[~TRISTIA~]

Потрясающие рисунки

by andreanna

Peeta /Katniss

+++++++++++

@темы: коллажи, обои, баннеры, Арт

---

[~TRISTIA~]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[~TRISTIA~]

by causticammo

@темы: коллажи, обои, баннеры

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: FoxyFry
Редактор: Bellissima
Разрешение на публикацию - получено.



Часть II. Нападение

Глава 16.

- Всегда.
Когда морфлий уже начинает действовать, Пит шепчет одно единственное слово, и я иду его искать. Я в полупрозрачном, окрашенном фиолетовыми оттенками, мире, где нет острых углов, но столько тихих и укромных мест. Я шагаю сквозь туманные берега, бреду по расплывчатым тропинкам, ловлю ароматы корицы и укропа. Вдруг я чувствую его ладонь на своей щеке и пытаюсь поймать ее, но она ускользает от меня, как песок сквозь пальцы.
Когда я, наконец, начинаю приходить в себя в стерильной палате Тринадцатого, я вспоминаю. Я была под действием снотворного. Я ушибла пятку, спрыгивая с дерева через электрический забор, чтобы попасть назад в Двенадцатый. Пит уложил меня в кровать, и я попросила его остаться со мной, пока я не усну. Он прошептал что-то, но я уже не слышала. Однако какая-то часть моего мозга уловила это единственное слово и теперь выпустила его парить сквозь мои сны, мучая меня.
- Всегда.

Морфлий притупляет все чувства, поэтому вместо приступа скорби, я едва ощущаю пустоту. Ледяное касание смерти там, где раньше цвели цветы. К сожалению, в моих венах осталось не так много наркотика, чтобы проигнорировать боль в левой части тела. Там, куда попала пуля. Руки ощупывают толстые бинты, обрамляющие мои ребра, а я все думаю, почему я еще здесь.

Это был не он, не тот парень, стоящий на коленях передо мной на площади. Не он спустил курок. Это был кто-то из толпы. Ощущения больше напоминали удар кувалдой, нежели проникновение пули. А все, следовавшее после этого, сплошная неразбериха, изрешеченная артиллерийским огнем. Я пытаюсь выпрямиться, но единственное, что у меня выходит, это протяжный стон.
Белая штора, отделяющая мою кровать от соседнего пациента, отдергивается в сторону, и я встречаюсь с пронзительным взглядом Джоанны Мейсон. Первая моя реакция — испуг, потому что она атаковала меня на арене. Мне приходится напомнить себе, что она это сделала, чтобы спасти мне жизнь. Это была часть плана мятежников. Однако это совсем не значит, что она по-прежнему не презирает меня. Может, ее отношение ко мне было лишь игрой перед Капитолием?
- Я жива, - прохрипела я.

- Без шуток, тупица, - Джоанна обходит мою кровать и плюхается на нее, отчего мою грудь пронзает боль сродни уколам сотни шипов. Когда она самодовольно улыбается во весь рот из-за моего недомогания, я понимаю — сердечной сцены воссоединения не будет. - Все еще побаливает? - Отработанным движением она вытаскивает капельницу с морфлием из моей руки и вставляет в катетер на своей. - Они стали уменьшать мне дозу несколько дней назад. Боятся, что я превращусь в одного из тех фриков из Дистрикта-6. Приходится одалживать у тебя, когда берег чист. Я подумала, ты не будешь против.

Против? Как я могу быть против, учитывая, что Сноу ее чуть до смерти не замучил после Двадцатипятилетия Подавления? У меня нет права возражать и она это знает.
Джоанна довольно вздыхает, когда морфлий проникает в ее кровеносную систему.
- Может, они, в Шестом, подсели на какие-нибудь наркотики. Уколются и давай разукрашивать свое тело цветами. Не так уж и плохо. В любом случае, они казались гораздо счастливее, чем остальные.

За те недели, что меня не было в Тринадцатом, она набрала немного веса. Мягкий пушок волос покрыл ее бритую голову, скрывая некоторые шрамы. Но если она переливает себе мой морфлий, она все еще борется.

- Этот их главврач наведывается каждый день. Предполагается, что он помогает мне вылечиться. Будто парень, который всю свою жизнь провел в кроличьей норе, способен меня починить. Полный идиот. Двадцать раз за сеанс напоминает мне, что я в абсолютной безопасности. - Я улыбнулась. Действительно, глупо говорить об этом, особенно победителю. Будто такое вообще возможно, где угодно, для кого угодно. - Как насчет тебя, Сойка-пересмешница? Ты чувствуешь себя в абсолютной безопасности?

- О, да! Вплоть до того момента, как меня подстрелили, - говорю я.
- Ой, умоляю. Та пуля даже не задела тебя. Цинна предвидел это, - отвечает она.
Я вспоминаю про все защитные слои брони в моем костюме Сойки-пересмешницы. Но тогда откуда боль?
- Сломанные ребра?
- Не совсем. Сильно помятые, это да. Удар разорвал твою селезенку. Они ничего не смогли с ней сделать, - она пренебрежительно взмахивает рукой. - Не волнуйся, она тебе не нужна. И если бы даже была нужна, они бы обязательно нашли донора, разве не так? Это основная задача всех и каждого — сохранить тебе жизнь!
- Поэтому ты меня ненавидишь? - спрашиваю я.
- Частично, - признается она. - Определенно, здесь замешана зависть. Еще я думаю, ты, как бы, малоправдоподобна. Со всей этой дешевой романтической драмой и твоими порывами во что бы то ни стало защитить беспомощных. Только стоит признать — это вовсе не притворство с твоей стороны, отчего ты еще более невыносима. Не стесняйся принимать все это на свой счет.
- Ты должна была стать Сойкой- пересмешницей. Никому бы не пришлось готовить тебе речи, - произношу я.
- Верно. Но я никому не нравлюсь, - заявляет она мне.
- Однако, они доверились тебе. Чтобы ты вытащила меня, - напоминаю я ей. - И они боятся тебя.

- Здесь, возможно. Но в Капитолии ты — та, кто внушает им страх, - Гейл появляется в дверях, и Джоанна осторожно вытаскивает иглу и снова подключает меня к капельнице.
- Твой кузен меня не боится, - сообщает она мне по секрету. Она спрыгивает с моей постели и мчится к двери, слегка задевая ногу Гейла своим бедром. - Не так ли, красавчик? - Мы слышим ее смех, когда сама она исчезает в коридоре.

Я вопросительно приподнимаю брови, а он берет меня за руку.
- Я в ужасе, - изрекает он. Я начинаю смеяться, но вскоре это превращается в содрогания от боли. - Полегче, - он гладит меня по лицу, унимая боль. - Тебе придется прекратить влипать в неприятности.
- Знаю. Но кто-то взорвал гору, - отвечаю я.

Вместо того, чтоб уйти, он наклоняется ближе и всматривается в мое лицо.
- Ты думаешь, я бессердечный.
- Я знаю, ты не такой. Но я не буду говорить тебе, что все в порядке, - отвечаю я.
Теперь он отстраняется, немного раздраженно.
- Китнисс, какая, в самом деле, разница — взорвать нашего врага в шахте или подбить в небе с помощью одной из стрел Бити? Результат один и тот же.

- Я не знаю. Хотя бы то, что в Восьмом на нас напали. Они атаковали госпиталь, - говорю я.
- Да, и те планолеты были из Дистрикта-2, - отвечает он. - Поэтому, сбив их, мы предотвратили дальнейшие атаки.
- Мне не нравится ход твоих мыслей... ты мог бы использовать его как аргумент, чтобы убить любого человека в любое время. Ты мог бы оправдать участие детей в Голодных Играх, чтобы предотвратить дистрикты от восстания, - заявляю я.
- Я на это не куплюсь, - сообщает он.
- А я куплюсь, - отвечаю я. - Наверное, все из-за тех поездочек на арену.
- Отлично. Мы умеем ругаться, - произносит он. - Мы всегда умели. Может, это и хорошо. Кстати, между нами, мы взяли Дистрикт-2.

- Правда? - На мгновение все внутри меня ликует. Затем я вспоминаю о тех людях на площади. - Там еще была борьба после того, как меня подстрелили?
- Недолго. Работники из Ореха встали против капитолийских солдат. Повстанцы просто сидели в сторонке и наблюдали, - поясняет он. - Вообще-то, вся страна просто сидела и наблюдала.
- Ну, это у них получается лучше всего, - отвечаю я.
Вы могли бы подумать, что потеря одного из основных органов позволит вам спокойно проваляться в кроватке несколько недель, но по какой-то причине, мои врачи хотят, чтобы я встала на ноги и начала двигаться как можно скорее. Даже несмотря на морфлий, первые дни мои внутренности подвергаются жуткой боли, но со временем она значительно уменьшается. Однако болезненные ощущения от отбитых ребер обещают задержаться на какое-то время. Я начинаю возмущаться бестактным обращением Джоанны с моими запасами морфлия, но все же позволяю брать то, что ей нужно.

Слухи о моей смерти безудержно разгуливают по стране, поэтому ко мне в палату присылают съемочную группу снять меня на больничной койке. Я показываю им свои швы и впечатляющие кровоподтеки и поздравляю дистрикты с успешной борьбой за единство. Затем угрожаю Капитолию нашим грядущим вторжением.
Каждый день мне позволяют небольшие наземные прогулки в качестве одного из пунктов моей реабилитационной программы. Как-то раз Плутарх присоединяется ко мне, чтобы поделиться последними новостями. Теперь, когда Дистрикт-2 стал нашим союзником, повстанцы устроили небольшую передышку от войны, с целью перегруппировать силы. Укрепить линии электропередач, оказать помощь раненым, переформировать войска. Капитолий, как и Тринадцатый в Темные Времена, абсолютно отрезан от внешней помощи, и продолжает угрожать нам ядерным оружием. Однако в отличии от Тринадцатого, Капитолий не в состоянии перестроить свою внутреннюю систему так, чтобы существовать автономно.

- Ну, город, вероятно, сможет протянуть еще какое-то время, - говорит Плутарх. - Очевидно, у них накоплен неприкосновенный запас. Но существенная разница между Тринадцатым и Капитолием состоит в ожиданиях населения. Тринадцатый был привычен к тяготам жизни, тогда как в Капитолии все, что они знают, это Panem et Circenses.

- Что это значит? - Я распознала слово Панем, конечно же, но остальное для меня осталось загадкой.
- Этому высказыванию много тысяч лет. Оно было написано на языке, который назывался Латинским, недалеко от места под названием Рим, - объясняет он. - Panem et Circenses переводится как «Хлеба и Зрелищ». Автор говорит о том, что взамен на полные животы и развлечения, люди отказались от своих политических обязанностей и, вследствии этого, от власти.

Я размышляю о Капитолии. Изобилие еды. И основное развлечение. Голодные Игры.
- Так вот для чего нужны дистрикты. Чтобы снабжать хлебом и зрелищами.
- Да. И до тех пор, пока все шло гладко, Капитолий мог контролировать свою маленькую империю. В данный момент им нечего предложить людям, по крайней мере, не на том уровне, к которому они привыкли, - говорит Плутарх. - У нас же есть еда и я планирую организовать развлекательное промо, которое, несомненно, будет иметь огромный успех. В конце концов, все любят свадьбы.

Я останавливаюсь, как вкопанная, пораженная его предложением. Инсценировать нашу с Питом свадьбу. С тех пор как я вернулась, я так и не смогла подойти к тому одностороннему стеклу, и, по моей просьбе, Хеймитч сообщал мне все подробности о состоянии Пита. Но он мало об этом говорит. Они пробуют разные технологии. Но они никогда не найдут способ полностью излечить его. И теперь они хотят поженить нас для промо?
Плутарх спешит разубедить меня.
- Нет, Китнисс. Не твоя свадьба. Финника и Энни. Все, что от тебя требуется, это показаться там и притвориться, будто ты за них счастлива.
- Это один из тех моментов, когда мне не придется притворяться, Плутарх, - говорю я ему.
Следующие несколько дней проходят в суматохе и волнении из-за организации мероприятия. Различия между Капитолием и Тринадцатым проявляются ярким контрастом. Когда Койн говорит «свадьба», она имеет в виду двух людей, подписывающих какой-то документ и получающих отдельное жилье. В понимании Плутарха, это сотни людей в пышных нарядах и трехдневное торжество. Забавно наблюдать, как они пререкаются из-за каждой детали. Плутарху приходится бороться за каждого гостя, каждую музыкальную ноту. После того как Койн накладывает вето на ужин, развлечение и алкоголь, Плутарх вопит отчаянным голосом:
- Какой толк в промо, если не будет никакого веселья!

Трудно заставить Главу Распорядителей Игр уложиться в бюджет. Но даже тихое празднество приводит к ажиотажу в Тринадцатом, где люди, кажется, совсем не знают, что такое праздники. Когда объявлен набор детей для исполнения брачной песни Дистрикта-4, практически каждый ребенок изъявляет желание поучаствовать. Нет отбоя от добровольцев, желающих помочь с декорациями. В столовой люди воодушевленно обсуждают предстоящее событие.

Может, это нечто большее, чем просто торжество. Может, все мы так изголодались по чему-то хорошему, что просто хотим быть частью этого. Тогда это объясняет, почему — когда Плутарх обдумывает наряд невесты — я вызываюсь отвезти Энни в мой дом в Двенадцатом, где Цинна оставил кучу вечерних платьев в кладовке. Все те свадебные наряды, что он создал для меня, уехали обратно в Капитолий, но остались некоторые из тех платьев, что я надевала во время Тура Победителей. Я немного напряжена тем, что мне придется остаться с Энни наедине, ведь все, что я о ней знаю, это то, что Финник ее любит, и что все остальные считают ее чокнутой. Когда мы уже на борту планолета, я понимаю, что она не столько чокнутая, сколько неуравновешенная. То она смеется невпопад, то растерянно выпадает из беседы. Эти зеленые глаза так сосредоточенно фокусируются на какой-нибудь точке, что ты неосознано пытаешься разглядеть, что же она видит в воздухе. Иногда, без особой на то причины, она зажимает уши руками, будто блокируя болезненные звуки. Согласна, она странная, но если Финник любит ее, мне этого достаточно, чтобы принять ее.

Мне разрешили взять с собой свою группу подготовки, что автоматически освобождает меня от принятия решений касаемо моды и стиля. Как только я открываю шкаф, в комнате воцаряется тишина — настолько сильно ощущается присутствие Цинны в плавности линий каждого изделия. Затем Октавия падает на колени, трется щекой о подол платья и заливается слезами.
- Как же долго, - вздыхает она, - я не видела ничего настолько прекрасного.

Поэтому по стандартам Капитолия, получилась довольно простая и скромная церемония. Но это не важно, так как ничто не сравнится с красотой этой пары. И не только благодаря их нарядам — на Энни зеленое шелковое платье, которое я надевала в Дистрикте-5, на Финнике один из костюмов Пита, который они немного изменили — хотя их убранства изумительны. Кто может не заметить сияющие лица двух людей, для которых когда-то этот день был лишь призрачной возможностью? Далтон, скотовод из Десятого, проводит обряд венчания, так как он похож на церемонию из его дистрикта. Но также присутствуют уникальные, свойственные только Дистрикту-4, штрихи. Сеть, сплетенная из длиной травы, накрывающая пару во время произнесения клятв, прикосновения к губам друг друга соленой водой и древняя обручальная песня, которая сравнивает супружество с морским путешествием.
Нет, мне не приходится притворяться, что я счастлива за них.

После поцелуя, который скрепляет союз, поздравлений и тоста за кружкой яблочного сидра, скрипач начинает играть мелодию, которая завладевает вниманием каждого жителя Двенадцатого. Может мы и были самым маленьким и бедным дистриктом Панема, но мы умеем танцевать. Официально ничего не было запланировано на данный момент торжества, но, вероятно, Плутарх, который руководит промо из диспетчерской, скрестил пальцы. Конечно, Сальная Сэй тут же хватает Гейла за руку, тащит его в центр зала и становится лицом к нему. Люди со всех сторон спешат присоединиться к ним, образуя два длинных ряда. И начинаются танцы.
Я стою в сторонке, прихлопывая в ритм музыке, когда чья-то костлявая рука сжимает меня за предплечье. Джоанна смотрит на меня сердитым взглядом.
- Ты что, собираешься упустить шанс показать Сноу, как ты танцуешь?
Она права. Что может кричать о победе громче, чем счастливая Сойка-пересмешница, кружащаяся под музыку? Я нахожу Прим в толпе. Так как мы часто практиковались долгими зимними вечерами, мы составляем отличную пару. Я отмахиваюсь от ее беспокойства о моих ребрах, и мы занимаем свои места в противоположных рядах. Мне все же немного больно, но удовольствие от того, что Сноу наблюдает за тем, как я танцую со своей сестренкой, обращает все остальные чувства в пыль. Танцы меняют нас. Мы обучаем гостей Дистрикта-13 танцевальным па. Настаиваем на танце жениха и невесты. Беремся за руки и организуем громадный, вращающийся круг, в котором люди показывают, на что способны их ноги. Здесь так долго не происходило ничего причудливого, радостного и веселого. Так могло бы продолжаться всю ночь, если бы не последний пункт, запланированный Плутархом. Тот, о котором я ничего не знала, потому что подразумевалось, что это будет сюрприз.

Четверо помощников вкатывают в зал огромный свадебный торт. Гости пятятся назад, освобождая дорогу этому чуду, этому ослепительному творению, разукрашенному сине-зелеными волнами с белыми кончиками из сахарной пудры, в которых плещутся рыбы и лодки, тюлени и морские цветы. Но я проталкиваюсь сквозь толпу, чтобы убедиться в том, что я заметила с первого взгляда. Как нет сомнения в том, что вышивка на платье Энни сделана руками Цинны, так и глазированные цветы на торте, без сомнения, принадлежат кисти Пита.

Возможно, это покажется незначительной деталью, но она говорит о многом. Хеймитч о стольком умалчивал. Парень, которого я в последний раз видела, заходящегося в истошном крике, пытающегося вырваться из оков, никогда бы не смог сделать этого. Не смог бы сосредоточиться, не смог бы усмирить трясущиеся руки, не смог бы создать нечто настолько совершенное для Финника и Энни. Будто предчувствуя мою реакцию, Хеймитч тут же оказывается рядом со мной.
- Давай поговорим с тобой наедине, - предлагает он.

Выйдя в холл, подальше от объективов камер, я спрашиваю:
- Что с ним происходит?
Хеймитч качает головой:
- Я не знаю. Никто не знает. Иногда он ведет себя вполне разумно, а потом вдруг снова срывается. Приготовление торта было своего рода терапией. Он трудился над ним многие дни. Наблюдая за ним... мне казалось, я вижу прежнего мальчика.

- Значит, он теперь здесь свободно перемещается? - спрашиваю я. Одна только мысль об этом вызывает у меня пять уровней волнения.
- О, нет. Он глазировал под пристальным наблюдением охраны. Он все еще под замком. Но я разговаривал с ним, - отвечает Хеймитч.
- С глазу на глаз? - удивляюсь я. - И он не впал в бешенство?
- Нет. Очень зол на меня, но есть за что. За то, что не посветил его в заговор повстанцев и все такое, - Хеймитч колеблется минуту, будто что-то решая. - Он говорит, что хотел бы увидеться с тобой.

Я стою в глазированной лодке, раскачиваемой сине-зелеными волнами, палуба движется под моими ногами. Я упираюсь ладонями в стену, чтобы не упасть. Это не входило в мои планы. Я списала Пита со счетов, когда была во Втором. Тогда я собиралась поехать в Капитолий, убить Сноу и покончить с собой. Ранение было лишь временной отсрочкой. Я и не надеялась когда-нибудь услышать слова «Он говорит, что хотел бы увидеться с тобой». Но теперь, когда он просит, я не могу отказать.

В полночь я стою за дверью его камеры. Больничной палаты. Нам пришлось ждать, пока Плутарх закончит со своим свадебным материалом, которым, несмотря на недостаток того, что он называет кутежом, он остался доволен.
- Знаешь в чем плюс того, что Капитолий напрочь игнорировал Двенадцатый все эти годы? В вас до сих пор осталась некая непосредственность. Публика с удовольствием это проглотит. Как, когда Пит объявил, что влюблен в тебя, или этот твой трюк с ягодами. Качественное телевидение.
Хотела бы я встретиться с Питом наедине. Но коллегия докторов уже собралась за односторонним стеклом с заготовленными планшетами и взведенными авторучками. Когда Хеймитч дает мне отмашку в скрытом наушнике, я медленно открываю дверь.

Эти голубые глаза тут же останавливаются на мне. На каждой руке у него по три сдерживающих утяжки и трубка, которая может впрыснуть транквилизатор в случае, если он потеряет над собой контроль. Однако он не пытается высвободиться, просто настороженно наблюдает за мной, будто он все еще не вычеркнул возможность того, что перед ним находится переродок. Я направляюсь к нему и останавливаюсь где-то в метре от его кровати. Не зная, куда деть руки, я скрещиваю их на груди в защитном жесте и говорю:
- Привет.
- Привет, - отвечает он. Похоже на его голос, почти его голос, за исключением какого-то нового оттенка. Смесь подозрения и упрека.

- Хеймитч сказал, ты хочешь поговорить со мной, - начинаю я.
- Для начала, хотя бы посмотреть. - Такое ощущение, будто он ждет, что прямо на его глазах я превращусь в гибридного волка с пеной у рта. Он так долго изучает меня, что я начинаю украдкой поглядывать в сторону стекла, надеясь на какие-нибудь указания от Хеймитча, но наушник молчит. - Ты не такая уж крупная, не так ли? И не особо привлекательна?
Я знаю, он прошел через все муки ада, но все же его замечание меня задевает.
- Ну, ты тоже выглядел лучше.
Совет Хеймитча не горячиться заглушается смехом Пита.
- И даже ничуть не мила. Говорить мне такое, после всего, через что я прошел.
- Да. Мы все через многое прошли. И это ты всегда был милым. Не я. - Я все делаю неправильно. Я не знаю, почему вдруг начинаю защищаться. Его пытали! Ему промыли мозги! Что со мной не так? Внезапно, я понимаю, что могу начать кричать на него — не знаю, за что — поэтому я решаю уйти. - Слушай, я плохо себя чувствую. Давай я загляну к тебе завтра.

Я уже подошла к двери, когда его голос останавливает меня.
- Китнисс, я помню про хлеб.
Хлеб. Единственное, что связывало нас до Голодных Игр.
- Они показали тебе запись, где я рассказываю об этом, - говорю я.
- Нет. А есть такая запись? Почему Капитолий не использовал ее против меня? - интересуется он.
- Мы сделали ее в тот день, когда тебя спасли, - поясняю я. Боль в груди зажимает ребра словно в тиски. Все же танцы были ошибкой. - Так что ты помнишь?

- Тебя. Под дождем, - произносит он нежно. - Копающуюся в нашем мусорном баке. Подгорелый хлеб. Мама ругает меня. Выношу хлеб свиньям, но вместо этого отдаю тебе.
- Да. Так все и было, - говорю я. - На следующий день, после школы, я хотела поблагодарить тебя. Но не знала, как.
- Мы были на улице после занятий. Я пытался поймать твой взгляд. Ты отворачивалась. А потом... зачем-то ты, кажется, сорвала одуванчик. - Я киваю. Он помнит. Я никогда и никому не рассказывала об этом моменте. - Должно быть, я очень сильно тебя любил.
- Да, - голос срывается, и я притворяюсь, будто кашляю.
- А ты любила меня? - спрашивает он.

Я опускаю глаза в пол.
- Все говорят, что да. Все говорят, именно поэтому Сноу мучил тебя. Чтобы сломать меня.
- Это не ответ, - произносит он. - Я не знаю, что мне думать, когда они показывают мне разные записи. Тогда на первой арене, все выглядело так, будто ты хотела убить меня с помощью тех ос.
- Я пыталась убить вас всех, - говорю я. - Вы загнали меня на дерево.

- Потом идут сплошные поцелуи. Кстати, не очень искренние с твоей стороны. Тебе вообще нравилось целовать меня?
- Иногда, - признаюсь я. - Ты знаешь, что за нами сейчас наблюдают?
- Знаю. Как насчет Гейла? - продолжает он.
Во мне снова закипает ярость. Мне плевать на его выздоравливание — то, что мы обсуждаем, не касается людей за стеклом.
- Он тоже неплохо целуется, - выплевываю я в ответ.
- И нас обоих это устраивало? Ну, что ты целуешься с другим? - спрашивает он.
- Нет. Вас это не устраивало. Но я не собиралась спрашивать у вас разрешения, - огрызаюсь я.
Пит снова смеется, равнодушно, пренебрежительно.
- Ты та еще штучка!
Хеймитч не возражает, когда я выхожу из палаты. Несусь по коридору. Мимо улья жилых отсеков. Забиваюсь в теплую норку за прачечной. Мне требуется много времени, чтобы докопаться до причины моего расстройства и негодования. И это слишком унизительно, чтобы признавать. Все эти месяцы Пит считал, что я изумительная, а я принимала все это, как что-то само собой разумеющееся. Но теперь это далеко позади. Наконец, он видит меня такой, какая я есть.
Жестокая. Недоверчивая. Расчетливая. Смертельно опасная.
И я ненавижу его за это.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: vesper_m
Редактор: gazelle
Разрешение на публикацию - получено.



Часть II. Нападение

Глава 15.

Осознание того, что предлагает Гейл, тихо распространяется по комнате. И реакцию собравшихся можно увидеть на их лицах. Их выражения разнообразны: от удовольствия до расстройства, от сожаления до удовлетворённости.

– Большинство рабочих – жители Второго, – безучастно говорит Бити.
– Ну и что? – отзывается Гейл. – Мы никогда не сможем снова доверять им.
– У них должна быть, по крайней мере, возможность сдаться, – предлагает Лайм.
– Что ж, когда Двенадцатый бомбили зажигательными бомбами, мы не удостоились этой роскоши, а вы все здесь так и потворствуете Капитолию, – возражает Гейл.
Но глядя на лицо Лайм, я думаю, что она могла бы застрелить или как минимум врезать ему. И, вероятно, одолела бы Гейла, учитывая её подготовку. Но её гнев, кажется, лишь выводит его из себя, и Гейл кричит:
– Мы видели детей, сгоревших заживо, и ничего не могли поделать!
Когда эта картина пробивается сквозь моё сознание, мне приходится на минуту закрыть глаза. И это приносит желаемый эффект. Мне хочется, чтобы все в той горе погибли. И я намереваюсь заявить об этом. Но с другой стороны… Я девочка из Дистрикта-12. А не президент Сноу. Я не могу помочь. Не могу обрекать кого-то на смерть, которую он предлагает.
– Гейл, – говорю я, беря его за руку и стараясь говорить рассудительно. – Орех – старая шахта, это будет напоминать крупную аварию в угольной шахте.
Без сомнения, этих слов достаточно, чтобы заставить кого бы то ни было из Дистрикта-12 дважды обдумать сей план.
– Но не такую быструю как та, что погубила наших отцов, – возражает он. – В этом всеобщая проблема? Что у наших врагов, возможно, будет несколько часов, чтобы понять, что они умирают вместо того, чтобы вмиг разлететься на куски?
В прежние времена, когда мы были всего лишь парой детишек, охотящейся за пределами Двенадцатого, Гейл говорил подобные вещи и даже кое-что похуже. Но тогда это были просто слова. Сейчас же, воплощённые в жизнь, они становятся действиями, которые могут привести к необратимым последствиям.
– Ты не знаешь, как жители Дистрикта-2 попадут в Орех, – говорю я. – Не исключено, что их вынудят. Их могут удерживать против воли. Кое-кто из них – наши разведчики. Ты убьёшь и их тоже?
– Да, я предпочту пожертвовать частью, чтобы вытащить остальных, – отвечает Гейл. – И будь я оказавшимся там разведчиком, я бы сказал: «Провоцируйте обвал!».
Я знаю, что он говорит правду. В том, что Гейл пожертвовал бы таким образом своей жизнью ради Благого дела, никто не сомневается. Пожалуй, мы все сделали бы то же самое, если, будучи шпионами, имели бы выбор. Думаю, я бы так и поступила. Но принуждать к этому других и тех, кто их любит - это бессердечно.
– Ты сказал, что у нас два варианта, – обращается к нему Боггс. – Заманить их в ловушку или выбить оттуда. Я говорю, что мы попытаемся устроить обвал, но оставим свободным железнодорожный туннель. Люди смогут выбраться на площадь, где их будем ждать мы.
– Вооружённые до зубов, я надеюсь, – говорит Гейл. – В одном можно не сомневаться, они будут вооружены.
– Вооружённые до зубов. Мы возьмём их в плен, – соглашается Боггс.
– А сейчас возьмём Тринадцатый в кольцо, – предлагает Бити. – Пусть президент Койн вступает в переговоры.
– Она потребует заблокировать туннель, – с уверенностью говорит Гейл.
– Да, скорее всего. Но знаешь, у Пита в промо был один момент. Об опасности нашего уничтожения. Я поиграл с цифрами. Учитывая потери и ранения, и… Полагаю, это заслуживает, по меньшей мере, обсуждения, – говорит Бити.
В обсуждении приглашают участвовать лишь горстку людей. Нас с Гейлом отпускают вместе с остальными. Я веду его на охоту - так он сможет выпустить пар, но он хранит молчание. Наверное, слишком зол на меня за то, что пошла против него.

Вызов брошен, решение принято, и вечером я надеваю костюм Сойки-пересмешницы с луком за плечом и наушником, связывающим меня с Хеймитчем, находящимся в Тринадцатом – на случай, если появится хорошая возможность для промо.
Мы ждём на крыше Дома Правосудия, откуда открывается хороший вид на нашу цель.

Сначала коммандоры на Орехе не обращают внимания на наши планолёты, потому что в прошлом они доставляли беспокойства немногим больше, чем мухи, жужжащие вокруг горшка с мёдом, но после двух атак на эскалаторы, ведущие на горные вершины планолёты привлекают их внимание. К тому времени, когда зенитные установки Капитолия открывают огонь, уже слишком поздно.

План Гейла превосходит всеобщие ожидания. Бити был прав насчёт невозможности контролировать обвал, когда он уже приведён в действие. Горные склоны от природы своей неустойчивы, а ослабленные взрывами, они кажутся почти жидкостью. Целыми участками рушится Орех на наших глазах, стирая с лица земли всякий признак того, что здесь когда-то ступала нога человека. Мы - крошечные и ничтожные - безмолвно наблюдаем за тем, как волны громыхающих камней спускаются по горе. И под тоннами горной породы хоронят входы в шахту. Вздымая облака пыли и гравия, которые затемняют небо. Превращая Орех в гробницу.

Я представляю себе воцарившийся внутри горы ад. Воют сирены. Освещение мигает в темноте. Каменная пыль наполняет воздух. Вопли испуганных, загнанных в ловушку существ, спотыкаясь, бредущих наружу, чтобы найти выходы – лифтовые и вентиляционные шахты – забитые землёй и горной породой, пытающихся пробить себе в них дорогу. Живые люди, вырвавшиеся на свободу, вспыхивающее пламя, камни, превращающие знакомый некогда путь в лабиринт. Люди, падающие, толкающиеся, карабкающиеся словно муравьи, когда гора давит на них сверху, грозя раздробить их хрупкие панцири.

– Китнисс? – раздается в моём наушнике голос Хеймитча. Я пытаюсь ответить и обнаруживаю, что обе руки плотно прижаты ко рту. – Китнисс?

В день, когда погиб мой отец, сирены сработали во время школьного обеда. Никто не ждал освобождения от занятий, не думал об этом. Реакция на аварию в шахте была чем-то неподконтрольным даже Капитолию. Я побежала в класс Прим. Я до сих пор помню её, маленькую, семилетнюю, очень бледную, но сидящую прямо, со сложенными на парте руками. Ждущую, когда я заберу её, потому что я обещала сделать это, если когда-нибудь прозвучат сирены. Она соскочила со своего места, схватилась за рукав моего пальто, и мы влились в поток людей, высыпавших на улицы, чтобы объединиться у главного входа в шахту. Мы нашли нашу маму, крепко сжимающую наспех натянутую верёвку - чтобы сдержать толпу. Оглядываясь назад, я думаю, мне следовало бы понимать, что проблема назрела уже тогда. Зачем мы искали её, когда правильным было совершенно противоположное?

Скрипя и сжигая тросы на подъёмах и спусках, лифты извергали на свет Божий покрытых копотью шахтёров. С каждой прибывшей группой раздавались крики облегчения, родные ныряли под верёвку, чтобы увести своих мужей, жён, детей, родителей, братьев и сестёр. Мы стояли на ледяном ветру, когда после полудня небо заволокло тучами, и свежий снег укрыл землю. Лифты двигались всё медленнее и выпускали всё меньше людей. Я встала на колени прямо на землю и зарылась руками в пепел, больше всего на свете желая вытащить отца на поверхность. Если есть более сильное ощущение беспомощности, чем пытаться добраться до кого-то любимого, кто попал в ловушку под землёй, то я не знаю такого. Раненые. Трупы. Ожидание длиною в ночь. Одеяла, наброшенные на твои плечи незнакомыми людьми. Кружка чего-то горячего, что ты не пьешь. А затем, наконец, на рассвете скорбное выражение на лице управляющего шахтой, которое могло означать лишь одно.

Что мы только что наделали?

– Китнисс! Ты там? – в этот момент Хеймитч, должно быть, уже собирается снабдить меня головным аудиоустройством.
Я опускаю руки. – Да.
– Отправляйтесь внутрь. На случай, если Капитолий попытается предпринять ответные меры, используя то, что осталось от его военно-воздушных сил, – даёт он указания.
– Да, – повторяю я.

Все на крыше, кроме солдат, стоящих у пулемётов, начинают спускаться внутрь. Шагая по лестнице, я не могу не провести пальцами по чистым, белым, мраморным стенам. Таким холодным и прекрасным. Даже в Капитолии нет ничего под стать великолепию этого старого здания. Но на их поверхности нет ни трещинки – и только моя плоть пульсирует, отдаёт тепло. Камень всякий раз торжествует над человеком.

Я сижу у входа в просторный зал, опустившись к подножию одной из гигантских колонн. Через дверной проём я могу видеть площадку из белого мрамора, ведущую к лестнице на площади. Я вспоминаю, как плохо мне было в тот день, когда мы с Питом принимали здесь поздравления с победой в Играх. Измотанные Туром Победителей, провалившие попытку успокоить Дистрикты, стоящие перед лицом воспоминаний о Мирте и Катоне, особенно об ужасной медленной смерти Катона по вине переродков.
Рядом со мной приседает Боггс, в тени его кожа кажется тусклой.
– Знаешь, мы не бомбили железнодорожный туннель. Быть может, кто-нибудь из них сможет выкарабкаться.
– И как только они покажутся, мы их расстреляем? – спрашиваю я.
– Только если нас вынудят, – отвечает он.
– Мы могли бы отправиться туда на поездах. Помочь эвакуировать раненых, – говорю я.
– Нет. Решено оставить туннель в их руках. Тогда для вывода людей они смогут использовать все пути, – отвечает Боггс. – К тому же это даст нам время стянуть на площадь остальные войска.

Всего несколько часов назад площадь была нейтральной территорией, линией фронта между повстанцами и миротворцами. Когда Койн одобрила план Гейла, повстанцы предприняли ожесточённую атаку и оттеснили войска Капитолия на несколько кварталов так, чтобы мы контролировали вокзал, когда обрушится Орех. Точнее, его обрушат. Действительность доходит до моего сознания. Все оставшиеся в живых сбегутся на площадь. Я могу слышать, как возобновляется артиллерийский огонь, когда миротворцы, без сомнения, пытаются пробить себе дорогу, чтобы спасти своих товарищей. Наши солдаты созываются сюда, чтобы противостоять им.
– Ты замёрзла, – говорит Боггс. – Посмотрю, смогу ли найти одеяло.
Он уходит прежде, чем я успеваю возразить. Мне не нужно одеяло, хотя мрамор и продолжает высасывать тепло моего тела.
– Китнисс, – говорит Хеймитч мне в ухо.
– Все еще здесь, – отвечаю я.
– Сегодня с Питом произошло кое-что интересное. Подумал, ты захочешь знать, – говорит он.
Интересное не значит хорошее. Еще не лучше. Но на самом деле у меня нет выбора, кроме как выслушать.
– Мы показали ему тот ролик, где ты поёшь песню «Виселица». Ее еще не пускали в эфир, поэтому Капитолий не мог её использовать, когда промывал Питу мозги. Он говорит, что узнал песню.
На мгновение моё сердце пропускает удар. И тогда я понимаю, что это ещё один случай отравления ядом ос-убийц.
– Он не мог, Хеймитч. Он никогда не слышал, как я пою эту песню.
– Не ты. Твой отец. Как-то раз, когда он приезжал в пекарню, Пит слышал, как он её пел. Пит был маленьким, может, лет шести или семи, но запомнил это, потому что слушал специально, хотел знать, перестанут ли птицы петь, – говорит Хеймитч. – И догадайся, что они сделали.
Шести или семи. Это, должно быть, было до того, как моя мама запретила эту песню. Может быть, даже как раз в то время, когда её разучивала я.
– Я тоже была там?
– Не думаю. Во всяком случае, о тебе не упоминали. Но это первая вещь, имеющая отношение к тебе, которая не провоцирует у него нервный срыв, – продолжает Хеймитч. – По крайней мере, это уже что-то, Китнисс.
Мой отец. Кажется, сегодня он повсюду. Гибнет в шахте. Поет в своей лучшей манере в затуманенном сознании Пита. Отражается во взгляде Боггса, когда он покровительственно накидывает мне на плечи одеяло. Я скучаю по нему, как бы сильно это ни ранило.

Снаружи заметно набирает силу артиллерийский обстрел. Гейл с нетерпением торопит группу повстанцев отправиться в бой. Я не прошу присоединиться к бойцам, да и вряд ли мне бы позволили. Как бы то ни было, у меня нет для этого ни решимости, ни пыла в крови. Мне хочется, чтобы Пит был здесь – прежний Пит – потому что он смог бы объяснить, почему нельзя вести перестрелку, когда люди - неважно какие - пытаются проложить себе путь из недр горы. Или это моя собственная история делает меня такой впечатлительной? Разве мы не в состоянии войны? Разве это не всего лишь ещё один способ уничтожения наших врагов?

Быстро опускается ночь. Включаются огромные яркие прожекторы, освещающие площадь. Каждая лампочка должна гореть на полную мощность, так же как и внутри вокзала. Даже со своего места на противоположной стороне площади я отчётливо могу видеть сквозь зеркальное стекло фасад длинного узкого здания. Было бы невозможно пропустить прибытие поезда или хотя бы одного человека. Но проходят часы, а никто не приезжает. С каждой минутой становится всё труднее верить, что кто-нибудь выжил при атаке на Орех. Чуть за полночь приходит Крессида, чтобы прикрепить к моей одежде специальный микрофон.

– Для чего это? – спрашиваю я.
Раздаётся голос Хеймитча и разъясняет. – Знаю, тебе это не понравится, но нам нужно, чтобы ты выступила с речью.
– С речью? – спрашиваю я, тотчас же ощутив тошноту.
– Я продиктую её тебе, строчка за строчкой, – успокаивает он меня. – Тебе придётся лишь повторять то, что говорю я. Посмотри, в горе никаких признаков жизни. Мы выиграли, но битва продолжается. Поэтому мы подумали, что, если ты выйдешь на ступени Дома Правосудия и выложишь всё – расскажешь всем, что Орех уничтожен, что пребывание Капитолия в Дистрикте-2 окончено – то тебе, возможно, удастся заставить остатки их войск сдаться.
Я вглядываюсь в темноту за пределами площади.
– Я даже не могу разглядеть их войска.
– Вот для чего нужен микрофон, – говорит он. – Тебя будут транслировать: как твой голос по аварийной аудиосистеме, так и твоё изображение повсюду, где у людей есть доступ к экранам.
Я знаю, что на площади есть пара огромных экранов. Видела их на Туре Победителей. Возможно, это бы сработало, будь я подходящей кандидатурой для подобного рода вещей. Но я не подхожу. Кстати, мне пытались надиктовывать в ранних пробах для промо, и эта затея провалилась.
– Ты могла бы спасти множество жизней, Китнисс, – напоследок говорит Хеймитч.
– Хорошо. Я попытаюсь, – отвечаю я ему.

Так странно - стоять снаружи, на самом верху лестницы, при полном параде, в ярком освещении, но без видимых зрителей, перед которыми я буду выступать с речью. Будто я устраиваю свое представление для луны.
– Давай сделаем это по-быстрому, – говорит Хеймитч. – Ты слишком уязвима.
Моя телевизионная группа, расположившись на площади со специальными камерами, подаёт знак, что они готовы. Я говорю Хеймитчу, что можно начинать, затем нажимаю кнопку на микрофоне и внимательно слушаю, как он диктует первую строчку речи. Моё огромное изображение загорается на одном из экранов на площади, когда я начинаю говорить.
– Люди Дистрикта-2, это Китнисс Эвердин говорит с вами со ступеней Дома Правосудия, где…

Два поезда одновременно, скрипя, подходят к вокзалу. Когда открываются двери, люди вываливаются в облаке дыма, принесённого из Ореха. У них, по меньшей мере, должно было возникнуть подозрение относительно того, что ожидает их на площади, потому что было видно, что они стараются действовать незаметно. Большинство из них распластались на полу, и град точно направленных пуль гасит лампы внутри вокзала. Они прибыли вооружёнными, как и предвидел Гейл, но кроме всего прочего они ранены. Можно разобрать стоны в тихом ночном воздухе.
Кто-то отключает освещение на лестнице, оставляя меня под защитой теней. Внутри вокзала бушует пламя – один из поездов, должно быть, сейчас полыхает огнём – и густой чёрный дым клубится из окон. Не имея иного выбора, люди начинают выбегать на площадь, задыхаясь, но воинственно размахивая оружием. Мой взгляд стремительно проносится по крышам, окружающим площадь. Каждая из них укреплена повстанческими пулемётными постами. Лунный свет мерцает на канистрах с горючим.

Молодой мужчина, шатаясь, идёт от вокзала, одна его рука прижата к окровавленному куску ткани на щеке, другая ¬волочит оружие. Когда он спотыкается и падает лицом вниз, я вижу след ожога на спине его рубашки, а под ней – воспаленную плоть. И внезапно я понимаю: он - ещё один пострадавший в пожаре, вызванном обвалом в шахте. Ноги несут меня вниз по лестнице, и я бегу к нему.

– Остановитесь! – кричу я повстанцам. – Прекратите огонь! – слова эхом разносятся над площадью и за её пределами, когда микрофон усиливает мой голос. – Остановитесь!

Я приближаюсь к парню, наклоняюсь, чтобы помочь, и в этот момент он медленно становится на колени и наводит ствол мне на голову. Я инстинктивно отступаю на несколько шагов, поднимаю лук над головой, чтобы показать, что мои намерения не опасны. Теперь, когда обе его руки на рукояти оружия, я замечаю рваную рану на его щеке, где что-то – может быть, падающий камень – пробило плоть. Человек пахнет жжёной одеждой, волосами, мясом и топливом. Его глаза обезумели от боли и страха.

– Замри, – шепчет голос Хеймитча мне в ухо.
Я следую его приказу, понимая, что эту сцену сейчас, должно быть, видит весь Дистрикт-2, а может быть, и весь Панем. Сойка-пересмешница во власти человека, которому нечего терять.
Бессвязная речь парня еле слышна.
– Назови мне хоть одну причину, по которой я не должен тебя застрелить.
Весь остальной мир уходит на второй план. Есть только я, которая смотрит в отчаянные глаза человека из Ореха, который требует назвать хотя бы одну причину. И, без сомнения, я сумею придумать тысячи причин.
Но слова, что срываются с моих губ: - Не могу.
По логике, следующее, что должно было произойти, – он спустит курок. Но парень сбит с толку, пытаясь понять смысл моих слов. Я и сама испытываю замешательство, когда осознаю, что сказанное мною – абсолютная правда, и благородный порыв, который вел меня через площадь, сменяется отчаянием.
– Не могу. Ведь в этом проблема, да? – я опускаю лук. – Мы взорвали вашу шахту. Вы сожгли дотла мой Дистрикт. У нас есть все основания убить друг друга. Так сделаем это. Осчастливим Капитолий. Я устала убивать для них их же рабов, – я бросаю лук на землю и подталкиваю его ботинком.
- Лук скользит по камню и останавливается у коленей парня.
– Я не их раб, – бормочет он.
– Я их раб, – говорю я. – Вот почему я убила Катона… а тот убил Треша… а тот убил Мирту… а она пыталась убить меня. Это повторяется раз за разом, а кто в итоге побеждает? Не мы. Не Дистрикты. Всегда Капитолий. Но я устала быть частью их Игр.

Пит. На крыше в ночь перед нашими первыми Голодными Играми. Он понимал всё это ещё до того, как мы ступили на арену. Надеюсь, он видит меня сейчас, помнит ту ночь, когда это случилось, и, возможно, простит меня, когда я умру.

– Продолжай говорить. Расскажи им о том, как наблюдала за обрушением горы, – настаивает Хеймитч.
– Когда сегодня вечером я видела, как рушится гора, я подумала… они снова сделали это. Заставили меня убивать вас – жителей Дистриктов. Но почему я делала это? Между Дистриктом-12 и Дистритом-2 не было боевых действий, кроме одной, навязанной нам Капитолием, – парень непонимающе хлопает глазами.
Я опускаюсь перед ним на колени, мой голос низок и взволнован.
– А почему вы сражаетесь с повстанцами на крышах? С Лайм, которая была вашим победителем? С людьми, которые были вашими соседями, может быть, даже вашей семьёй?
– Не знаю, – говорит мужчина.
Но не отводит от меня ствол.

Я встаю и медленно поворачиваюсь, обращаясь к пулемётам.

– А вы, там наверху? Я из шахтёрского городка. С каких пор шахтёры обрекают на такую смерть других шахтёров, а потом помогают убивать тех, кто сумел выползти из-под обломков?
– Кто враг? – шепчет Хеймитч.
– Эти люди, – я показываю на израненные тела на площади, – не враги вам, – я резко поворачиваюсь в сторону вокзала. – Повстанцы – не враги вам! У всех нас один враг, и это Капитолий! Это наш шанс положить конец его власти, но, чтобы сделать это, нам нужен каждый житель Дистрикта!

Камеры снимают меня крупным планом, когда я протягиваю руки к мужчине, к раненым, к упрямым повстанцам через Панем.

– Пожалуйста! Объединитесь с нами!

Мои слова повисают в воздухе. Я смотрю на экран в надежде увидеть, что покажут некую волну согласия, пробежавшую по толпе.

Вместо этого я вижу на экране, как в меня стреляют.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: miss_darkness
Редактор: Bellissima
Разрешение на публикацию - получено.



Часть II. Нападение

Глава 14.

Дистрикт 2 - большой дистрикт, как и следовало ожидать, состоящий из нескольких деревень, расположенных в горах. Первоначально каждой деревне соответствовал свой род деятельности – будь то шахта или каменоломня, однако сейчас большинство из них были предназначены для жилья или тренировочных лагерей Миротворцев. Ничто из этого не представляло бы из себя большой угрозы, так как на стороне мятежников воздушные силы Тринадцатого. Ничто, кроме одного: в самом центре Дистрикта находится практически неприступная гора, в которой заключается сердце военной мощи Капитолия.

Мы прозвали гору Орехом с тех пор, как я упомянула комментарий Плутарха «крепкий орешек» перед местным изнуренным лидером повстанцев. Орех создали сразу же после Темных Времен, когда Капитолий потерял Тринадцатый Дистрикт и отчаянно нуждался в новом подземном убежище. У них оставались какие-то военные силы на окраине самого Капитолия – ядерные ракеты, летательные аппараты, воинское подразделение, – но значительная часть их сил сейчас находилась под вражеским контролем. Конечно, они не были настолько глупы, что стали бы надеяться скопировать Тринадцатый, который строился веками. Однако, в старых шахтах возле Второго они увидели такую возможность. С воздуха Орех казался просто обычной горой с несколькими входами снаружи. Но внутри находились огромные пространства, похожие на пещеры, откуда вырезали целые каменные плиты, которые затем доставили на поверхность и перевезли по скользким узким дорогам, чтобы построить дома в отдалении. Там была даже железная дорога, чтобы облегчить перевозку шахтеров их Ореха в самый центр главного города Второго Дистрикта. Поезда шли на ту самую площадь, которую мы с Питом посетили, когда были в Туре Победителей, стоя на широких мраморных ступенях перед Домом Правосудия, старясь особо не глядеть на скорбящие семьи Катона и Мирты перед нами.

Это было далеко не самое идеальное место, оно постоянно подвергалось оползням, наводнениям и обвалам. Но преимущества перевешивали недостатки. Продвигаясь все глубже в гору, шахтеры оставляли все больше опорных стоек и каменных стен, чтобы поддержать инфраструктуру. Капитолий укрепил постройку и объявил гору своей новой военной базой, обеспечив её компьютерными комнатами, залами для собраний, казармами и складом оружия. Они также расширили входы, чтобы планолеты могли попасть в ангар и установили пусковые системы для ракет. Но снаружи они оставили гору почти без изменений. Дикие, скалистые леса и живая природа. Природная крепость, чтобы защититься от врагов.

По стандартам прочих дистриктов, здесь Капитолий баловал жителей. Даже по виду местных мятежников можно сказать, что их явно кормили на порядок лучше, и в детстве они не страдали от недостатка внимания. Многие были шахтерами или работниками каменоломни. Остальных же подготавливали к работе в Орехе или отправляли на обучение Миротворцам. Их тренировали смолоду, и потому они были почти несокрушимы. Голодные Игры предоставляли им шанс разбогатеть и прославиться. И конечно, люди во Втором проглатывали пропаганду Капитолия куда легче, чем все остальные. Они спокойно принимали свою участь. Но несмотря на все это, к концу дня они оставались такими же рабами, что и были. И если это не было очевидно для тех, кто мог работать Миротворцами или в Орехе, это было вполне очевидно для каменотесов, которые составляли здесь основную часть сопротивления. Сейчас, как и две недели назад, когда я сюда приехала, здесь было полное затишье. Крайние деревни в руках мятежников, город разделился на два оппозиционных лагеря, а Орех стоит нетронутый, как и всегда. Те несколько входов в него, которые есть, отлично укреплены, а сердце их базы надежно спрятано внутри горы. В то время как все остальные дистрикты вырвались из-под контроля Капитолия, Второй упорно сидит у него в кармане.

Каждый день я делаю все, что в моих силах. Навещаю раненых. Участвую со своей съемочной командой в съемках промо-роликов. Меня не пускают в места настоящих сражений, но меня приглашают на собрания, где обсуждается ход войны, и это является гораздо большим, нежели мне позволялось в Тринадцатом. Здесь намного лучше. Свободнее, никаких расписаний на моей руке, меньше требований ко мне. Я живу над землей, в деревне мятежников или в близлежащих пещерах. Ради большей безопасности, они постоянно определяют меня на новое место. Днем мне разрешено ходить на охоту, если только беру с собой телохранителя и далеко не ухожу. На этом разреженном, холодном горном воздухе, я чувствую, что ко мне возвращается физическая сила и мой разум очищается от оставшейся расплывчатости. Но с приходом чистоты сознания, я резче осознаю все, что они сотворили с Питом.

Сноу украл его у меня, вывернул наизнанку до неузнаваемости и преподнес в подарок. Боггс, который поехал во Второй вместе со мной, сказал мне, что учитывая весь план операции, спасение Пита прошло чересчур легко. Он почти уверен, что если бы Тринадцатый не сделал попытки спасти его, Пита так или иначе доставили бы ко мне. Может, сбросили бы над каким-нибудь активно сражающимся дистриктом или прямо на сам Тринадцатый. Перевязанного красной ленточкой с моим именем на открытке и запрограммированного убить меня.

Только сейчас, после его возвращения из плена, я могу оценить по достоинству настоящего Пита. Даже больше, чем, случись это, если бы он умер. Его доброта, его твердость и теплота, под которой таится самая настоящая сердечность. Кто, кроме Прим, мамы и Гейла, в целом мире безоговорочно любит меня? Думаю, в моем случае ответ теперь будет – никто. Иногда, когда я одна, я достаю жемчужину из кармана и пытаюсь вспомнить мальчика с хлебом, сильные руки, которые защищали меня от кошмаров, наши поцелуи на арене. Чтобы не забывать то, что я потеряла. Но какой в этом смысл? Все кончено. Его больше нет. Что бы там не было между нами – этого больше нет. И все, что мне осталось, это мое обещание прикончить Сноу. И я повторяю себе это по десять раз на дню.

Там, в Тринадцатом, вовсю продолжается реабилитация Пита. И даже учитывая, что я ничего не спрашиваю, Плутарх постоянно передает мне радостные известия по телефону, вроде «Отличные новости, Китнисс! Я думаю, мы почти убедили его, что ты не переродок!» или «Сегодня ему разрешили самостоятельно съесть пудинг!».

Когда же трубку после этого берет Хеймитч, он признает, что Питу нисколько не лучше. Единственный сомнительный проблеск надежды исходит от моей сестры.
– Прим пришла в голову идея попробовать самим изменить его воспоминания, - говорит мне Хеймитч. – Поднять все его искривленные воспоминания о тебе и накачать успокоительным, чем-то вроде морфлия. Мы пока пробовали только с одним воспоминанием о тебе. Видеозапись с вами двумя в пещере, когда ты рассказывала ему историю о том, как достала козу для Прим.
– Какие-нибудь улучшения? – спрашиваю я.
– Ну, если полнейшее замешательство - это улучшение по сравнению с полнейшим ужасом, то да, - говорит Хеймитч. – Но я не уверен, что это так. Он не произносил ни слова в течение нескольких часов. Он как будто в ступор впал. Когда он очнулся от него, единственной вещью, о которой он спросил, была коза.
– Конечно, - отвечаю я.
– Как там обстоят дела? – спрашивает он.
– Никаких сдвигов, - отвечаю я ему.
– Мы высылаем команду, помочь с горой. Бити и еще несколько человек, - говорит он. – Ну, ты знаешь, умников.

Когда отобрали умников, я не удивилась, увидев имя Гейла в списке. Я так и думала, что Бити возьмет его, и не для технологической экспертизы, а в надежде, что он сможет придумать способ проникнуть в Орех. Изначально Гейл предложил мне поехать со мной во Второй, но я видела, что отрываю его от его работы с Бити. И сказала, чтобы он сидел на месте, оставался там, где он нужнее. Я не говорила ему, что в его присутствии мне будет еще сложнее переживать за Пита.
Гейл находит меня в тот же день, когда они приезжают. Я сижу на бревне на окраине деревне, в которой проживаю на данный момент, и ощипываю гуся. Еще дюжины или около того, лежат горкой у моих ног. С тех пор, как я сюда приехала, через эту местность пролетает огромное количество этих стай, и на них легко охотиться. Без единого слова Гейл садится рядом со мной и начинает избавлять птицу от перьев. Мы проделали уже почти половину работы, когда он говорит:
– Есть хоть один шанс, что нам что-нибудь достанется?
- Да. Большая часть идет на лагерную кухню, но предполагается, что парочку я приберегу для тех, у кого проведу ночь, - говорю я. – За то, что позволили мне у них переночевать.
– А что, того, что ты у них ночуешь – для них недостаточная честь? – Спрашивает он.
– Как бы не так, - отвечаю я. – Прошел слух, будто сойки-пересмешницы опасны для здоровья.
Мы ненадолго замолкаем.. Затем он вновь заговаривает.
– Я вчера видел Пита. Через стекло.
– И что думаешь?
– Что-то очень эгоистичное.
– Что тебе больше не нужно ревновать меня к нему? – Мои пальцы дергаются и вокруг нас разлетается облачко перьев.
– Нет. Как раз обратное, - Гейл вытаскивает перья из моих волос. – Я подумал… С этим я не смогу соревноваться. Не важно, насколько мне больно, – он крутит перышко между большим и указательным пальцами. – У меня не будет ни единого шанса, если он не поправится. Ты никогда не сможешь отпустить его. Ты всегда будешь чувствовать, что это неправильно – быть со мной.
- Я точно также чувствовала себя из-за тебя, когда целовала Пита, - говорю я.
Гейл смотрит мне в глаза.
– Если бы я думал, что это правда, я бы мог смириться со всем остальным.
– Это правда, - признаю я. – Но и то, что ты сказал о Пите, тоже правда.

Гейл издает какой-то раздраженный звук. Но тем не менее, после того, как мы отдали птиц и вызвались добровольно сходить в лес снова, чтобы набрать хворост для вечернего костра, я обнаруживаю себя в его объятиях. Его губы касаются синяков на моей шее, проделывая себе путь к моим губам. Несмотря на все, что я чувствую к Питу, в этот момент глубоко внутри себя я принимаю тот факт, что он уже больше никогда ко мне не вернется. Или я к нему уже не вернусь. Я останусь во Втором, пока он не падет, пойду в Капитолий и убью Сноу, а после умру из-за своих проблем. И он умрет сумасшедшим и ненавидящим меня. А потому в этой наступающей темноте я закрываю глаза и целую Гейла, пытаясь наверстать все те поцелуи, от которых воздерживалась, - потому что уже не важно и потому что я так отчаянно одинока, что не могу этого выдержать.

Прикосновение Гейла, его вкус и жар напоминают мне о том, что, по крайней мере, мое тело еще живо, и на какое-то время я погружаюсь в это чувство. Я очищаю разум и позволяю ощущениям завладеть моей плотью, счастливая, что могу забыться. Когда Гейл слегка отстраняется, я подаюсь вперед, чтобы сократить образовавшееся расстояние, но чувствую его руку на своем подбородке.
– Китнисс, – говорит он. Оттого, что я резко раскрываю глаза, мир кажется каким-то расплывчатым. Это не наши леса и не наши горы и даже не наша дорога. Моя рука автоматически поднимается к шраму на моем левом виске, что всегда будет ассоциироваться у меня с сотрясением.
– Теперь поцелуй меня.
Озадаченная, не закрывая глаз, я смотрю, как он приближается и быстро прикасается своими губами к моим. Затем он изучает мое лицо.
– Что творится в твоей голове?
– Я не знаю, – шепчу я в ответ.
– Тогда это похоже на то, как целоваться с кем-то пьяным. Так не считается, – говорит он со слабой попыткой рассмеяться. Он берет ворох веток и сует их мне в руки, приводя меня в чувство.
– Откуда ты знаешь? – Говорю я, в основном для того, что скрыть свое смущение. – Ты целовал кого-то, кто был пьян? – Полагаю, Гейл мог целоваться с девушками направо и налево в Двенадцатом. Желающих определенно было предостаточно. Я никогда раньше особо не задумывалась об этом.
Он только качает головой.
– Нет. Но представить не трудно.
- Так ты никогда раньше не целовался с другими девушками? – спрашиваю я.
– Этого я не говорил. Ты знаешь, тебе было только двенадцать, когда мы встретились. И к тому же доставала меня. У меня была другая жизнь помимо охоты с тобой, – говорит он, собирая ветки..
Мне неожиданно становится действительно любопытно.
– С кем ты целовался? И где?
– Их слишком много, чтобы припомнить всех. За школой, на куче шлака, – отвечает он.
Я закатываю глаза.
– Так когда я стала такой особенной? Когда они забрали меня в Капитолий?
– Нет. Где-то за полгода до этого. Сразу после Нового года. Мы были в Котле, ели похлебку у Сальной Сэй. И Дариус дразнил тебя по поводу того, что ты не хотела сторговать ему зайца за один его поцелуй. И я понял… что мне это не нравится, - говорит он.

Я помню тот день. Жутко холодно и к четырем часам уже темно. Мы охотились, но сильный снегопад заставил нас вернуться в город. Котел был заполнен людьми, ищущими прибежище в такую погоду. Суп Сальной Сэй, который она приготовила на бульоне из дикой собаки, подстреленной нами неделей раньше, был хуже её обычной стряпни. И все же он был горячий, а я была голодна, и ела его, сидя по-турецки на её прилавке. Дариус стоял, прислонившись к лотку, щекоча мою щеку концом моей же косички, а я пыталась отшвырнуть его руку. Он объяснял мне, почему один его поцелуй стоил кролика, или даже двух, учитывая, что все знают, что рыжие мужчины самые способные на любовном фронте. А мы с Сальной Сэй смеялись, потому что он был таким нелепым и настойчивым и все продолжал показывать мне женщин в Котле, которые заплатили, по его словам, куда больше чем просто кролик, чтобы насладиться его губами.
- Видишь? Вон та, что в зеленом шарфе? Иди и спроси ей, если тебе нужны доказательства.
Все это осталось за миллион миль отсюда, миллиард дней назад.
– Дариус просто шутил, – говорю я.
– Вероятно. Хотя ты бы все равно была последней, кто понял, что это была не шутка, если бы это было так, - говорит мне Гейл. – Возьми хотя бы Пита. Или меня. Или даже Финника. Я начал беспокоится, что он положил на тебя глаз, но сейчас он, кажется, вернулся.
– Ты не знаешь Финника, если думаешь, что он любит меня.
Гейл пожимает плечами.
– Я знаю, что он был в отчаянии. А это заставляет людей делать разные сумасшедшие вещи, - я не могу не отметить, что этот камень был в мой огород.

На следующий день, рано утром, наши умники устраивают собрание по поводу решения проблемы с Орехом. Меня попросили присутствовать на собрании, хотя я мало чем могу помочь. Я избегаю стола, за которым идет беседа, и сажусь на широкий подоконник, откуда открывается чудесный вид на вышеупомянутую гору. Командор Второго Дистрикта, женщина средних лет по имени Лайм, берет нас в виртуальный тур по Ореху, его интерьеру и фортификационным сооружениям, и подробно рассказывает о неудачных попытках взять его штурмом. Я пересекалась с ней пару раз с момента моего прибытия и не могу отделаться от чувства, что мы с ней уже встречались. Она достаточно запоминающаяся со своими шестью футами роста и накачанными мускулами. Но только, когда я вижу клип с её участием в поле, ведущей рейд на главный вход в Орех, все встает на место и я понимаю, что нахожусь в присутствии еще одного победителя. Лайм, трибут Второго Дистрикта, которая выиграла свои Голодные Игры два десятилетия назад. Эффи посылала нам её видеозапись вместе с другими, чтобы подготовить для Двадцатипятилетия Подавления. И я наверняка видела её раз или два во время Игр за прошедшее время, но особо она не светилась. Хотя с моими новоявленными познаниями о том, что случилось с Хеймитчем и Финником, все, о чем я могу думать: а что Капитолий сделал с ней после того, как она выиграла?
Когда Лайм заканчивает свою презентацию, начинаются вопросы от наших умников. Пролетают часы, проходит ленч, а они все пытаются придумать план по захвату Ореха. Но, не считая того, что Бити думает, будто сможет взломать некоторые из их компьютерных систем, и идет обсуждение, что, стоит, наконец, задействовать нескольких наших шпионов, которые находятся там, ни у кого больше нет никаких новых идей. На протяжении дня, разговоры крутятся только вокруг стратегии, которая уже не раз была использована – штурм входов. Я вижу, как накапливается раздражение Лайм, потому что столько вариаций этого плана уже провалились, столько солдат уже погибло. Наконец, она выпаливает:
– Следующему, кто предложит штурм входов, лучше иметь гениальный план по его осуществлению, потому что вы и станете тем, кто возглавит эту операцию!

Гейл, который устал сидеть за столом на протяжении уже нескольких часов, попеременно вышагивал по комнате и сидел со мной на подоконнике. Ранее он, кажется, принял сторону Лайм о том, что входы нельзя просто захватить, и после этого полностью выпал из обсуждения. Последний час или около того он просто тихо сидел, сосредоточенно нахмурив брови и не отрывая взгляда от Ореха в окне. После ультиматума Лайм, когда в комнате висит тишина, он, наконец-то, заговаривает.
– А так ли нам важно захватить Орех? Или будет достаточно вывести его из строя?
– Это было бы шагом в верном направлении, – говорит Бити. – Что у тебя на уме?
– Подумайте об Орехе, как конуре дикой собаки, – продолжает Гейл. – Вы не сможете пробиться внутрь. Значит, у вас остается два выхода. Замуровать собак внутри или спугнуть их, чтобы они выбежали наружу.
– Мы пытались взорвать входы, – говорит Лайм. – Они слишком глубоко внутри, чтобы мы могли как-то им навредить.
– Я не об этом думал, – говорит Гейл. – Я думал о том, чтобы использовать гору. – Бити встает и присоединяется к Гейлу у окна, вглядываясь через свои неправильно сидящие очки. – Видишь? Крутые склоны?
– Обвалы от лавины, - шепчет Бити. – Это будет сложно. Нам нужно спроектировать последствия взрыва с огромной осторожностью, и как только мы все сделаем, то вряд ли сможем контролировать его.
– Нам не нужно контролировать его, если мы откажемся от идеи, будто нам нужно захватить Орех, – говорит Гейл. – Только прекратить его работу.
– Так ты предлагаешь нам вызвать лавину и заблокировать выходы? – спрашивает Лайм.
– Именно, – отвечает Гейл. – Замуровать врага внутри, отрезать от продовольствия. Сделать невозможным для них выбраться на планолетах.
Пока все обсуждают план, Боггс пролистывает стопку чертежей Ореха и хмурится.
– Ты рискуешь убить всех, кто будет внутри. Посмотри на вентиляционную систему. В лучшем случае, ее можно назвать примитивной. Ничего похожего на то, что у нас в Тринадцатом. Она полностью зависит от воздуха, поступающего с горных склонов. Заблокируй эти вентиляционные шахты и все, кто будут внутри, задохнутся.
– Они все еще смогут сбежать по железной дороге на площадь, - говорит Бити.
– Нет, если мы взорвем её, – грубо говорит Гейл. Его намерение становится совершенно очевидным. Гейла не интересует спасение жизней тех, кто внутри Ореха. Он не намерен ловить жертву, чтобы использовать в дальнейшем. Это одна из его смертельных ловушек.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: Августа
Редактор: Bellissima
Разрешение на публикацию - получено.



Часть II. Нападение

Глава 13.

Холодный ошейник натирает шею и мне гораздо труднее контролировать дрожь. Ну, по крайней мере, я больше не нахожусь в вызывающей клаустрофобию и наполненной механическим машинным жужжанием и пощёлкиванием камере сканера, прислушиваясь к бестелесному голосу, командующему лежать смирно, пока я стараюсь убедить себя, что всё ещё могу дышать. Даже теперь, будучи заверенной в том, что непоправимого вреда нет, я всё ещё ощущаю нехватку воздуха.

Основные для команды медиков вопросы, касающиеся повреждений моего спинного мозга, дыхательных путей, вен и артерий, были сняты. Ушибы, хрипота, боль в горле, это странное несильное покашливание, беспокойства не вызывают. Всё будет хорошо. Сойка-пересмешница не потеряет свой голос. А где, хотелось бы спросить, доктор, определяющий, не теряю ли я рассудок? Только мне нельзя сейчас разговаривать. Я даже не могу поблагодарить Боггса, когда он приходит проведать меня. Он тщательно изучает моё состояние и говорит мне, что видел травмы гораздо хуже у солдат, которые на тренировках изучают удушающие захваты.
Боггс был тем, кто с одного удара вырубил Пита прежде, чем мне мог быть причинён непоправимый вред. Я знаю, что Хеймитч встал бы на мою защиту, не будь он таким совершенно неподготовленным. Застать врасплох одновременно и меня и Хеймитча – это редкость. Но мы были настолько поглощены спасением Пита, так измучены фактом его пребывания в лапах Капитолия, что восторг от его возвращения ослепил нас. Если бы я нашла Пита в одиночку, он убил бы меня. Теперь, когда его свели с ума. Нет, не свели с ума, напоминаю я себе. Промыли мозги. Именно это словосочетание я слышала в разговоре между Плутархом и Хеймитчем, когда меня везли мимо них по коридору. Промывание мозгов. Я не знаю, что это значит.
Прим, которая появилась через мгновения после атаки и с тех пор держалась как можно ближе, укрывает меня ещё одним одеялом.
- Я думаю, они скоро снимут этот ошейник, Китнисс. Тогда тебе не будет так холодно.

Мою мать, которая ассистировала в сложной операции, всё ещё не информировали о нападении Пита. Прим берёт меня за руку, сжатую в кулак и начинает массировать её, пока кисть не разжимается, и кровь снова не бежит по пальцам. Она берётся за второй кулак, когда появляются доктора, снимают ошейник и делают мне укол чего-то от боли и отёчности. Я лежу, как было велено, с неподвижной головой, чтобы не усугубить травму шеи. Плутарх, Хеймитч и Бити ждали в холле, когда врачи разрешат повидать меня. Я не знаю, сообщили ли они обо всём Гейлу, но раз уж его здесь нет, я предполагаю, что нет. Плутарх выпроваживает врачей и пытается заставить выйти и Прим тоже, но она говорит:
- Нет. Если вы заставите меня уйти, я пойду прямо в хирургию и расскажу маме обо всём, что произошло. И предупреждаю, она игнорирует приказания Распорядителя Игр, если речь идет о жизни Китнисс. Особенно, когда вы за ней так плохо ухаживаете..
Плутарх выглядит задетым, но Хеймитч только усмехается.
- Я бы оставил её, Плутарх, - говорит он. И Прим остаётся.
- Итак, Китнисс, состояние Пита оказалось шоком для всех нас, - говорит Плутарх. - Мы не могли не заметить ухудшения во время двух последних интервью. Очевидно, что над ним надругались, так что его физическое состояние можно было объяснить этим. Теперь же мы считаем, что произошло нечто большее. Что Капитолий подверг его довольно необычной технике воздействия, известной как «промывка мозгов». Бити?
- Извини, - говорит Бити, - но я не могу рассказать тебе обо всех особенностях этого метода, Китнисс. Капитолий очень скрытен в том, что касается этого вида пытки, и я полагаю, результаты противоречивы. Это то, что нам известно. Это нечто вроде культивации страха. Мы считаем, что термин «промывка мозгов» был выбран, потому что техника включает в себя использование яда ос-убийц, а яд ос предполагает «помутнение рассудка». Тебя жалили во время твоих первых Голодных Игр, так что, в отличие от большинства из нас, у тебя есть представление об эффекте яда, так сказать, из первых рук.

Ужас. Галлюцинации. Кошмарные видения о потере тех, кого любишь. Потому что целью яда является та часть мозга, в которой гнездится страх.

- Я уверен, ты помнишь, насколько тебе было страшно. А после этого ты страдала от спутанности сознания? – спрашивает Бити. –Появилось чувство невозможности распознавать где правда, а где ложь? Что-то в этом роде содержится в докладах большинства из тех, кто был ужален и выжил, чтобы рассказать об этом.

Да, то столкновение с Питом. Даже тогда, когда в голове уже прояснилось, я не была уверена, спас ли он мне жизнь, взяв на себя Катона, или мне это всё померещилось.

- Воспоминания ещё больше затрудняются тем, что память может быть изменена, - Бити постукивает себя по лбу. – События, привнесённые на первый план сознания, изменённые и сохранённые в исправленном виде. Вот представьте, что я попросил вас что-то запомнить – либо путём словесного внушения, либо, заставив вас просмотреть плёнку с записью каких-то событий – и во время того, как восприятие ещё свежо и ново, я даю вам дозу яда ос-убийц. Недостаточную для того, чтобы вызвать трёхдневную отключку. А достаточную только, чтобы наполнить память страхом и сомнением. И это то, что ваш мозг отложит для длительного хранения.

Мне становится плохо. Прим задаёт вопрос, который крутится у меня в голове.
- Это то, что они сделали с Питом? Забрали его воспоминания о Китнисс и исказили их так, что они стали пугающими?
Бити кивает: - Такими страшными, что он видит в ней угрозу для жизни. Возможно, поэтому он пытался убить её. Да, это наша теория на текущий момент.
Я закрываю лицо руками, потому что такого не может быть. Это просто невозможно. Кто-то заставил Пита забыть о его любви ко мне…. никто не мог сделать такого.
- Но вы же можете повернуть процесс вспять, не так ли? – спрашивает Прим.

- Гм… у нас слишком мало данных, - говорит Плутарх. – На самом деле, нет. Даже если раньше и предпринимались попытки реабилитации от «помутнения», у нас нет доступа к этим записям.
- Но вы же всё равно будете пытаться, разве нет? – настаивает Прим. - Вы же не собираетесь просто запереть его в комнате с мягкими стенами и оставить страдать?
- Конечно, мы попытаемся, Прим, - говорит Бити. – Просто мы не знаем, насколько нам повезёт. Если вообще повезёт. Мне кажется, что страшные события труднее всего искоренить. На самом деле именно такие мы и запоминаем лучше всего, в конечном счёте.
- И мы пока не знаем, какие ещё воспоминания были подделаны, кроме тех, что о Китнисс, - говорит Плутарх. – Мы собираем в единую команду специалистов в области психического здоровья и военных профессионалов, чтобы предпринять контратаку. Лично я настроен оптимистично - он полностью выздоровеет.
- Неужели? – язвительно спрашивает Прим. – А ты что думаешь, Хеймитч?
Я немного сдвигаю руки, так что могу видеть выражение его лица сквозь щель. Он измучен и удручен, признаваясь: – Я думаю, что Питу может стать немного лучше. Но…. я не думаю, что он когда-нибудь станет прежним.
Я опять тесно смыкаю руки, закрывая щель , отгораживаясь ото всех.
- По крайней мере, он жив, - говорит Плутарх, будто теряя терпение со всеми нами. – Сноу казнил стилиста Пита и его группу подготовки сегодня вечером в прямом эфире. Мы понятия не имеем, что случилось с Эффи Бряк. Пит травмирован, но он здесь. С нами. И это определённое улучшение по сравнению с тем его положением, в котором он был двенадцать часов назад. Давайте не будем об этом забывать, ладно?
Попытка Плутарха подбодрить меня – пронизанная новостью об очередных четырёх, а возможно и пяти, убийствах - каким-то образом приводит к обратному результату. Порция. Группа подготовки Пита. Эффи. Усилие, направленное на сдерживание слёз, заставляет мое горло сжиматься, пока я снова не начинаю задыхаться. В итоге у них нет выбора, кроме как дать мне успокоительное.

Когда я просыпаюсь, то думаю о том, станет ли отныне укол успокоительного единственным доступным мне способом, чтобы заснуть.Я рада, что мне нельзя говорить в течение нескольких следующих дней, потому что я ничего не хочу говорить. И делать. По сути, я образцовая пациентка - мою вялость принимают за сдержанность и повиновение указаниям врачей. Я больше не чувствую желания расплакаться. На самом деле мне удаётся удерживать только одну простую мысль: изображение лица Сноу, сопровождаемое шёпотом в моей голове. Я убью тебя.

Моя мама и Прим по очереди кормят меня, упрашивая проглотить кусочки мягкой пищи. Периодически меня навещают люди, чтобы сообщить последние новости о состоянии Пита. В его теле все же остается большое количество яда.. Его лечат только незнакомые люди, выходцы из Тринадцатого, никого из дома или Капитолия к нему не допускают, чтобы не запустить какие-нибудь опасные воспоминания. Команда специалистов трудится долгими часами, вырабатывая стратегию его выздоровления.

Предполагается, что Гейл не должен меня навещать, так как прикован к кровати с каким-то ранением в плечо. Но на третью ночь, после того, как я приняла лекарства, и свет погасили на время сна, он бесшумно проскальзывает в мою палату. Он ничего не говорит, просто пробегает пальцами по синякам на моей шее, касаясь меня легко, как крылышки мотылька, и, запечатлев поцелуй между моих глаз, исчезает.

Следующим утром меня выписывают из больницы с указаниями не делать резких движений и говорить только, когда это действительно необходимо. Я не связана расписанием, поэтому бесцельно слоняюсь, пока Прим не освобождается от своих больничных обязанностей, чтобы отвести меня в последнее жилище нашей семьи – отсек. 2212. Идентичный предыдущему, но без окна.
Лютик теперь снабжается дневным пищевым рационом и лотком с песком, размещённым в ванной под раковиной. Когда Прим укладывает меня в постель, он вспрыгивает на мою подушку, соревнуясь за её внимание. Она баюкает его, оставаясь сосредоточенной на мне.
- Китнисс, я знаю, что всё, произошедшее с Питом, ужасно для тебя. Но не забывай, что у Сноу были недели, чтобы обработать его, а у нас он только несколько дней. Есть шанс, что прежний Пит, тот, что любит тебя, всё ещё внутри. Пытается вернуться к тебе. Не переставай верить в него.

Я смотрю на мою маленькую сестрёнку и думаю, как же она унаследовала все те лучшие качества, что проявились в нашей семье: исцеляющие руки нашей матери, рассудок отца и мой боевой дух. Также в ней было нечто ещё, нечто всецело её собственное. Способность, заглянув в запутанную жизненную неразбериху, увидеть вещи такими, какие они есть на самом деле. Неужели она может оказаться права? И Пит сможет вернуться ко мне?
- Мне надо в больницу, - говорит Прим, укладывая Лютика в кровать рядом со мной. – А вы двое составите друг другу компанию, ладно?

Лютик соскакивает с кровати и бежит за ней к двери, громко жалуясь, когда его оставляют за дверью. Мы с Лютиком поганая компания друг для друга. Примерно через 30 секунд я понимаю, что не смогу оставаться запертой в подземной камере, и оставляю Лютика предоставленным самому себе. Заблудившись несколько раз, я в итоге добираюсь до отдела Спецобороны. Каждый встречный пялится на мои синяки и я не могу избавиться от чувства смущения до такой степени, что натягиваю воротник почти до самых ушей.

Гейла, должно быть, тоже выписали из больницы сегодня утром, потому что я гахожу его в одном из исследовательских кабинетов вместе с Бити. Они совершенно поглощены измерениями, склонив головы над чертежами. И пол, и стол, устланы различными вариантами набросков. Другие эскизы пришпилены к обитым кожей стенам и заполняют экраны нескольких мониторов. В черновых линиях одного из чертежей я узнаю вздёргивающую петлю-ловушку Гейла.
- Что это? – сипло спрашиваю я, отвлекая их внимание от бумаг.

- Ой, Китнисс, ты нас застукала, - радостно говорит Бити.
- Почему? Это что, секрет? – мне известно, что Гейл много времени проводит здесь внизу, работая с Бити, но я предполагала, что они возятся с луками и другим оружием.
- Не совсем. Но из-за всего этого я чувствовал себя немного виноватым, так надолго украв у тебя Гейла, - признаётся Бити.
Так как большую часть своего времени в Тринадцатом дистрикте я провела в больнице в процессе восстановления, будучи дезориентированной, переживающей и обозлённой, то не могу сказать, что отсутствие Гейла меня беспокоило. В любом случае, между нами не все гладко. Но я позволяю Бити думать, что он мне обязан.
- Надеюсь, вы потратили его время с пользой.
- Подойди и увидишь, - говорит он, взмахом руки подзывая меня к монитору.
Так вот чем они занимались. Взяв за основу ловушки Гейла, они превратили их в оружие против людей. Главным образом в мины. Дело было не столько в механизмах ловушек, сколько в психологическом аспекте. Минирование областей, обеспечивающих всё самое необходимое для выживания. Воды или продуктов питания. Ужасные жертвы, что побуждает к бегству огромное количество народа и влечёт ещё большие разрушения. Создание угрозы потомству, чтобы привлечь реально желанную цель – родителей. Заманивание жертвы в место, которое кажется безопасным убежищем и где поджидает смерть. В некоторых случаях Гейл и Бити не принимали во внимание окружающую среду, а сосредотачивались на человеческих побуждениях. Например, сострадание. Подрывается мина. У людей есть время, чтобы поспешить на помощь раненому. И потом срабатывает вторая более мощная мина, убивая всех.

- Мне кажется, что вы переходите черту, - говорю я. – Разве такое не осуждается?
Они оба таращатся на меня – Бити с сомнением, а Гейл враждебно.
- Полагаю, не существует книги правил о том, какие действия могут считаться неприемлемыми по отношению к другим людям.
- Ещё как существует. Мы с Бити придерживаемся той самой книжки с правилами, которой пользовался президент Сноу, когда промывал мозги Питу, - говорит Гейл.
Жестоко, но в точку. Я воздерживаюсь от дальнейших комментариев. Я чувствую, что если срочно не выйду на улицу, то просто взорвусь от ярости, но я ещё не успеваю покинуть отдел Спецобороны, когда меня вылавливает Хеймитч.
- Пойдём, - говорит он. – Нам надо, чтобы ты вернулась наверх в больницу.
- Зачем? – спрашиваю я.
- Они собираются кое-что попробовать с Питом, - отвечает он. – Пустить к нему самого безобидного человека из Двенадцатого дистрикта, какого только они могут придумать. Найти кого-то, с кем у Пита могли бы быть общие детские воспоминания, но ничего, тесно связанного с тобой. Сейчас они отбирают людей.

Я знаю, что задачка не из лёгких, так как общие детские воспоминания у Пита, скорее всего, с кем-нибудь из города, а почти никто из этих людей не спасся от пожаров. Но, когда мы приходим в больничную палату, превративщуюся в рабочее пространство для команды специалистов, занимающихся восстановлением здоровья Пита, то вот она – сидит и болтает с Плутархом. Делли Картрайт. Как всегда она одаряет меня такой улыбкой, будто я – ее самая лучшая подруга. Такие улыбки она раздаёт направо и налево.
- Китнисс! – кричит она.
- Привет, Делли, - говорю я. Я уже слышала, что она выжила вместе со своей младшей сестрой. А вот её родителям, у которых был обувной магазин в городе, так не повезло. Она выглядит старше в тусклой серо-коричневой одежде Тринадцатого, которая никому не идёт, и с её длинными соломенными волосами, заплетёнными в практичную косу вместо локонов. Делли выглядит немного стройнее, чем я помню, но она была одной из немногих детей в Двенадцатом дистрикте, у которых была пара лишних фунтов веса в запасе. Местная диета, стресс, горе от потери родителей – это всё, без сомнения, способствовало похудению.
- Как дела? – спрашиваю я.

- Ох, так много всего сразу изменилось, - её глаза наполняются слезами. – Но здесь, в Тринадцатом, все очень милы, ты согласна?
Делли действительно так думает. Она искренне любит людей. Всех людей, а не только тех немногих, с которыми она провела годы, составив о них собственное мнение.
- Они приложили столько усилий, чтобы мы чувствовали себя желанными гостями, - говорю я. Думаю, это честное утверждение, не перегибая палку. – Ты одна из тех, кого подобрали, чтобы показать Питу?
- Думаю, что так. Бедный Пит. Бедная ты. Я никогда не пойму Капитолий, - говорит она.
- Да уж, наверное, лучше не надо, - говорю я ей.
- Делли знала Пита долгое время, - произносит Плутарх.
- О, да! – лицо Делли сияет. – Мы вместе играли в детстве. Я привыкла говорить людям, что он мой брат.
- Ну, что ты думаешь? – спрашивает меня Хеймитч. – Есть что-нибудь, способное запустить воспоминания о тебе?
- Мы все учились в одном классе. Но никогда особо не пересекались, - говорю я.
- Китнисс всегда была такой поразительной, я никогда и не мечтала, что она заметит меня, - говорит Делли. – То, как она охотилась, ходила в Котёл и всё остальное. Все так ею восхищались.

Нам с Хеймитчем приходится внимательно вглядеться в её лицо, чтобы точно удостовериться, что она не шутит. Если послушать описание Делли, то получается, что у меня почти не было друзей, потому что я отпугивала людей своей исключительностью. Неправда. У меня практически не было друзей, потому что я не была дружелюбной. Оставим это Делли - впутывать меня в нечто прекрасное и удивительное.

- Делли всегда думает о людях только самое хорошее, - объясняю я. – Не думаю, что у Пита могут быть плохие воспоминания, связанные с ней.
А потом я припоминаю: - Подождите. В Капитолии. Когда я солгала о том, что узнала безгласую девушку. Пит прикрыл меня и сказал, что она похожа на Делли.
- Я помню, - говорит Хеймитч. – Но не знаю. Это же было неправдой. Фактически Делли там не было. Не думаю, что это может конкурировать с годами детских воспоминаний.
- Особенно с таким приятным собеседником как Делли, - говорит Плутарх. – Давайте попробуем.

Плутарх, Хеймитч и я идём в наблюдательную комнату, расположенную рядом с палатой, где держат Пита. Там уже толпится десять членов его команды по восстановлению, вооружённых ручками и блокнотами. Односторонне-прозрачное стекло и настроенный звук позволяют нам тайно наблюдать за Питом. Он лежит на кровати, его руки привязаны внизу. Он не сопротивляется сдерживающим ремням, но его руки всё время нервно подёргиваются. У него более разумное выражение лица, чем тогда, когда он пытался задушить меня, но это всё ещё не его лицо.

Когда дверь тихонько открывается, его глаза испуганно расширяются, а потом становятся озадаченными. Делли неуверенно пересекает комнату, но как только оказывается рядом с ним, то естественно расплывается в улыбке.
- Пит? Это я, Делли. Из дома.
- Делли? – кажется, горизонт чист. – Делли. Это ты.
- Да! – с явным облегчением произносит она. – Как ты себя чувствуешь?
- Ужасно. Где мы? Что произошло? – спрашивает Пит.
- Начинается, - говорит Хеймитч.
- Я наказал ей избегать любых упоминаний о Китнисс или Капитолии, - говорит Плутарх. – Просто посмотрим, как много воспоминаний о доме она сможет воскресить.
- Ну, мы в Тринадцатом дистрикте. Теперь мы живём здесь, - говорит Делли.
- То же самое мне говорили те люди. Но это бессмысленно. Почему мы не дома? – спрашивает Пит.

Делли закусывает губу. – Был…. несчастный случай. Я тоже ужасно скучаю по дому. Я как раз думала о тех рисунках, которые мы раньше рисовали мелом на камнях мостовой. Твои были просто чудесные. Помнишь, как ты на каждом камне рисовал разных животных?
- Да. Поросят, кошек и всех остальных, - говорит Пит. – Ты сказала… несчастный случай?
Мне видно, как блестит от пота лоб Делли, когда она пытается обойти этот вопрос. – Это было плохо. Никто…. не мог остаться, - запинаясь говорит она.
- Придерживайся этого, девочка, - говорит Хеймитч.
- Но я знаю, тебе здесь понравится, Пит. Эти люди были по-настоящему добры к нам. Здесь всегда есть еда и чистая одежда, и в школе гораздо интереснее, - говорит Делли.
- Почему моя семья не пришла навестить меня? – спрашивает Пит.
- Они не могут, - Делли снова срывается. – Многие не выбрались из Двенадцатого. Так что нам надо построить новую жизнь здесь. Я уверена, что им бы пригодился хороший пекарь. Помнишь, как твой отец обычно разрешал нам лепить из теста мальчиков и девочек?

- Там был пожар, - вдруг произносит Пит.
- Да, - шепчет она.
- Двенадцатый сгорел дотла, не так ли? Из-за неё, - гневно говорит Пит. – Из-за Китнисс!
Он начинает натягивать привязные ремни.
- О, нет, Пит. Это была не её вина, - говорит Делли.
- Это она тебе сказала? – шипит он на неё.
- Уберите её оттуда, - говорит Плутарх. Дверь немедленно открывается, и Делли начинает медленно к ней пятиться.
- Ей и не надо было говорить. Я была… - начинает Делли.
- Потому что она лжёт! Она лгунья! Нельзя верить ничему, что она говорит! Она какой-то переродок, созданный Капитолием, чтобы уничтожить всех, кто остался! – кричит Пит.
- Нет, Пит. Она не… - снова пытается сказать Делли.
- Не верь ей, Делли, - говорит Пит голосом, полным ярости. – Я поверил, и она пыталась убить меня. Она убила моих друзей. Мою семью. Даже не приближайся к ней! Она переродок!
Сквозь дверной проём протягивается рука, вытягивает Делли наружу, и дверь захлопывается. Но Пит продолжает вопить: - Переродок! Она вонючий переродок!
Он не только ненавидел и хотел меня убить, он больше не верил, что я человек. Сейчас мне было гораздо тяжелее, чем когда он меня душил.
Члены восстановительной команды вокруг меня строчили как сумасшедшие, записывая каждое слово. Хеймитч и Плутарх схватили меня за руки и вытолкали из комнаты. Они прислонили меня к стене в тихом коридоре. Но я знаю, что за дверью и за стеклом Пит продолжает кричать.

Прим ошибалась. Состояние Пита необратимо.
- Я не могу здесь больше оставаться, - говорю я, оцепенев. – Если вы хотите, чтобы я была Сойкой-пересмешницей, вам надо отправить меня куда-нибудь.
- Куда ты хочешь уехать? – спрашивает Хеймитч.
- Капитолий. – Это единственное место, о котором я могу думать, где у меня есть дело.
- Не могу, - говорит Плутарх. – Пока не все дистрикты безопасны. Хорошие новости, что бои закончились почти везде, кроме Второго. Всё-таки это крепкий орешек.
Точно. Сначала дистрикты. Потом Капитолий. А потом я выслежу Сноу.
- Отлично, - говорю я. – Отправьте меня во Второй.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

[~TRISTIA~]

Как-то вечером, когда я провожаю Гейла обратно в город, он признаётся:
– Почему мне так трудно ненавидеть этого парня?
– Рассказывай! – усмехаюсь я. – Будь это просто, никто бы сейчас и горя не знал. Он бы умер, а я – наслаждалась победой.
– А мы, Китнисс? – произносит Гейл.
Не знаю, что и ответить.

(ИВП)

@темы: цитаты, книга "и вспыхнет пламя"

---

[~TRISTIA~]

theboywiththebread

@темы: коллажи, обои, баннеры

---

[~TRISTIA~]

Джодель Ферланд в наших рядах

Джоделль Ферланд страстная поклоница трилогии. О своей любви она постоянно пишет в своем твиттере @jodellemicah

Многие поклонники признаются, чтобы она стала Китнесс.
ZoeyActress @jodellemicah Have you read the Hunger Games books? LOTS of people are suggesting you for Katniss!

Она признается, что читала "ГИ" уже пять раз и мечает стать Китнесс:
Have I read them? Like 5 times! haha Im totally obsessed with them they are AMAZING! Being Katniss would be a dream come true=)

На днях она поделилась радостью - ей пришел значок сойки пересмешницы.
I got the Mockinjay pin! =)


А еще она планирует на Хэллоуин стать Китнесс Эвердин
Yay! Found a bow &arrows (well, a bow anyway) in the store and I wasn't even looking for it! Can't wait for Halloween now, gonna b Katniss!


А вы как относитесь к её кандидатуре на роль Кит?

@темы: фанаты, Китнисс Эвердин, дрим-кастинг, знаменитости о голодных играх, твиттер

---

[~TRISTIA~]

DEАDLINE:Гэри Росс вероятный кандидат
на режиссерское кресло фильма ‘The Hunger Games’

Гэри Росс уже был на переговорах с продюссерами "Голодных игр" насчет первого романа трилогии Сюзанны Коллинз. Фильм совместного производства между Lionsgate и Color Force Нины Джейкобсон . Съемки начнутся в следующем году по сценарию Билли Рэя, который адаптировал проект автора. Огромные продажи трилогии сильно повысили ставки для компании Lionsgate, точно также, как "Сумерки" для Summit Entertainment.
Проект стал лакомым кусочком среди режиссеров (добавлены еще три имени в список кандидатов на режиссерское кресло), и глава Lionsgate - Джо Дрейк и Джейкобсон провели последние две недели в переговорах с кандидатами,включая Сэма Мендеса, Дэвида Слейда (он также является претендентом на экранизацию X- Men), Эндрю Адамсона, Руперта Сандерса и Сюзанну Уайт.
Также ходят слухи о Фрэнсисе Лоуренсе. Неясно на ком все-таки остановился выбор, но Lionsgate отдает предпочтение больше Гэрри Россу, который был режиссером таких фильмов как "Плезантвиль" ,"Фаворит" и"Приключения Десперо". Но пока на нем не остановили свой выбор. Давайте по-подробнее. Мендес, например,уклонился от переговоров в прошлую пятницу потому, что, как показывает картина на MGM , похоже производство нового фильма об агенте 007 может начаться в конце лета или начале осени 2011 с Мендесом у руля и Крейгом в Астон Мартине.
Действите "Голодных игр" разворачивается в неком будущем на руинах Северной Америки, которая развалилась в следствие военных действий и политики и была заменена "Капитолием" и 12 районами (дистриктами). Каждый район вынуждены отдавать 2 подростков, в возрасте от 12 до 18 лет для участия в "голодных играх" - телевизионном реалити-шоу, где соперники встпуают в бой друг с другом до смерти. Героиня 16-летняя Китнесс Эвердин - отличный охотник, виртуозно владеющая навыками стрельбы из лука.
Она становится добровольцем, заменяя свою младшую сестру, которая была отобрана в лотерее. Она присоединяется в команду к сыну булочника, который когда-то помог ей выбраться из нищеты. Сюжет книги - мрачный, но книга стала бестселлером: последняя книга Mockingjay из трилогии была продана более 450 000 копий после публикации 24 августа.

перевод ~TRISTIA~

@темы: Фильм "голодные игры", Lionsgate, режиссер Гэри Росс, новости

---

Песня ‘The Hanging Tree’ - враиации

[~TRISTIA~]

Песня "Висячее дерево"
‘The Hanging Tree’ – Piano Arrangement by Sierra

++++++

JustSayTheWords.

‘The Hanging Tree’ – Piano Instrumental


Mockingjay – Hanging Tree
by alt323

запись создана: 13.09.2010 в 16:56

@темы: музыка, книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: Le_xxy
Редактор: Bellissima
Разрешение на публикацию - получено.



Часть II. Нападение

Глава 12.

Сегодня я могу потерять их обоих.

Я пытаюсь представить мир, где смолкли голоса Гейла и Пита. Неподвижные руки. Немигающие глаза. Я стою над их телами, смотрю в последний раз и ухожу из комнаты, где они лежат. Но когда я открываю дверь, чтобы шагнуть в другой мир, там оказывается только необъятная пустота. Бледно-серое ничто – вот, что ждёт меня в будущем.

- Если хочешь, тебя усыпят, пока всё не закончится? - спрашивает Хеймитч. Он не шутит. Этот человек провёл свою взрослую жизнь на дне бутылки, пытаясь забыть обо всех бесчинствах Капитолия. Шестнадцатилетний мальчик, который выиграл второе Двадцатипятилетие Подавления, должен иметь любимых людей - семью, друзей, возможно, возлюбленную – ради возвращения к которым он боролся. Где они теперь? Как так вышло, что, пока нас с Питом не навязали ему, в его жизни совсем никого не было? Что Сноу сделал с ними?
- Нет, - отвечаю я. - Я хочу попасть в Капитолий. Я хочу участвовать в спасательной операции.
- Они уже ушли, - говорит Хеймитч.
- Как давно они ушли? Я могу догнать. Я могу… - Что? Что могу я сделать?
Хеймитч трясёт головой. – Этого не будет. Ты слишком ценна и уязвима. Был разговор о том, чтобы послать тебя в другой дистрикт и этим отвлечь внимание Капитолия, пока будет проходить спасательная операция. Но никто не знает, выдержишь ли ты.
- Пожалуйста, Хеймитч! – Теперь я умоляю его. - Я должна что-то сделать. Я не могу просто сидеть здесь и ждать новостей о том, что они погибли. Должно же быть что-то, что я могу сделать!
- Ладно. Дай мне поговорить с Плутархом. Не вставай.

Но я не могу лежать. Шаги Хеймитча ещё раздаются в коридоре за дверью, а я уже на ощупь пробираюсь через щель в разделительной занавеске и нахожу Финника, развалившегося на животе, его руки запутались в наволочке. И хотя это малодушно – даже жестоко – вытягивать его из призрачного, приглушенного наркотиками мира в голую реальность, я действую и бужу его, потому что уже не могу справиться с этим сама.

По мере того как я объясняю нашу ситуацию, его первоначальная тревога загадочным образом угасает. – Разве ты не видишь, Китнисс, это всё решает. Так или иначе. К концу дня, они будут или с нами, или мертвы. Это… это большее, на что мы можем надеяться.

Что ж, это радужная сторона нашего положения. Кроме того, есть что-то успокаивающее в мысли о том, что эти пытки могут, наконец, закончиться.

Занавеска отдёргивается и появляется Хеймитч. У него есть для нас работа, если мы потянем её вдвоём. Им все еще нужно видео из Тринадцатого дистрикта после бомбёжки. - Если у нас появится запись в следующие несколько часов, то Бити сможет передать её в эфир во время подготовки к операции, и, возможно, отвлечёт внимание Капитолия на что-нибудь другое.
- Да, отвлечение, - говорит Финик. - Вроде обманного манёвра.
- Нам действительно нужно что-нибудь настолько захватывающее, чтобы даже президент Сноу не смог бы оторваться. Есть что-нибудь на примете? - спрашивает Хеймитч.

Наличие работы, которая может помочь операции, заставляет меня сосредоточиться. Пока я на ходу завтракаю и готовлюсь, я пытаюсь придумать, что мне сказать. Президент Сноу наверняка гадает, какой эффект на меня произвели его розы и забрызганный кровью пол. Если он хочет меня сломать, я должна быть сильной. Но не думаю, что получится его в чем-то убедить, выкрикнув в камеру пару дерзких фраз. Кроме того, это не поможет выиграть хоть сколь-нибудь времени спасательной команде. Взрывы происходят быстро. Больше времени занимают рассказы о них.

Я не знаю, сработает ли это, но, когда вся телевизионная команда собирается на поверхности, я прошу Крессиду начать с вопроса о Пите. Я сажусь на упавшую мраморную колонну, где в прошлый раз у меня случился нервный срыв, жду красного света и вопроса Крессиды.
- Как ты познакомилась с Питом? – спрашивает она.
И тогда я делаю то, что хотел от меня Хеймитч с самого первого интервью. Я открываюсь.
- Когда я встретила Пита, мне было одиннадцать лет, и я была почти мертва. - Я рассказываю о том ужасном дне, когда я пыталась продать детскую одежду под дождём, как мать Пита прогнала меня от дверей булочной и как он терпел побои, чтобы принести мне хлеб, спасший нам жизнь. - Мы даже никогда не разговаривали. В первый раз я говорила с Питом в поезде, который вёз нас на Игры.
- Но он уже тогда был влюблён в тебя, - говорит Крессида.
- Думаю, да, - я позволяю себе немного улыбнуться.
- Как ты справляешься с разлукой? – спрашивает она.
- Плохо. Я знаю, что в любой момент Сноу может убить его. Особенно после того, как он предупредил Тринадцатый о бомбёжке. Ужасно жить с этой мыслью, - говорю я. - Но из-за того, что они делают с ним, у меня больше нет никаких сомнений. В том, чтобы любой ценой уничтожить Капитолий. У меня развязаны руки.

Я бросаю свой взгляд в небо и наблюдаю за полётом ястреба. - Президент Сноу однажды признался мне, что Капитолий уязвим. В то время я не знала, что это значит. Я была настолько испугана, что было трудно мыслить ясно. Теперь я не боюсь. Капитолий слаб, потому что во всём зависит от дистриктов. Еда, энергия, даже миротворцы, которые охраняют нас. Если мы объявим нашу свободу, Капитолий падёт. Президент Сноу, благодаря вам, я официально объявляю свою свободу.

Мои слова обоснованы, если не ошеломительны. Все любят мой рассказ о хлебе. Но именно моё обращение к президенту Сноу заставляет крутиться колёсики в мозгу Плутарха. Он торопливо подзывает Финника и Хеймитча, и между ними происходит недолгий, но напряжённый разговор, который, судя по всему, Хеймитча не радует. Кажется, Плутарх победил – Финник бледнеет, но выслушав до конца, кивает головой.
Когда Финник занимает моё место перед камерой, Хеймитч говорит ему, - Ты не обязан это делать.
- Нет, обязан. Если это поможет ей. - Финник сжимает в руке свою верёвку. - Я готов.
Я не знаю, чего ожидать. Любовная история об Энни? Список бесчинств Четвёртого дистрикта? Но Финник Одейр берёт совершенно другой курс.
- Президент Сноу часто… продавал меня… моё тело, то есть, - Финник начинает говорить монотонно и несвязно. - Я был не единственным. Если победитель явно привлекательный, президент даёт его кому-то в награду, или разрешает людям купить его по заоблачной цене. Если ты отказываешься, он убивает кого-то из твоих близких. Так что ты соглашаешься.

Тогда это всё объясняет. Парад любовников Финника в Капитолии. Они никогда не были настоящими любовниками. Просто такие же люди, как наш бывший главный миротворец, Крэй, который покупал отчаявшихся девушек для того, чтобы помучить и выбросить, просто потому, что он мог это сделать. Я хочу прервать запись и умолять Финника простить меня за все ошибочные мысли о нём. Но у нас есть работа и я чувствую, что роль Финника будет намного полезнее, чем моя.

- Я был не единственным, но самым популярным, - говорит он. – И, наверное, самым беззащитным, потому что люди, которых я любил, были такими беспомощными. Чтобы чувствовать себя лучше, мои покровители дарили мне деньги или украшения, но я придумал более ценную форму оплаты.

Секреты, наверное. То, чем, по словам Финика, платили ему его любовники, только раньше я думала, что всё это было его выбором.

- Секреты, - говорит он, повторяя мои мысли. - И мы подходим к моменту, когда вы захотите остаться с нами, президент Сноу, потому что так много из них было о вас. Но давайте начнём с других.

Финник начинает ткать гобелен настолько богатый деталями, что вы не сомневаетесь в его подлинности. Рассказы о странных сексуальных аппетитах, изменах, бездонной жадности, и кровавых играх. Пьяные тайны, нашёптанные над влажными подушками на рассвете. Финника кто-то покупал и продавал. Раб дистрикта. Определённо красивый, но на самом деле безвредный. Кому бы он рассказал? И кто бы ему поверил, даже если бы рассказал? Но некоторые секреты слишком смачные, чтобы хранить их. Я не знаю имён, которые называл Финник – похоже, все они известные жители Капитолия - но я знаю, слушая болтовню моей группы подготовки, что внимание даже к самому незначительному промаху может вырасти, когда дело доходит до суда. Если уж неудачная стрижка выливается в часы сплетен и обсуждений, то что вызовут обвинения в кровосмешении, подлости, шантаже и поджоге? Как только волны шока и взаимного обвинения прокатятся по Капитолию, люди, так же, как и я, будут ждать секретов о президенте.

- А теперь перейдём к нашему хорошему президенту Кориоланусу Сноу, - говорит Финник. - Он был так молод, когда пришёл к власти. И так умён, что смог удержать её. Как, вы спросите, он сделал это? Одно слово. Вот, всё, что вам нужно знать. Яд. - Финник рассказывает о политическом восхождении Сноу, о котором я вообще ничего не знала, и прослеживает его путь до настоящего времени, указывая случай за случаем загадочных смертей противников Сноу или, даже хуже, его союзников, которые могли стать угрозой. Люди падали замертво на застольях или медленно, необъяснимо угасали в течение нескольких месяцев. Всё это списывали на плохих моллюсков, неуловимые вирусы, или невыявленную слабость аорты. Сноу сам пил из отравленной чашки, чтобы отвести подозрение. Но противоядия не всегда работают. Говорят, вот почему он носит розы, от которых разит духами. Говорят, что они перекрывают запах крови от язв во рту, которые уже никогда не вылечить. Говорят, говорят, говорят… У Сноу есть список, и никто не знает, кто будет следующим.

Яд. Совершенное оружие змеи.

Так как моё мнение о Капитолии и его благородном президенте уже и так упало донельзя, я не могу сказать, что заявления Финника потрясли меня. Похоже, они больше произвели впечатление на вытесненных из Капитолия повстанцев – таких, как моя группа и Фалвия - даже Плутарх иногда выглядит удивлённым, возможно гадая, как такая необычная пикантная новость прошла мимо него. Когда Финник заканчивает, они продолжают держать камеры включенными, пока ему самому не приходится сказать «снято».
Группа спешит внутрь, чтобы отредактировать материал, и Плутарх отводит Финника для разговора, скорее всего, узнать, может ли он рассказать что-нибудь ещё. Я выхожу с Хеймитчем на развалины, представляя, что однажды меня могла постигнуть судьба Финника. Почему нет? Сноу получил бы действительно хорошую сумму за популярную и привлекательную девушку.

- С тобой случилось то же самое? – спрашиваю я Хеймитча.
- Нет. Моя мать и младший брат. Моя девушка. Они все погибли через две недели после того, как я стал победителем. Из-за всего произошедшего, я сошел с поля битвы, - отвечает он. – Сноу не мог никого использовать против меня.
- Удивляюсь, почему он просто не убил тебя, - говорю я.
- O, нет. Я был примером. Человек, который сдерживает молодых Финников, Джоанн и Кашмеров. То, что могло случиться с победителем, который приносит проблемы, - говорит Хеймитч. - Только он знал, что у него нет никаких рычагов против меня.
- Пока не появились мы с Питом, - говорю я тихо. Он даже не пожимает плечами в ответ.

Когда наша работа сделана, нам с Фиником ничего больше не остаётся, кроме ожидания. Мы пытаемся заполнить тянущиеся минуты в отделе Спецобороны. Затягивая узлы. Размазывая наш ланч по тарелкам. Разнося разные вещи в тире. Из-за опасности обнаружения со спасательной командой нет никакой связи. В 15:00, обозначенный час, мы стоим, напряжённые и безмолвные, в комнате полной экранов и компьютеров, и смотрим, как Битти пытается захватить теле- и радиоволны. Его обычная суетливая рассеянность уступила место сосредоточенности, которой я никогда не видела. Большая часть моего интервью не прошла, но достаточно, чтобы показать, что я всё ещё жива и сопротивляюсь. Финник и его непристойный кровавый список Капитолия – главная новость дня. Повысилось ли мастерство Битти? Или его коллеги в Капитолии слишком зачарованы, чтобы отрубить видео Финника? В следующие 60 минут канал Капитолия мечется между обычными дневными новостями, Финником, и попытками перекрыть его. Но техническая команда повстанцев умудряется подавлять даже это и во время настоящего переворота, держит в своих руках почти все атаки на Сноу.

- Вот и всё! - говорит Бити, поднимая руки вверх, освобождая канал Капитолия. Он протирает лицо одеждой. – Если они до сих пор не выбрались оттуда, они все мертвы. - Он поворачивается на стуле, чтобы увидеть нашу с Финником реакцию на его слова. – Всё равно это был отличный план. Плутарх показывал вам это?

Конечно, нет. Бити ведёт нас в другую комнату и показывает нам, как команда, с помощью повстанцев внутри, будет пытаться – уже попыталась - освободить победителей из подземной тюрьмы. Кажется, использовался усыпляющий газ, распространяемый через систему вентиляции, отключение электричества, взрыв бомбы в правительственном здании в нескольких милях от тюрьмы, а сейчас и прекращение вещания. Бити рад, что мы находим этот план сложным, значит и наши враги так считают.
- Как твоя электрическая ловушка на арене? – спрашиваю я.
- Точно. И видишь, как она отлично сработала? - говорит Бити.

Ну… не так уж и отлично, думаю я.

Мы с Финником пытаемся остаться в штабе, куда наверняка придут первые новости от спасательной команды, но нам запрещают, потому что здесь ведётся настоящий военный бизнес. Мы отказываемся покидать отдел Спецобороны, и поднимаемся в комнату с колибри ждать новостей.
Завязываю узлы. Завязываю узлы. Ни слова. Завязываю узлы. Тик-так. Это часы. Не думай о Гейле. Не думай о Пите. Завязываю узлы. Мы не хотим есть. Пальцы содраны и кровоточат. Финник, в конце концов, сдаётся и принимает согнутое положение, как на арене, когда атаковали сойки-говоруны. Я совершенствую свою миниатюрную петлю. Слова «Висячее дерево» повторяются в моей голове. Гейл и Пит. Пит и Гейл.

- Ты полюбил Энни сразу, Финник? – спрашиваю я.
- Нет, - прежде чем он продолжает, проходит довольно много времени, - она постепенно захватила меня.
Я пытаюсь заглянуть себе в душу, но в данный момент я могу чувствовать только, как Сноу постепенно захватывает меня.

Наверное, уже полночь, или наступил следующий день, когда Хеймитч открывает дверь. - Они вернулись. Нас ищут в больнице - Мой рот открывается с потоком вопросов, но он отрезает – Это всё, что я знаю.
Я хочу бежать, но Финник реагирует так странно, словно он потерял способность шевелиться, поэтому я беру его за руку и веду, как маленького ребенка. Через отдел Спецобороны к лифту, который ездит туда-сюда, и дальше в больничное крыло. Шумное место с выкрикивающими приказы врачами и ранеными людьми, которых перевозят по коридорам на их кроватях.

В нас ударяется каталка с молодой женщиной с побритой головой и в бессознательном состоянии. Её тело покрыто синяками и сочащимися струпьями. Джоанна Мейсон. Она на самом деле знала тайны повстанцев. По крайней мере, одну обо мне. И вот чем она за это заплатила.
Через дверь я бросаю взгляд на Гейла, раздетого до пояса, по лицу течёт пот, когда врач извлекает что-то из-под его лопатки парой длинных щипцов. Ранен, но жив. Я зову его, и хочу подойти к нему, но медсестра отталкивает меня назад и не пускает.

- Финник! - Что-то между воплем и радостным криком. Красивая, только немного грязная, молодая женщина – с тёмными запутанными волосами и глазами зелёными как море – бежит нам навстречу ни в чём ином, как в простыне. – Финник! - И вдруг есть только эти двое, пробирающиеся через пространство, чтобы дотянуться друг до друга. Они сталкиваются, обнимаются, теряют равновесие и ударяются о стену, где и остаются. Сливаясь в одно целое. Неразделимое.

Я чувствую укол зависти. Не к Финику или Энни, а к их уверенности. Никто вокруг не мог сомневаться в их любви.
Боггс в потрёпанной одежде, но невредимый, находит Хеймитча и меня. – Мы вытащили всех. Кроме Энобарии. Но так как она из Второго, сомневаемся, что она выживет. Пит в конце коридора. Эффект газа как раз заканчивается. Тебе лучше быть там, когда он очнётся.
Пит.
Живой и здоровый – может, не совсем здоровый, но живой, и он здесь. Далеко от Сноу. В безопасности. Здесь. Со мной. Через минуту я прикоснусь к нему. Увижу его улыбку. Услышу его смех.
Хеймитч улыбается мне. – Тогда пойдём, - говорит он.
Я чувствую, что у меня кружится голова. Что я скажу? Ой, ну кого волнует, что я скажу? Пит будет рад независимо от того, что я сделаю. Он скорее всего будет меня целовать. Интересно, это будут такие же поцелуи, как те последние на пляже на арене, поцелуи, о которых я даже не смела подумать до этого момента.

Пит уже очнулся, сидит на одной стороне кровати, выглядит растерянным, пока три врача успокаивают его, светят фонариком в глаза, проверяет его пульс. Я разочарована, что он не увидел первым моё лицо, когда очнулся, но он видит его сейчас. На его лице отражается неверие и что-то более сильное, что я не могу понять. Желание? Отчаяние? Конечно, и то, и другое, потому что он отметает врачей в сторону, вскакивает на ноги, и бежит ко мне. Я бегу ему навстречу, раскрывая руки, чтобы обнять его. Его руки тоже приближаются ко мне, чтобы погладить моё лицо, я думаю.

Мои губы как раз собираются произнести его имя, когда его пальцы смыкаются на моей шее.

запись создана: 12.09.2010 в 12:02

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

[~TRISTIA~]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

[~TRISTIA~]

«Голодные игры» против «Сумерек»

Мы слышали много раз – это - следующие Сумерки, это - следующие Сумерки …, но есть довольно много поклонников «Голодных игр», которым особенно не нравится это сравнение. Лора Миллер - старший автор Сэлон, задаёт себе вопрос, действительно ли «Голодные игры» будут следующими «Сумерками». Она делает это, рассуждая, что же стоит за этими двумя героинями. Как она показывает нам, различия ясно отмечены. Белла, как она говорит, неуклюжа и в значительной степени беспомощна. Она спасательный объект для Эдварда (вампира) и Джейкоба (оборотня), который в свою очередь соперничает с Эдвардом за ее привязанность. Китнисс, как она объясняет, жестока и конкурентоспособна. "Белла готова бросить все — ее семью, друзей, предыдущую жизнь, даже свою смертность, чтобы безгранично и вечно любить Эдварда; Китнисс жертвует собой за ее мать и сестру. Белла - одна длинная, дрожащая нить, вот вот срывающейся жажды (по крайней мере, до четвертой книги в серии С. Майер); Китнисс, в том же самом возрасте, невозмутима к юными гормонами, несмотря на двух симпатичных, милых парней, которые объявляют их любовь к ней. Она, возможно, запутывается в романтическом треугольнике, который приводит её поклонников к разным сторонам: к команде этого парня или команде парня в футболке, но внимание мальчиков главным образом делают ее недовольной. Ее нежные чувства делают ее еще более уязвимой для холодных, управляемых авторитетных фигур, которые вызывают её самую сильную страсть: страшный гнев”. Миллер утверждает, что истории воплощают две главные системы ценностей Западной культуры, Романтики и Классики. Есть Белла, раб запрещенной любви, девочка, которая расценивает интенсивное чувство как окончательную правду, в то время как Китнисс - героиня, озабоченная обязанностью и правосудием. Миллер говорит, что если в «Сумерках» всё о любви, то в «Голодных играх» - все о власти, и насилии, которое имеет обыкновение обеспечивать власть. Право – таким образом, мы добираемся до сути. Мы понимаем, что Китнисс - почти противоядие Белле. Но я склонен согласится с мнением Миллер, когда она объясняет, что название трилогии обладает глубокими амбициями желания и власти. Как только Китнисс утверждает ее желание быть тем, кто убьёт злого Президента Сноу, «Сойка-пересмешница», говорит Миллер, предпринимает со страницы на страницу "очень образную, подобную видеоигре резню, сопровождаемая полной зашифровкой жалобных размышлений о безумстве и трагедии войны”. "Часть этого - классическое американское двойственное отношение: мы любим насилие, известность, СМИ и богатство — это весь аппарат власти, даже если мы утверждаем, что относимся неодобрительно к таким вещам. Наши рассказы поп-культуры неизменно не выполняют своих обязательств к сильным резолюциям, но не прежде, чем объяснить, что у героя не было никакого другого выбора, как убрать плохого парня. Это была самооборона! Несчастный случай! Экономия мира! Всё вело меня к этому! Я не хотел этого — я не настолько плох. Оно сделало меня таким!” Это все приводит к заключению Миллер, где она подвергает сомнению, что Китнисс более пассивна, чем Белла, утверждая, что, если Китнисс стремилась быть центром внимания, и при этом обманывала двум молодым людям, которые были готовы отдать их жизни за нее. Если она хотела быть сфотографированной и восхищенной, и мечтала о продвижении революции, или имела любое собственное стремление вообще – то она была бы плохим человеком по стандарту истории. Здесь Миллер утверждает, что для всех ее раздражающих недостатков, у Беллы, по крайней мере, была храбрость для исполнения ее желания, задаваясь вопросом, помимо заключительной заслуженной мести, действительно ли Китнисс Эвердин голодала? Так, что вы думаете? «Голодные игры» вероятно, станут следующими «Сумерками». А что это будет значить для вас? Это заставит вас испытать огромный успех такой привилегии, или заставит вас съежиться, когда вы будете слышать это? Действительно ли Китнисс более пассивна, чем Белла? И можно ли их сравнить? Мы хотели бы знать то, что вы думаете. перевод hungergames.ucoz.ru - cat_the_vampire

запись создана: 13.09.2010 в 10:45

@темы: Критики говорят (лит.статьи)

---

[~TRISTIA~]

reveriesraining

@темы: коллажи, обои, баннеры

---

[~TRISTIA~]

by Lina69



@VictoriaAlise

@темы: коллажи, обои, баннеры, видео-фанатские ролики

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: gazelle
Редактор: FoxyFry
Разрешение на публикацию - получено.



Часть II. Нападение

Глава 11.

Что может сломить меня?

Это вопрос, который занимает меня последние три дня, пока мы ждем освобождения из тюрьмы, обеспечивающей нашу безопасность. Что может раздробить меня на миллион кусочков, после чего меня невозможно будет восстановить и я стану бесполезной? Я никому не говорю о ней, но мысль эта гложет меня и когда я бодрствую, и не отпускает во время моих ночных кошмаров.

За это время еще четыре снаряда падают рядом с бункером, массивные, разрушительные, но без намерения атаковать. Бомбы разбрасывают повсюду уже на протяжении многих часов, и стоит только подумать, что нападение закончилось, как ударная волна от очередного взрыва вновь скручивает кишки в узел. Создается впечатление, что все это задумывалось больше для того, чтобы удержать нас взаперти, чем уничтожить Тринадцатый дистрикт. Нанести урон дистрикту - да. И обеспечить его жителей работой по восстановлению своего жилища. Но уничтожить его? Нет. Койн была права на этот счет. Никто не разрушает то, чем намеревается овладеть в будущем.
Полагаю, их истинная цель в ближайшей перспективе – это попытка прекратить Атаки в прямом эфире и удерживать меня как можно дальше от телевидения Панема.

Мы получаем крайне мало информации о том, что происходит. Наши телевизоры так и не работают и мы слушаем лишь краткие аудио-оповещения от Койн о характере бомбардировок. В том, что война по-прежнему ведется, сомнений нет, но мы пребываем в полном неведении относительно ее статуса.

В бункере главным на повестке дня является сотрудничество. Мы придерживаемся строгого графика в том, что касается питания, купания, физических упражнений и сна. Непродолжительные периоды общения направлены на то, чтобы разнообразить досуг. Наш закуток быстро становится крайне популярным, потому что и дети, и взрослые увлечены Лютиком. Он заслужил себе статус знаменитости еще с того вечера, когда все играли в "Дикую Кошку". Я придумала ее после несчастного случая, произошедшего несколько лет назад, во время зимнего отключения электричества. Нужно просто водить по полу лучом от фонарика, а Лютик пытается его поймать. Я достаточно мелочна, чтобы получать удовольствие от этой игры, потому что считаю, что так он выглядит глупым. Но здесь все уверены, что он умный и восхитительный. Мне даже выдали специальный набор аккумуляторов - бракованных - чтобы использовать их для этой цели. Обитатели Тринадцатого по-настоящему изголодались по развлечениям.

И на третью ночь, во время нашей игры, я нахожу ответ на вопрос, который снедает меня. "Дикая Кошка" послужила метафорой для моей ситуации. Лютик – это я. А Пит – тот, кого я так сильно хочу защитить – это свет от фонарика. Пока Лютику кажется, что у него еще есть шансы схватить лапами неуловимый луч, он агрессивен и встает на дыбы (совсем как я, с тех пор как покинула арену, оставив живого Пита там). Когда же луч окончательно гаснет, Лютик на время расстраивается и теряется, но быстро приходит в себя и хватается за что-то другое (вот что произойдет, если Пит умрет). Но одна вещь, которая вводит Лютика в ступор - это когда я направляю фонарик высоко на стену, где он попросту не может достать и даже допрыгнуть. Он мечется вдоль стены, вопит, и никак не может ни утешиться, ни отвлечься. И в таком состоянии он пребывает до тех пор, пока я не выключу фонарик (именно это и пытается проделать со мной Сноу, вот только я не знаю, какую форму примет его игра).

Может быть, по сценарию Сноу, осознание этого – часть моей роли. Думать, что Пит находится в его власти и его пытают ради получения информации о повстанцах, было плохо. Но думать, что он подвергается пыткам только ради того, чтобы заманить меня, было вообще невыносимо. И это под тяжестью недавнего открытия, что я и в самом деле начинаю ломаться.

После "Дикой Кошки" мы отправляемся спать. Напряжение то есть, то нет, и порой лампы горят на полную мощность, а иногда - в периоды провалов напряжения - мы щуримся, чтобы разглядеть друг друга. На ночь лампы включают на слабую мощность и дополнительно в каждом углу – огни безопасности.

Прим, которая решила, что стены устоят при бомбежках, свернулась калачиком вместе с Лютиком на нижней полке. Моя мать - на верхней. Я предлагаю лечь с кем-нибудь из них на нарах, но они настаивают, чтобы я оставалась на полу, на матрасе, потому как сплю я беспокойно и постоянно ворочаюсь.

Сейчас я не мечусь по кровати: мои мышцы окоченели от напряженных попыток держать себя в руках. Боль в сердце возобновляется и мне кажется, что от него во все стороны по моему телу расходятся крошечные трещины. Проходя через туловище, по рукам и ногам, по лицу, и оставляя на мне глубокие раны. Один хороший удар по бункеру и я могу рассыпаться на странные, остроконечные осколки.

Когда беспокойно ворочающееся большинство погружается в сон, я осторожно скидываю с себя одеяло и на цыпочках шагаю через все подземелье в поисках Финника, гонимая необъяснимым чувством, что только он меня поймет. Он сидит под огнем безопасности в своей каморке, теребя веревку и даже не притворяясь, что отдыхает. Нашептав ему свою догадку по планам Сноу сломить меня, я тут же понимаю: эта стратегия не была новостью для Финника. Именно это и сломало его.
- Вот что они делают с тобой и Энни, ведь так? – спрашиваю я.
- Ну, они арестовали ее не потому, что считали кладезью полезной информации о повстанцах, - отвечает он. - Они знают, что я не стал бы рисковать и делиться с ней этим. Для ее же блага.
- Ах, Финник. Мне очень жаль, - говорю я.
- Нет, это мне очень жаль. Ведь это я никоим образом не предупредил тебя, - возражает он мне.

Вдруг в памяти всплывает воспоминание. После освобождения я, обезумевшая от ярости и горя, оказываюсь привязанной к своей кровати. Финник старается утешить меня из-за того, что случилось с Питом. - Они очень скоро выяснят, что он ничегошеньки не знает. И они не убьют его, если решат, что смогут использовать его против тебя.
- А ведь ты предупреждал меня. На планолете. Только когда ты сказал, что они используют Пита против меня, я подумала, ты имел в виду, что он станет приманкой. Чтобы таким образом заманить меня в Капитолий, - признаюсь я.
- Я не должен был говорить даже этого. Было уже слишком поздно для того, чтобы чем-нибудь тебе помочь. Раз уж не предупредил тебя перед Двадцатипятилетием Подавления, то должен был умолчать и о том, какие методы использует Сноу, - Финник дернул за конец веревки, тем самым распутав сформировавшийся клубок. – Просто я не понимал этого, когда познакомился с тобой. После первых Игр мне показалось, что на самом деле весь романтизм был лишь одним из актов твоей пьесы. Мы все ждали, что ты захочешь продолжать эту стратегию. Но только когда Пит наткнулся на силовое поле и чуть не погиб, я… - Финник запинается.

Мысленно я возвращаюсь на арену. Как я рыдала, когда Финник пытался вернуть Пита к жизни. И недоуменный взгляд на лице Финника. И то, как он оправдывал мое поведение, приписывая это моей мнимой беременности. – Что ты?
- Я понял, что недооценил тебя. Что ты действительно любишь его. Не скажу, как именно. Возможно, ты и сама этого не знаешь. Но все могли заметить, как много он значит для тебя, - мягко говорит он.

Все? Во время своего визита перед Турне Победителей, Сноу вызвал меня к себе, чтобы развеять любые сомнения насчет моей любви к Питу. "Убеди меня", - сказал Сноу. И казалось, под тем ярко-розовым небом, точно зная, что жизнь Пита висит на волоске, я все же смогла это сделать. И убедив его, я дала Сноу оружие, которое ему было нужно, чтобы сломать меня.
Мы с Фиником довольно долго сидим в полной тишине, я просто наблюдаю за тем, как распутываются и исчезают узлы, а потом спрашиваю:
- Как ты с этим справляешься?
Финник смотрит на меня с недоверием.
- Я не справляюсь, Китнисс! Абсолютно. Каждое утро я выдергиваю себя из кошмаров и вижу, что в реальном мире ничего не изменилось.- Что-то в выражении моего лица заставляет его замолчать. - Лучше не поддаваться этому. Собрать себя заново в десять раз сложнее, чем рассыпаться на куски.
Ну, ему виднее. Я делаю глубокий вдох, заставляя себя собраться воедино.
- Чем больше у тебя дел, на которые ты можешь отвлечься, тем лучше, - говорит он. - Первое, чем мы займемся завтра, это раздобудем тебе собственную веревку. А пока возьми мою.

Остаток ночи я провожу на своем тюфяке, с увлечением завязывая узлы и пряча веревку от вездесущего Лютика. Если что-то кажется ему подозрительным, он старается это стащить и даже пробует на зубок, чтобы убедиться, что оно неживое.

К утру пальцы болят, но я продолжаю корпеть над веревкой.

Затишье снаружи продолжается уже сутки, и Койн, наконец, объявляет, что мы можем покинуть бункер. Из-за бомбардировок наши старые кварталы разрушены. И все мы должны проследовать к месту своих новых каморок. Согласно указаниям, мы прибираемся каждый в своем закутке и, послушно выстроившись в колонну по одному, движемся к двери.
Не успеваю я проделать и полпути, как рядом со мной возникает Боггс и тащит меня вон из строя. Подает знак Гейлу и Финнику, чтобы они присоединились к нам. Люди расступаются, чтобы пропустить нас. Кое-кто из них даже улыбается мне, поскольку забава "Дикая Кошка", кажется, сделала меня в их глазах более привлекательной.
Выйдя за дверь, поднявшись вверх по лестнице, и прошагав по коридору к одному из лифтов, везущих в разные стороны, мы, наконец, подходим к отделу Спецобороны. По пути мы не встречаем никаких разрушений, но по-прежнему находимся еще очень глубоко под землей.

Боггс заводит нас в комнату, практически идентичную Штабу. Койн, Плутарх, Хеймитч, Крессида и все остальные собравшиеся за столом выглядят крайне уставшими. Кто-то, наконец, дорвался до кофе - хотя я уверена, что он полезен исключительно как необходимый в критической ситуации допинг - а Плутарх обеими руками держится за свою чашку, будто ее в любой момент могут отнять.
И ведут они отнюдь не светскую беседу.
- Нам нужно, чтобы вы четверо переоделись и отправились наверх, на землю, - сообщает президент. - У вас есть два часа, чтобы заснять на пленку ущерб, нанесенный бомбардировками, и заявить, что военное оснащение Тринадцатого продолжает оставаться не только действующим, но и доминирующим, и - самое главное - что Сойка-пересмешница все еще жива. Есть вопросы?
- А можно нам кофе? - спрашивает Финник.

Нам раздают дымящиеся чашки. Я с отвращением таращусь на переливающуюся черную жидкость - никогда не была фанатом этого напитка, но думаю, он может помочь мне удержаться на ногах. Финник вливает в мою чашку немного сливок и тянется к сахарнице.
- Хочешь кубик сахара? – спрашивает он знакомым чарующим баритоном.
Вот так же мы и встретились - Финник предложил мне сахар. Окруженные лошадьми и колесницами, разодетые и напомаженные к радости толпы – еще до того, как мы стали союзниками. Еще до того, как я поняла, что делает его столь привлекательным. Это воспоминание вызвало у меня улыбку.
- Вот, он улучшает вкус, - добавляет он уже нормальным голосом, плюхнув три кубика сахара в мою чашку.

Переодеваясь в костюм Сойки-пересмешницы, я ловлю недовольный взгляд Гейла, которым он одаривает и меня, и Финника. Что на этот раз? Неужели он на самом деле думает, что между нами что-то происходит? Может быть, прошлой ночью он видел, как я ходила к Финнику. Я как раз должна была проходить мимо каморки Хотторнов. И полагаю, это могло натолкнуть его на ошибочную мысль. Что его компании я предпочитаю общество Финника. Что ж, здорово. Мои пальцы, натертые веревкой, горят, мне с трудом удается держать глаза открытыми, и съемочная группа ждет, что я сделаю что-то выдающееся. И Пит у Сноу…
Гейл может думать все, что ему заблагорассудится.

В новой Гримерной в отделе Спецобороны, моя подготовительная команда запихивает меня в костюм Сойки-пересмешницы, приводит в порядок волосы и наносит легкий макияж еще до того, как мой кофе успевает остыть. Уже через десять минут съемочная группа и команда следующего промо обходными путями шагают к выходу наружу. Я глотаю свой кофе уже на ходу, и с удивлением обнаруживаю, что сливки и сахар значительно улучшают его вкус. Добравшись до гущи, осевшей на дне чашки, я чувствую, как по венам разливается тепло.

Поднявшись по лестнице на самый верх, Боггс дергает за рычаг, которым открывается люк. В помещение врывается свежий воздух. Я делаю глубокий вдох и впервые позволяю себе признаться, как сильно я ненавидела бункер. Мы выходим в лес и я запускаю руки в листву деревьев над головой. Некоторые из них еще только начинают желтеть.
- Какой сегодня день? – любопытствую я, обращаясь ни к кому конкретно.
Боггс отвечает, что на следующей неделе начнется сентябрь.

Сентябрь. Это значит, что Сноу держит Пита в своих лапах уже пять или даже шесть недель. Я разглядываю лист у себя на ладони и замечаю, что дрожу. И не могу заставить себя успокоиться. Я списываю это на кофе и пытаюсь сосредоточиться на том, чтобы замедлить свое, слишком учащенное, дыхание.
Земля усыпана останками от взрывов. Мы подходим к первой воронке над нашим бункером, метров тридцати в ширину, и я не могу определить, насколько она глубока. Очень. Боггс говорит, что все, кто находились бы на первых десяти уровнях, скорее всего, были бы убиты. Мы обходим яму и двигаемся дальше.

- Вы можете это восстановить? – подает голос Гейл.
- Не в ближайшее время. Этот кратер мало что задел. Несколько резервных генераторов и птицефабрику, - отвечает Боггс. - Мы просто засыпем его.

Деревья заканчиваются и мы доходим до места, огороженного забором. Кратеры окружены как старыми, так и новыми выбоинами. До начала бомбардировок очень малая часть нынешнего Тринадцатого находилась на земле. Несколько постов охраны. Тренировочное поле. Примерно фут верхнего этажа нашего здания - где выступало окно Лютика – и поверх него сталь в несколько футов толщиной. Но и с такой защитой оно никогда бы не выдержало мало-мальски серьезного нападения.
- Какое преимущество дало вам предупреждение парня? - задает вопрос Хеймитч.
- Около десяти минут. После, наша собственная система обнаружила бы ракеты, - говорит Боггс.
- Но оно ведь помогло, да? – спрашиваю я.
Я не вынесу, если он скажет нет.
- Безусловно, - отвечает Боггс. - Эвакуация населения была спокойно завершена. Когда находишься под обстрелом, счет идет на секунды. И десять минут означают спасение жизней.
Прим, подумала я. И Гейл. Они пришли в бункер всего за пару минут до того, как упал первый снаряд. Их спас Пит. Нужно добавить их имена в список того, за что я буду его вечной должницей.

Крессиде приходит в голову идея снять меня на фоне развалин старого Дома Правосудия, чтобы показать, что дистрикта больше не существует, что стало бы чем-то вроде издевки над Капитолием, ведь они многие годы использовали его в качестве декорации для поддельных выпусков новостей. Теперь же, после недавней атаки, Дом Правосудия располагается примерно в десяти ярдах от края нового котлована.

Мы приближаемся к тому, что некогда было парадным входом, Гейл указывает на что-то впереди нас, и мы тут же замедляем ход. Поначалу я не понимаю, в чем дело, затем я вижу валяющиеся на земле свежие розовые и красные розы.
- Не трогайте их! - кричу я. – Они для меня!
Приторно-сладкий запах шибает в нос, а в груди неистово колотится сердце. Такого я и представить не могла. Розы с моего туалетного столика. Передо мной лежит вторая посылка от Сноу. Розовые и красные красавицы на длинных стеблях, те самые цветы, что украшали студию, в которой мы с Питом давали интервью сразу после победы. Цветы, предназначенные не для одного, а для пары влюбленных.

Как могу, я объясняю свою догадку остальным. После осмотра становится ясно, что цветы безвредны, разве что генетически усовершенствованы. Две дюжины роз. Чуть увядших. Скорее всего, их сбросили после последней бомбежки. Группа в спецкостюмах собирает их и отвозят как можно дальше. Уверена однако, что они не найдут в них ничего экстраординарного. Сноу абсолютно точно знает, как ему поступить со мной. Например, избивать Цинну до полусмерти, вынуждая меня смотреть на это сквозь прозрачный цилиндр. Это действие было исполнено лишь для того, чтобы выбить меня из колеи.
Как и тогда, я стараюсь совладать с собой и дать отпор. Но как только Крессида возвращает Кастора и Полидевка на место, я чувствую, что мое беспокойство все нарастает. Я так устала, так вымоталась, и сейчас, увидев розы, я просто не в состоянии думать ни о чем, кроме Пита. Кофе был огромной ошибкой. В чем уж я точно не нуждалась, так это в допинге. Мое тело заметно потряхивает и я никак не могу восстановить дыхание. После дней, проведенных в бункере, я жмурюсь вне независимости от того, куда поворачиваюсь, и глаза болят от яркого света. Даже несмотря на прохладный ветерок по моим щекам струятся капельки пота.
- Итак, что конкретно вам от меня нужно? – спрашиваю я.
- Лишь несколько слов, которые продемонстрируют, что ты жива и продолжаешь бороться, - отвечает Крессида.
- Хорошо, - я занимаю свою позицию, и пристально смотрю на красный огонек. Смотрю... Смотрю... - Очень жаль, но мне нечего сказать.
Крессида подходит ко мне. - Ты нормально себя чувствуешь? - я киваю.
Она вытаскивает из кармана маленький платок и промокает мне лицо. - Как насчет старой доброй схемы Вопрос-Ответ?
- Да. Полагаю, это поможет, - я скрещиваю руки, чтобы унять дрожь. Поднимаю глаза на Финника, который показывает мне поднятые вверх большие пальцы. Но и сам он заметно дрожит.

Крессида возвращается на свое место. - Итак, Китнисс. Ты пережила бомбардировки Капитолием Тринадцатого Дистрикта. Сравнимы ли они с тем, что ты испытала на территории Восьмого?
- На этот раз мы находились очень глубоко под землей, и никакой реальной опасности не было. Тринадцатый живет и здравствует, так же как и… - мой голос срывается на хрип.
- Попробуй с этого места еще раз, - предлагает Крессида. - Тринадцатый Дистрикт живет и здравствует, так же, как и я.
Я делаю глубокий вдох, стараясь с силой протолкнуть в себя воздух.
- Тринадцатый дистрикт живет и … - Нет, не так.
Клянусь, я все еще чувствую запах тех роз.
- Китнисс, повтори только эту фразу, и закончим на сегодня. Я обещаю, - говорит Крессида.
- Тринадцатый живет и здравствует так же, как и я.

Я встряхиваю руками, чтобы расслабиться. Сжимаю их в кулаки и кладу себе на бедра, затем опускаю по бокам. Мой рот наполняется слюной и глубоко в желудке я чувствую позывы к тошноте. С трудом сглотнув, я открываю рот, чтобы сказать, наконец, эту глупую фразу и скрыться в лесу, и … в этот момент я начинаю рыдать.
Я не могу быть Сойкой-пересмешницей. Не могу закончить даже одно это предложение. Потому что теперь я знаю, что каждое мое неверно сказанное слово плохо скажется на Пите. И его будут пытать. Но не до смерти, нет, ничего настолько милосердного. Сноу позаботится о том, чтобы жизнь его была гораздо хуже смерти.
- Стоп! – Слышу я спокойный голос Крессиды.
- Что это с ней? – Бормочет Плутарх себе под нос.
- Она догадалась, как Сноу собирается использовать Пита, - отвечает Финник.
Собравшиеся полукругом люди издали что-то вроде коллективного вздоха сожаления. Потому что теперь я знаю это. Потому что никогда больше об этом не забуду. Потому что кроме ущерба военным действиям - потеря Сойки-Пересмешки влечет за собой и мою гибель.

Несколько пар рук обнимают меня. Но я хочу, чтобы меня утешал лишь один человек - Хеймитч, потому что он тоже любит Пита. Я подаюсь к нему и произношу что-то похожее на его имя, и вот он уже здесь, обнимает меня и похлопывает по спине.
- Все хорошо. Все будет хорошо, дорогая, - он усаживается вместе со мной на обломок мраморного столба и обнимает меня, пока я рыдаю.
- Я больше так не могу, - говорю я.
- Я знаю, - отвечает он.
- Все, о чем я могу думать – что он сделает с Питом из-за того, что я Сойка-пересмешница! – я поднимаю голову.
- Я знаю, - Хеймитч обнимает меня еще крепче.
- Ты видел? Как странно он себя вел? Что они сделали с ним? - я задыхаюсь от рыданий, но все же мне удается выдавить из себя последнюю фразу: - Это моя вина!
Мои рыдания переходят в истерику, а потом я чувствую, как в мою руку вонзается игла и мир ускользает.
Что бы они мне ни вкололи, это должно быть что-то сильнодействующее, потому что прежде, чем я пришла в себя, прошел целый день. Однако мой сон не был спокойным. У меня было такое чувство, будто я выхожу из царства тьмы, из заколдованного места, по которому я путешествовала в одиночку. Хеймитч - с бледной кожей и глазами, налитыми кровью - сидит на стуле возле моей кровати. Я вспоминаю о Пите и снова начинаю трястись.
Хеймитч протягивает руку и сжимает мое плечо. - Все в порядке. Мы собираемся попробовать вытащить его оттуда.
- Что?
Это бессмысленно.
- Плутарх направляет туда спасательный отряд. У него там есть свои люди. И он считает, что мы сможем вернуть Пита живым, - говорит он.
- Так почему мы не сделали этого раньше? - спрашиваю я.
- Потому что это чревато. Но все согласны, что это стоит того. Точно такой же выбор мы сделали на арене - делать все возможное, чтобы спасти тебя. Сейчас мы не можем потерять Сойку-пересмешницу. И ты не можешь показываться до тех пор, пока не узнаешь, что Сноу не отыграется на Пите, - Хеймитч предлагает мне чашку. - Возьми, выпей что-нибудь.
Я медленно сажусь и делаю глоток воды. - Что ты имеешь в виду, говоря, что это чревато?
Он пожимает плечами. - Наши шпионы будут раскрыты. Могут погибнуть люди. Но имей в виду, что они умирают каждый день. И дело не только в Пите, ради Финника мы вытащим оттуда и Энни.
- Где он? – задаю я очередной вопрос.
- За ширмой, посапывает от успокоительного. Он сорвался сразу после того, как мы тебя вырубили, - отвечает Хеймитч, а я слегка улыбаюсь, чувствуя себя уже менее слабой. - Да, это была по-настоящему классная съемка. Вы двое съехали с катушек, а Боггс уехал организовывать миссию по вызволению Питa. Так что по телеку крутят повторы.
- Хорошо, если за дело берется Боггс, это уже плюс, – говорю я.
- О, да, в этом он лучший. И набирал в команду только добровольцев, но притворился, будто не заметил, как я поднял руку, - рассказывает Хеймитч. - Видишь? Он уже продемонстрировал благоразумие.
Что-то не так. Стараясь развеселить меня, Хеймитч переигрывает. Это совсем не его стиль.
- Ну, а кто еще вызвался добровольцем?
- Кажется, всего их было семь, - уклончиво отвечает он.
Живот скрутило от плохого предчувствия. - Кто еще, Хеймитч? – настаиваю я.
Наконец, Хеймитч снисходит до проявления великодушия. - Ты знаешь, кто еще, Китнисс. Ты знаешь, кто выступил в первых рядах.
Конечно, знаю.
Гейл.

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

[rusalk@]

Перевод Mockingjay / "Сойка-пересмешница"

Перевод выполнен командой переводчиков сайта www.twilightrussia.ru эксклюзивно для сайта twilightrussia.ru.
Копирование в любом виде без разрешения администрации сайта запрещено.
Переводчик: Just_She, FoxyFry
Редактор: FoxyFry
Разрешение на публикацию - получено.



Часть II. Нападение

Глава 10.

Дикий крик зарождается где-то внутри меня и продирается через все тело, чтобы так и застрять в горле. Я нема как Безгласая, задыхающаяся от собственного горя. Даже если бы я смогла расслабить мышцы шеи и позволить звуку вырваться наружу, заметил бы его кто-нибудь? В комнате стоит немыслимый гул. Отовсюду раздаются вопросы и требования, пока они пытаются расшифровать слова Пита. "И ты ... В тринадцатом ... к утру будешь мертва!" Тем не менее, никого не интересует судьба самого вестника, чья кровь на экране сменилась помехами.

Властный голос призывает к вниманию.
- Заткнитесь! - Теперь все взгляды прикованы к Хеймитчу. - Чего тут думать! Мальчик говорит, что нас вот-вот атакуют. Здесь. В Тринадцатом.
- Как он получил эту информацию?
- Почему мы должны верить ему?
- Откуда ты знаешь?
Хеймитч раздраженно вздыхает.
- Они до крови избивают его, пока мы разговариваем. Какие еще доказательства вам нужны? Китнисс, помоги мне!
Встряхнувшись, я, наконец, говорю.
- Хеймитч прав. Я не знаю, откуда Пит получил эту информацию и правдива ли она. Но он считает, что это так. И они... - Я не могу произнести вслух то, что Сноу делает с ним.
- Вы не знаете его, - говорит Хеймитч Койн. - В отличие от нас. Подготовьте своих людей.

Президент вовсе не выглядит испуганной, скорее озадаченной, всем этим поворотом событий. Она обдумывает его слова, постукивая пальцем по краю панели управления, находящейся перед ней. Когда она, наконец, заговаривает, то обращается к Хеймитчу ровным голосом.
- Конечно, мы подготовились к подобному развитию событий. Хотя у нас несколько десятков военных единиц, позволяющих допустить, что непосредственные атаки Тринадцатого не принесут никакой пользы Капитолию. Ядерные ракеты произведут радиационный выброс в атмосферу, что приведет к непредсказуемым экологическим последствиям. Даже обычной бомбардировки будет достаточно, чтобы серьезно повредить наше военное оснащение, которое, как мы знаем, они надеются захватить. И, конечно же, они провоцируют нас на ответный удар. Вполне вероятно, что все вышеперечисленное, вкупе с нашим нынешним альянсом с повстанцами, будет рассмотрено как возможный риск.
- Вы правда так думаете?- спрашивает Хеймитч. Чересчур искренней интонацией, но тонкость иронии в Тринадцатом частенько упускают.
- Да. В любом случае мы уже опаздываем со спецучениями Пятого Уровня, - говорит Койн. - Предлагаю ввести строгую изоляцию.

Она начинает быстро печатать на клавиатуре, приводя свое решение в действие. Как только она поднимает голову, все начинается.

С тех пор как я прибыла в Тринадцатый, здесь было два низкоуровневых учения. Я не особо помню первые, так как находилась в больнице в палате интенсивной терапии. Думаю, пациентов освобождали от учений, потому что сложности, возникающие при нашей транспортировке, перевешивали выгоду от тренировочной эвакуации. В мое затуманенное сознание проникал механический голос, приказывающий людям собраться в желтых зонах. Во время следующих учений Второго Уровня, предполагающих незначительные происшествия - такие, как временный карантин, когда граждан проверяли на наличие вируса гриппа - мы должны были вернуться в жилые помещения. Я осталась за трубой в прачечной, проигнорировав раздражающие сигналы, раздающиеся из звуковой системы, и наблюдала за тем, как паук плетет сети. Но имеющийся опыт не подготовил меня к невыразимой, разрывающей барабанные перепонки и вселяющей страх сирене, распространяющейся сейчас по Тринадцатому. Уж точно не проигнорируешь подобный сигнал, который словно был смоделирован, чтобы повергнуть все население в неистовство. Но это же Тринадцатый, поэтому ничего подобного не происходит.

Боггс выводит Финика и меня из Штаба и сопровождает по коридору к двери, ведущей на широкую лестницу. Потоки людей встречаются и объединяются, образуя реку, которая течет только вниз. Никто не кричит и не пытается протолкнуться вперед. Даже дети не сопротивляются. Мы спускаемся, пролет за пролетом, в полном безмолвии, потому что сквозь звук сирены ничего не слышно. Я ищу глазами маму и Прим, но невозможно увидеть кого-нибудь кроме тех, кто непосредственно рядом со мной. Они обе сегодня работают в госпитале, поэтому точно не пропустят эвакуацию.

У меня закладывает уши, и тяжелеют глаза. Мы находимся на глубине угольной шахты. Единственный плюс в том, что, чем глубже мы спускаемся под землю, тем тише визжит сирена. Будто она предназначена для того, чтобы физически согнать нас с поверхности, и, наверное, так оно и есть. Группы людей начинают исчезать в отмеченных дверных проемах, но Боггс ведет меня вниз, пока, наконец, лестница не заканчивается у основания огромной пещеры. Я шагаю вперед, но Боггс останавливает меня, показывая, что я должна отметиться, проведя своим расписанием перед сканером. Несомненно, информация будет передана на какой-нибудь компьютер, чтобы убедиться, что никто не потерялся.
Сложно понять, было ли это место образовано естественным путем или все же человек приложил к этому руку. Некоторые части стен каменные, в то время как железобетонные конструкции усиливают другие зоны. Спальные нары встроены прямо в стены. Здесь есть кухня, ванные комнаты и пункты первой помощи. Это место предназначено для длительного проживания.
Белые буквенные знаки и цифры расположены по периметру пещеры с небольшими интервалами.

Пока Боггс советует Финику и мне явиться в зоны, помеченный, как наши предписанные квартиры — в моем случае это Е для Отсека-Е — заходит Плутарх.
- А, вот вы где, - говорит он. Недавние события ничем не омрачили настроение Плутарха. Он до сих пор светится от счастья из-за успешного вмешательства Бити в эфир. Равнение на лес, а не на деревья. Не на наказание Пита или неминуемую бомбардировку Тринадцатого. - Китнисс, конечно, сейчас тебе нелегко, учитывая провал Пита, но ты должна знать, что остальные будут смотреть на тебя.
- Что? - удивляюсь я. Не могу поверить, что он только что назвал случившееся с Питом провалом.
- Другие люди в бункере, они будут реагировать так же, как ты. Если ты будешь спокойной и смелой, они постараются быть такими же. Если будешь паниковать, твое настроение распространится по бункеру быстрее пожара, - объясняет Плутарх. Я просто пристально смотрю на него. – Огонь займется, так сказать, - продолжает он, будто я не понимаю, о чем он говорит.
- Почему бы мне просто не претвориться, что я перед камерой, Плутарх? - говорю я.
- Да! Великолепно. На публике человек всегда становится храбрее, - говорит он. - Посмотри хотя бы на проявленное Питом мужество!
Потребовалось все мое самообладание, что не врезать ему пощечину.
- Мне надо вернуться к Койн, пока не заперли двери. Ты отлично справляешься! - говорит он, а затем уходит.

Я направляюсь к большой букве Е, наклеенной на стене. Все наше пространство состоит из квадрата каменного пола размером 12х12 футов, очерченного нарисованными линиями. Высеченные из стены две койки — одной из нас придется спать на полу — и небольшой куб на уровне земли для хранения вещей. Кусок белой бумаги, покрытый прозрачным пластиком, гласит: ПРОТОКОЛ БУНКЕРА. Я пристально смотрю на маленькие черные точки на листе. Какое-то время перед глазами все еще маячат капли крови, которые я, кажется, не могу стереть из своего видения. Постепенно, точки вновь обретают очертания слов.
Первый пункт озаглавлен «По прибытию».
1. Убедитесь, что все члены вашего Отсека на месте.
Моя мама и Прим еще не прибыли, но я была одной из первых, кто попал в бункер. Они обе, должно быть, помогают перевести пациентов госпиталя.
2. Отправляйтесь на Станцию Поддержки и получите по одному пакету на каждого члена вашего Отсека. Подготовьте Жилую Площадь. Верните пакет(ы).
Я осматриваю пещеру в поисках Станции Поддержки, которая оказывается небольшой комнаткой с прилавком. За ним стоят люди, но никакой активности не наблюдается. Я подхожу, называю букву нашего отсека и прошу три пакета. Сверившись с документами, мужчина достает с полки спецпакеты и кладет их на прилавок. Повесив один на плечо, и держа два других в руках, я оборачиваюсь и вижу быстро формирующуюся за мной толпу.
- Простите, - извиняюсь я, проталкиваясь меж людей. Это вопрос времени? Или Плутарх прав? Неужели все эти люди копируют мое поведение?

Вернувшись в наш отсек, я открываю один из пакетов и нахожу внутри тонкий матрас, постельные принадлежности, два комплекта серой одежды, зубную щетку, расческу и фонарик. Рассматривая содержимое других пакетов, я замечаю лишь одно различие — они содержат и серый и белый костюмы. Эти два пакета, очевидно, для моей матери и Прим, на случай, если у них будут медицинские обязанности. Я заправляю кровати, раскладываю вещи и возвращаю рюкзаки, и когда мне уже больше нечего делать, читаю последнее правило.
3. Ждите дальнейших указаний.
Я сижу на полу, скрестив ноги, и жду. Непрерывный поток людей начинает заполнять комнату, занимая места, получая снаряжение. Не так уж много времени потребуется, чтобы заполнить помещение до отказа. Интересно, мама и Прим намерены остаться на ночь там, где были размещены пациенты, или нет. Нет, я так не думаю. Они были в списке. Я уже начинаю волноваться, когда, наконец, появляется мама. Я смотрю за нее в пучину незнакомых лиц.
- Где Прим? - спрашиваю я.
- Разве она не здесь? - отвечает она. - Она должна была прийти сюда прямо из больницы. Она ушла на 10 минут раньше меня. Где она? Куда она ушла?

На мгновение я крепко зажмуриваю глаза, пытаясь выследить ее, как добычу на охоте. Я вижу, как она реагирует на сирены, бросается помогать пациентам, кивает, когда ее направляют вниз в бункер, и потом вижу ее замешательство на лестнице. Обеспокоенная. Но чем?
Я распахиваю глаза.
- Кот! Она вернулась за ним!
- О, нет! - восклицает мама. Мы обе знаем, что я права. Мы проталкиваемся через поток людей, пытаясь покинуть бункер. Я вижу, что впереди уже готовятся закрыть толстые металлические двери. Медленно вращаются колеса по обеим сторонам от входа. Я почему-то уверена, что когда они будут запечатаны, ничто в мире не сможет убедить солдат открыть их. Возможно, это даже не будет зависеть от них. Без разбора расталкивая людей в стороны, я кричу военным подождать. Пространство между створками сокращается до ярда, до фута; остается только несколько дюймов, когда я просовываю руку в щель.
- Откройте! Выпустите меня!- кричу я.

На лицах солдат отражается страх, и они немного поворачивают колеса в обратном направлении. Недостаточно, чтобы я могла прошмыгнуть, но, по крайней мере, мои пальцы остались целы. Я пользуюсь моментом и просовываю плечо в отверстие.
- Прим! - я кричу куда-то вверх лестницы. Моя мать умоляет охранников, в то время как я пытаюсь пролезть в щель. - Прим!
Затем я слышу это. Едва уловимый звук шагов по лестнице.
- Мы идем! - я слышу голос сестры.
- Держите дверь! - это Гейл.
- Они идут! - говорю я охранникам, и они приоткрывают двери. Но я не осмеливаюсь пошевелиться, боясь, что они закроют их. Появляется Прим, на ее щеках легкий румянец от бега, в руках она держит Лютика. Я затягиваю ее внутрь, следом заходит Гейл с багажом. Двери закрываются с громким и окончательным щелчком.
- О чем ты только думаешь? - я злобно встряхиваю Прим за плечи, а потом обнимаю, сдавливая Лютика между нами.
Объяснение Прим уже готово.
- Я не могла бросить его, Китнисс. Только не снова. Ты бы видела, как он ходил по комнате и выл. Он вернулся, чтобы защитить нас.
- Хорошо, хорошо. - Я делаю несколько вдохов, чтобы успокоиться, отхожу на шаг назад и поднимаю Лютика за шкирку. - Надо было утопить тебя, пока была возможность. - Он прижимает уши и поднимает лапу. Я зашипела, прежде чем он успел сделать то же самое, это немного раздражает его, так как он считает шипение своим личным выражением презрения. В ответ на это, он мяукает словно беспомощный котенок, и сестра сразу же встает на его защиту.
- Ах, Китнисс, не дразни его, - говорит она, забирая его обратно на руки. - Он и так очень расстроен. - Мысль о том, что я задела кошачьи чувства этого животного, так и подогревает для дальнейших издевательств. Но Прим искренне переживает за него. Поэтому вместо этого, я представляю себе перчатки из шкурки Лютика, незыблемый образ, который помогал мне справляться с ним все эти годы. - Ладно, извини. Мы под большой буквой E на стене. Лучше отнеси его туда прежде, чем он потеряется. - Прим направляется к указанному месту, и я остаюсь один на один с Гейлом. Он держит коробку с медикаментами с нашей кухни в Дистрикт-12, места нашего последнего разговора, поцелуя, пепла, да чего угодно. Моя охотничья сумка перекинута через его плечо.
- Если Пит прав, это, скорей всего, превратится в прах, - говорит он.
Пит. Кровь, словно капли дождя на окне. Как мокрая грязь на ботинках.
- Спасибо за…все, - я забираю наши вещи. - Что ты делал в наших комнатах?
- Еще раз проверял все, - отвечает он. - Если я понадоблюсь, мы под номером Сорок Семь.

Практически все заняли свои места, когда закрыли двери, поэтому пока я иду к нашему новому жилищу, за мной наблюдают как минимум пятьсот человек. Я стараюсь казаться спокойной и безмятежной, чтобы хоть как-то компенсировать свою безумную гонку напролом. Как будто этим кого-то проведешь. Похоже, я для них больше не пример. А кому это надо? В любом случае, они все думают, что я сумасшедшая. Мужчина, которого я, кажется, сбила с ног, ловит мой взгляд и сердито потирает локоть. Я и на него чуть не зашипела.

Прим усадила Лютика на нижнюю койку и завернула в одеяло так, что выглядывает только морда. Именно так он любит сидеть, когда гремит гром, единственное, что пугает этого котяру. Моя мама аккуратно кладет свою коробку в хранилище. Я сажусь на корточки и, прислонившись к стене, проверяю, какие вещи Гейл положил мне в сумку. Книга, охотничья куртка, свадебная фотография моих родителей и все личные вещи из моего ящика. Моя брошь сойки-пересмешницы сейчас на костюме Цинны, но здесь золотой кулон и серебряный парашют с втулкой и жемчужиной Пита. Я завязываю жемчужину в уголок парашюта, кладу на дно сумки, словно это сама жизнь Пита, и никто не сможет ее забрать, пока я охраняю ее.

Слабый звук сирены резко обрывается. Голос Койн раздается из аудиосистемы и благодарит нас за образцовую эвакуацию с верхних уровней. Она подчеркивает, что это не учение, так как Пит Мелларк, победитель из Дистрикта-12, сделал телевизионное обращение, сообщив о нападении на Тринадцатый сегодня вечером.
Именно в этот момент раздается взрыв первой бомбы. После него, на какое-то мгновение ощущается сотрясение, отдающееся в моих внутренних органах и содержимом моего желудка, пробирающееся до мозга костей, до корней зубов. Я думаю, мы все умрем. Я поднимаю глаза к верху, ожидая увидеть огромные трещины на потолке, массивные камни, рушащиеся на нас, но по бункеру разносится лишь легкая дрожь. Свет гаснет, и я чувствую себя дезориентированной в полнейшей темноте. Безмолвные звуки, издаваемые людьми - спонтанные выкрики, нервные вдохи и выдохи, плач ребенка, немного безумный смех - танцуют вокруг меня в напряженном воздухе. Затем раздается гул генератора, и тусклый свет заменяет обычное резкое освещение Тринадцатого. Зато это близко к тому, что было в наших домах в Двенадцатом, когда свечи и огонь слабо горели зимними вечерами.

В этом сумеречном свете я кладу руку на ногу Прим и, подтянувшись вверх, усаживаюсь рядом с ней. Ее голос остается ровным, пока она шушукается с Лютиком.
- Все хорошо, малыш, все хорошо. Мы здесь внизу в безопасности.
Мама обнимает нас, и я позволяю себе вновь почувствовать себя маленькой и положить голову ей на плечо.
- Это страшнее бомбардировки в Восьмом, - говорю я.
- Вероятно, ракета для бункера, - произносит Прим спокойным голосом, чтобы кот не волновался. - Нам рассказывали о них во время координирования новых граждан. Они разработаны так, чтобы проникнуть глубоко в землю прежде, чем взорвутся. Поскольку больше нет никакого смысла в бомбежке Тринадцатого на поверхности.
- Ядерные? - спрашиваю я, чувствуя, как холод распространяется внутри меня.
- Не обязательно, - отвечает Прим. - В некоторых просто содержится много взрывчатых веществ. Но в этой может быть что угодно, я полагаю.

В темноте трудно разглядеть тяжелые металлические двери в конце бункера. Стали бы они хоть какой-нибудь защитой от ядерного удара? И даже если бы они были на сто процентов эффективны при изоляции радиации, что в действительности маловероятно, то могли бы мы когда-либо покинуть это место? Мысль о том, чтобы просидеть здесь, в этом каменном хранилище, остаток всей своей жизни, ужасает меня. Я безумно хочу побежать к двери и потребовать, чтобы меня выпустили, независимо от того, что, находится за ней. Это бессмысленно. Они ни за что не выпустят меня, но я могла бы организовать небольшой бунт.
- Мы так глубоко под землей, что я уверена, здесь мы в безопасности, - говорит мама. Думает ли она сейчас о моем отце, погребенном где-то в глубине шахты? – Все же мы были на волоске от гибели. Слава Богу, у Пита были необходимые средства, чтобы предупредить нас.

Необходимые средства. Общий термин, который, так или иначе, включает все, чего ему стоило озвучить это предупреждение. Знание, возможность, храбрость. И что-то еще, что я не могу определить. Пит, казалось, вел своего рода борьбу с самим собой, пытаясь, передать сообщение. Почему? Непринужденность, с которой он управляет словами, является его самым большим талантом. Действительно ли эта затрудненность стала результатом его пыток? Чем-то большим? Навроде безумия?

Голос Койн, возможно более мрачный, чем до этого, разносится по бункеру, громкость звука колеблется в унисон с мерцанием света.
- Очевидно, информация Пита Мелларка была точной, и мы ему очень обязаны и признательны. Датчики показывают, что первая ракета не была ядерной, но оказалась довольно мощной. Мы ожидаем, что следующие удары будут сильнее. Пока длится атака, граждане должны оставаться на предписанных местах до объявления дальнейших действий.

Солдат оповещает мою мать, что ее ждут в пункте оказания первой помощи. Ей не хочется оставлять нас, даже притом, что она будет всего в тридцати ярдах от нас.
- С нами ничего не случится, правда, - говорю я ей. - Думаешь, что что-нибудь может ускользнуть от его взгляда? - я указываю на Лютика, который издает такое нерешительное шипение, что заставило нас немного улыбнуться. Даже я чувствую жалость к нему. После того, как мама уходит, я предлагаю. – Прим, почему бы тебе не забраться на койку вместе с ним?
- Я знаю, что это глупо..., но я боюсь, что койка может упасть на нас во время атаки, - отвечает она. Если рухнут койки, целый бункер посыпется и похоронит нас, но я решаю, что от подобной логики сейчас не будет никакой пользы. Вместо этого я вычищаю куб для хранения вещей и сооружаю там кровать для Лютика. Потом я устраиваю матрац перед хранилищем, и мы с сестрой усаживаемся на нем.

Нам разрешают воспользоваться ванными небольшими группами, чтобы почистить зубы, однако принимать душ в течение этого дня запрещено. Я сворачиваюсь с Прим на матраце, укрываю нас двумя одеялами, потому что от стен исходит сырой холод. Лютик, несчастный даже при постоянном внимании Прим, топчется какое-то время в хранилище и, устроившись, выдыхает мне в лицо.
Несмотря на неприятные условия, я рада побыть со своей сестрой. Моя чрезвычайная озабоченность делами с тех пор, как я приехала сюда - нет, все-таки с первых Игр – не позволяла мне уделять ей достаточно внимания. Я не следила за ней должным образом. В конце концов, именно Гейл проверял наш отсек, не я. Мне есть что наверстывать.
Я понимаю, что даже не потрудилась спросить ее о том, как она справляется со всеми изменениями и нашим переездом сюда.
- Так как тебе Тринадцатый, Прим? – интересуюсь я.
- В данный момент? – спрашивает она. Мы обе смеемся. - Я иногда очень скучаю по дому. Но потом я вспоминаю, что не осталось ничего, о чем можно скучать Я чувствую себя в большей безопасности здесь. Нам не приходится волноваться за тебя. Ну, хотя бы не в той степени, что раньше, - она делает паузу, и затем застенчивая улыбка приподнимает уголки ее губ. - Я думаю, они хотят выучить меня на доктора.
Я впервые об этом услышала.
- Ну конечно, собираются. Если нет, то они просто глупцы.
- Они наблюдали за мной, когда я помогала в больнице. Я уже хожу на курсы санитаров. Там рассказывают всякую ерунду для новичков. Я все это знаю еще от мамы. Однако мне многому предстоит научиться, - говорит она мне.
- Это здорово, - отвечаю я. Прим будет доктором. Она даже и не мечтала об этом в Дистрикте-12. Что-то маленькое и тихое, как зажженная спичка, освещает пустоту во мне. Это – своего рода будущее, которое может принести восстание.

- А как ты, Китнисс? Как ты справляешься со всем? – кончиком пальца она аккуратно гладит Лютика по лбу. - И не говори, что все хорошо.
Это верно. Все во мне противоречит понятию «хорошо». Я рассказываю ей о Пите, о его видимом ухудшении состояния и о том, что его, возможно, убивают в этот самый момент. Теперь Лютику придется полагаться только на себя, потому что Прим обращает все свое внимание ко мне. Притягивая меня ближе к себе, убирая волосы мне за уши своими пальчиками. Я замолкаю, потому что мне больше нечего сказать, остается лишь пронизывающая боль в том месте, где должно быть сердце. Возможно у меня даже сердечный приступ, но это кажется таким незначительным.
- Китнисс, я не думаю, что президент Сноу убьет Пита, - говорит она. А что ей еще сказать; она думает это меня успокоит. Но ее следующие слова становятся для меня неожиданностью. - Если он так поступит, у него не останется никого, кто дорог тебе. У него не будет никакого способа причинить тебе боль.

Внезапно, я вспоминаю о другой девушке, которая видела все то зло, устроенное Капитолием. Джоанна Мэйсон, трибут из Дистрикта-7, на последней арене. Я пыталась не дать ей войти в джунгли, где сойки-говоруны подражали голосам замученных любимых, но она отмахнулась от меня, говоря: - Они не могут причинить мне боль. Я не такая как вы. У меня не осталось никого, кого бы я любила.
Тогда я понимаю, что Прим права, что Сноу не может позволить себе потратить впустую жизнь Пита, особенно теперь, когда Сойка-пересмешница несет на своих крыльях шлейф разрушений. Он уже убил Цинну. Разрушил мой дом. Моя семья, Гейл, и даже Хеймитч, вне его досягаемости. Пит – это все, что у него осталось.
- Так как ты считаешь, что они с ним сделают? – Спрашиваю я.
Ее ответ добавляет ей тысячу лет мудрости.
- Все, что поможет сломить тебя.

запись создана: 10.09.2010 в 10:41

@темы: книга "сойка-пересмешница"

---

[~TRISTIA~]

coriepaige

@темы: коллажи, обои, баннеры