала, что все это слишком запутанно для семилетней девочки. Особенно для той, что плела свое собственное веревочное ожерелье. Не то чтобы я слышала о повешении только из историй, множество людей в Двенадцатом были казнены таким образом. Просто она не хотела, чтобы я запела эту песню перед всем классом на уроке пения. Она, наверное, была бы даже против моего исполнения для Полидевка, но, по крайней мере, меня не — стоп, кажется, я ошибаюсь. Взглянув в сторону, я вижу, что Кастор снимал меня все это время. Все внимательно наблюдают за мной. А по щекам Полидевка бегут слезу, потому что, несомненно, моя причудливая песня напомнила ему о каком-нибудь ужасном инциденте в его жизни. Превосходно. Я вздыхаю и облокачиваюсь на ствол. И в этот момент сойки-пересмешницы начинают свою интерпретацию "Виселицы". С их голосами получается очень красиво. Догадываясь, что меня снимают, я стою молча, пока не слышу, как Крессида кричит "Снято!"
Плутарх приближается ко мне, смеясь. - И где ты этого набралась? Никто бы не поверил, если бы мы это придумали! - он обнимает меня за плечи и смачно целует в макушку. - Ты просто золотко!
- Я делала это не для камер, - говорю я.
- Нам повезло, что они были включены, - отвечает он. - Эй, народ, возвращаемся в город!

Продираясь сквозь дебри, мы ступаем на гальку, и мы с Гейлом одновременно поворачиваем головы в одном направлении, как пара гончих, взявших след. Это не ускользает от взгляда Крессиды, и она спрашивает, куда ведет эта дорога. Не сговариваясь, мы в один голос отвечаем, что это место служило нам для встреч перед охотой. Она хочет увидеть его, даже после того, как мы говорим, что там нечего смотреть.
Ничего, просто то место, где я была счастлива, думаю я.
Наш каменный выступ, возвышающийся над долиной. Возможно, не такой зеленый как обычно, но кусты ежевики усыпаны ягодами. Здесь начинались бесчисленные дни охоты и ловли в силки, рыбалки и собирания ягод, блуждания по лесу, обмена мыслями, пока мы наполняли свои охотничьи сумки. Это место было воротами в мир поддержки и здравомыслия. И мы были друг для друга ключами.
Больше нет Дистрикта-12, чтоб сбегать оттуда, нет Миротворцев, чтоб их дурить, нет голодных ртов, чтоб кормить. Капитолий лишил меня всего этого, и я вот-вот потеряю Гейла. Тот клей, замешанный на взаимной потребности друг в друге, что крепко связывал нас вместе все эти годы, видимо начал усыхать. Как такое может быть, что сегодня, перед лицом ужасной катастрофы сокрушившей Двенадцатый, мы настолько злы друг на друга, что даже не можем поговорить?
Гейл соврал мне. Это неприемлемо, даже если он был уверен, что делает это мне во благо. Хотя его извинения казались искренними. А я швырнула их ему в лицо, вдобавок сдобрив оскорблениями. Что с нами происходит? Почему мы все время ссоримся? Сплошная неразбериха, но каким-то образом я чувствую, что если бы я обратилась к самой сути наших проблем, то в основе всего лежали бы именно мои действия. Неужели я, и правда, хочу оттолкнуть его от себя?
Обхватив пальцами ежевику, я срываю ее с куста. Перекатываю ее аккуратно между большим и указательным. Внезапно я разворачиваюсь в его сторону и подбрасываю ягоду в его направлении. - И пусть удача... - произношу я.
Я бросаю ее достаточно высоко, чтобы у него было время решить – оттолкнуть ее или принять. Взгляд Гейла устремлен на меня, не на ягоду, но в последний момент он открывает рот и ловит ее. Он жует, глотает, и после долгой паузы говорит: - ... всегда будет на вашей стороне.
Он все же это сказал.
Крессида усаживает нас в своеобразном кармане в скале, так что получается весьма трогательная картина, и пытается разговорить нас на тему охоты. Что заставило нас выйти в лес, как мы встретились, любимые моменты. Мы оттаиваем, начинаем потихоньку шутить и смеяться, вспоминая случаи с пчелами, дикими собаками и скунсом. Когда разговор заходим о том, помогли ли нам навыки владения оружием во время бомбардировки Восьмого, я замолкаю.
Гейл говорит лишь: - Нам пора.

К тому времени, как мы достигаем городских ограждений, день клонится к вечеру. Я веду Крессиду к развалинам пекарни и прошу ее снять сюжет. Единственная эмоция, которая у меня выходит, это изнеможение.
- Пит, это твой дом. О твоей семье ничего не было слышно со времени бомбардировки. Двенадцатого больше нет. И ты призываешь к разоружению? - я окидываю взглядом пустоту. - Не осталось никого, кто мог бы услышать тебя.

Стоя перед огромным куском металла, который раньше был виселицей, Крессида интересуется, подвергался ли кто-либо из нас пыткам. В ответ Гейл задирает свою рубашку и поворачивается спиной к камере. Я смотрю на отметины и снова слышу свист хлыста, вижу его окровавленное бессознательное тело, подвешенное за запястья.
- Я закончила, - сообщаю я. - Встречу вас в Деревне Победителей. Заберу кое-что для... мамы.

Полагаю, что я пришла сюда пешком, но следующее, что помню - это как сижу на полу в кухне напротив шкафчиков в нашем доме в Деревне Победителей. Педантично складываю керамические баночки и стеклянные бутылочки в коробку. Кладу между ними чистые бинты, чтобы они не разбились. Оборачиваю ими же пучки засохших цветов.
Вдруг я вспоминаю про розу на моем комоде. Была ли она настоящей? И если да, по-прежнему ли она там? Мне приходится бороться с соблазном проверить. Если она там, она лишь снова напугает меня. Я решаю поторопиться со сборами.
Опустошив все ящики, я поднимаюсь и обнаруживаю Гейла на кухне. Порой меня беспокоит то, как бесшумно он может двигаться. Он облокачивается на стол, кладя широко расставленные ладони на деревянную поверхность. Я ставлю коробку между нами.
- Помнишь? - спрашивает он. - Здесь ты меня поцеловала.
Значит лошадиной дозы морфлия, введенной ему после порки, оказалось недостаточно, чтобы стереть это из его памяти.
- Я думала, ты этого и не вспомнишь, - отвечаю я.
- Придется умереть, чтобы забыть. Хотя, может, даже тогда я буду помнить, - говорит он мне. - Может, я буду как тот парень из "Виселицы". По-прежнему ждать ответа.
Гейл, тот самый Гейл, которого я никогда не видела плачущим, стоит со слезами на глазах. Чтобы они не успели скатиться, я подаюсь вперед и прижимаюсь своими губами к его. На вкус это как жар, пепел и страдание. Необычный вкус для такого нежного поцелуя. Он первым отстраняется и одаривает меня кривой улыбкой.
- Я знал, что ты поцелуешь меня.
- Откуда? - удивляюсь я.
Потому что я и сама не знала.
- Потому что мне больно, - спокойно отвечает он. - Только так я могу привлечь твое внимание, - он поднимает коробку. - Не переживай, Китнисс. Это пройдет.
И уходит, прежде чем я успеваю ответить.

Я слишком устала, чтобы обдумывать его последнее обвинение. Недолгую поездку обратно в Тринадцатый я провожу, съежившись в своем кресле и стараясь игнорировать Плутарха, вещающего на свою любимую тему - оружие, которого больше нет в распоряжение человечества. Высоко-летающие самолеты, военные спутники, клеточный дезинтегратор, беспилотные самолеты, биологическое оружие с ограниченным сроком годности. Запрещенные из-за разрушения атмосферы или из-за недостатка ресурсов, или из-за нравственной щепетильности. И явное сожаление слышится в голосе Главы распорядителей Игр, которому остается лишь мечтать о подобных игрушках, которому приходится обходиться планолетами, ракетами класса 'земля-земля' и простыми старыми автоматами.
Сбросив с себя костюм Сойки-пересмешницы, я отправляюсь прямиком в кровать, даже не поужинав. И все равно с утра Прим приходится расталкивать меня, чтобы разбудить. После завтрака я забиваю на свое расписание и решаю вздремнуть в кладовке. Выспавшись, я выползаю из укромного местечка между коробками с мелом и карандашами и понимаю, что наступило время обеда. Я получаю большую порцию горохового супа, а после направляюсь в Отсек Е, но путь мне преграждает Боггс.
- Собрание в Штабе. Можешь проигнорировать свое текущее расписание, - говорит он.
- Без проблем, - отвечаю я.
- Ты вообще следовала ему сегодня? - спрашивает он раздраженно.
- Кто знает? Я же псих, - я поднимаю запястье, чтобы показать свой медицинский браслет, и понимаю, что его нет. - Видишь? Я даже не помню, когда они сняли этот браслет. Зачем я понадобилась Штабу? Я что-то пропустила?
- Думаю, Крессида хотела показать тебе промо из Двенадцатого. Но, скорей всего, ты их увидишь, когда они выйдут в эфир, - отвечает он.
- Вот что нужно включить в мое расписание. Время, когда выходят промо, - говорю я.
Он окидывает меня взглядом, но никак это не комментирует.
В Штабе было полно народу, но мне оставили местечко между Финником и Плутархом. Мониторы на столах уже в вертикальном положении, транслируют ежедневную Капитольскую ерунду.
- Что это? Разве мы не собираемся смотреть промо из Двенадцатого? - спрашиваю я.
- Нет-нет, - отвечает Плутарх. - То есть, возможно. Я не знаю, какой материал собирается использовать Бити.
- Бити думает, что нашел способ вклиниться в трансляцию по всей стране, - поясняет Финник. - Так что наши промо увидят и в Капитолии. Он сейчас в отделе Спецобороны, как раз работает над этим. Вечером планируется прямой эфир. Сноу будет произносить речь или что-то подобное. О, кажется, начинается.
Под аккомпанемент гимна появляется эмблема Капитолия. В следующее мгновение я уже смотрю прямо в змеиные глаза президента Сноу, который приветствует народ. Кажется, будто он забаррикадирован за своим подиумом, но белая роза на его лацкане видна полностью. Камера отъезжает назад, чтобы захватить в панораму и Пита, находящегося перед спроецированной на стене картой Панема. Он сидит на высоком стуле с подставкой для ног в виде металлического обода. Стопа его протеза выстукивает странный нервный ритм. Капельки пота выступили поверх грима над его верхней губой и на лбу. Но что напугало меня больше всего, так это взгляд в его глазах — яростный, но рассеянный.
- Он выглядит хуже, - шепчу я.
Финник в подбадривающем жесте сжимает мою руку, и я благодарна ему за это.
Отчаянным голосом Пит начинает говорить о необходимости разоружения. Он освещает урон, нанесенный основным объектам инфраструктуры многих дистриктов, и пока он говорит, на карте загораются различные области, показывая степени поражения. Разрушенная плотина в Седьмом. Сошедший с рельсов поезд с огромной лужей токсических отходов, разившихся из танкера. Зернохранилище, рухнувшее после пожара. Все эти действия он приписывает повстанцам.
Бам! Безо всяких предупреждений в телевизоре появляюсь я, на развалинах пекарни.
Плутарх вскакивает с места: - Он сделал это! Бити прорвался!

В комнате раздается пронзительное гудение, и возвращается изображение Пита. Растерянного. Он видел меня на мониторе. Он пытается продолжить свою речь, переходя к бомбардировке водно-очистных сооружений, но его тут же сменяет ролик с Финником, говорящем о Руте. То, что происходит дальше, можно назвать настоящей битвой за эфир. Техники Капитолия пытаются отражать атаки Бити. Но они были к ним не готовы. А Бити, очевидно ожидая сопротивления с их стороны, подготовил целый арсенал пяти и десятисекундных роликов. Мы видим, как распадается вся их затея с официальной презентацией, так как она приправлена случайными отрывками из наших промо.
Плутарх разражается восторгами, и все остальные аплодируют Бити, лишь Финник остается неподвижным и безмолвным рядом со мной. Я встречаюсь взглядом с Хеймитчем и вижу в его глазах отражение своего собственного ужаса. Осознание того, что с каждым одобрительным возгласом Пит все дальше ускользает от нас.
На экраны возвращается эмблема Капитолия в сопровождении монотонного аудиоряда. Но приблизительно через двадцать секунд мы снова видим Сноу и Пита. В студии суматоха. Мы слышим неистовые выкрики их съемочной группы. Сноу подается вперед, сообщая, что, вероятно, повстанцы пытаются прервать распространение информации, которую они считают обвинительной, но правда и справедливость восторжествуют. Что трансляция возобновится, когда служба безопасности наведет порядок. Он спрашивает Пита, есть ли ему что сказать Китнисс Эвердин после сегодняшнего показа.

При упоминании моего имени лицо Пита натужно искажается.
- Китнисс... как ты думаешь, чем это закончится? Что останется? Никто не спасется. Ни в Капитолии. Ни в Дистриктах. И ты... в Тринадцатом... - он резко вдыхает, будто ему не хватает воздуха, а глаза его кажутся безумными, - к утру будешь мертва!

За камерой раздается приказ Сноу: - Прекратите это!
Бити повергает всю трансляцию в полный хаос, вспышками пуская кадры со мной, стоящей перед госпиталем, каждые три секунды. Но в интервалах между ними мы видим то, что происходит в данный момент на съемочной площадке. Пит пытается продолжить говорить. Камера сбита, и теперь она снимает лишь белый кафельный пол. Шарканье ног. Звуки ударов в связке с криками Пита.

И его кровь, разбрызганная по кафелю.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

Comments

[Сверкающая]

Аааааааааааааааа!! rusalk@, можно, я признаюсь вам в любви?)))))) Аж до 9 главы.... прямо, спасибо вам огромное!))))

[rusalk@]

Сверкающая
можно))
только это переводчики такой сюрприз сделали - сразу 5 глав сегодня выложили) а я-то всего лишь размещаю здесь))
но я рада вместе с вами хоть уже прочитала всю книгу на оригинале, читать на родном языке - совсем другое дело)

[~TRISTIA~]

МАМА!!!! СКОЛЬКО СЧАСТЬЯ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

[rusalk@]